***
— Голод? Голод, ты слышишь меня? — я в который раз обратилась к Голоду, решившись дотронуться до его плеча. Мне пришлось сжать его, и даже под плотной тканью пиджака я ощутила крепкие мужские мышцы. От моего непрошеного прикосновения мужчина вздрагивает, а затем растерянно смотрит на моё лицо, рассматривая его, будто видит впервые. Я убрала руку и потянулась к любимой кружки с рождественской свиньёй. Мама сидит напротив нас, скептически рассматривая Голода, а затем хмурит брови, когда её взгляд останавливается на длинных волосах мужчины. Я усмехаюсь на её реакцию, прекрасно понимая её мысли. Ребекка встретила нас без удивления, словно зная, что мы явимся к ним. Дженни, как только увидела нас вместе, не могла убрать планшет из рук, всё размахивая им перед моим лицом, показывая утренние кадры, что уже распространились по Интернету. И в отличие от сестры, что буквально визжала от восторга из-за новостей, Ребекка выглядела недовольной. И если бы не Дженни, то и вовсе не пригласила бы Голода зайти в дом. Я была рада, что новоиспечённый жених уже бывал у нас в трейлере, хотя тогда я готова была убить его за это. Зато сейчас я не наблюдала удивлённого, с капелькой отвращения лица из-за наших условий жизни. Голод и вовсе игнорировал недовольства матери, давая сам себе разрешения пройти вглубь дома и усесться на диван. Я никогда не испытывала стыд за нашу семью, но почему-то рядом с ним чувствовала себя неуверенно. Я не могла усесться, постоянно ёрзала, пыталась занять руки то чашкой с чаем, то печеньем, которое лежало у нас с марта. Говорила лишь Дженни, расспрашивая нас, будто мы и за правду были возлюбленный. И к моему удивлению, Голод по началу отвечал ей, пока не впал в ступор непонятно от чего. — Ты в порядке? — спросила его я, подмечая его потускневшие ещё сильнее глаза. — Неважно... — поспешил он закрыть тему, переводя взгляд на Ребекку. — Миссис? Мисс? — Ребекка, — сухо уточнила мама. — И как давно вы вместе? Неужели, Вики, ты нашла богатенького мажора за спиной Энди? — она не верила нам, злилась и скрывала свою злость за насмешкой. — Он, кстати, за несколько часов был у нас уже четыре раза. — Мы познакомились вчера, — спокойно ответил Голод, ещё не осознавая, что вступает в схватку с женщиной, которая не привыкла уступать. — Мне нужна эта помолвка... Для своих личных целей... Взамен Виктория поступит в лучший университет города. Если пожелает, будет учиться в другой стране. Ребекка рассмеялась. Громко, наигранно. Мать уставилась на меня. Казалось, она хотела прожечь дыру в моём лбу. Она всё смотрела и смотрела, ища в моих глазах ответы на свои вопросы. Она знала меня так же, как и я её. Она пыталась понять, в какой момент я превратилась в Мими и так легко пошла по головам, бросая Энди, с которым была всю свою осознанную жизнь. Но, как и в детстве, Ребекка смотрела поверхностно, не желая углубляться в пучину моих терзаний. Она и понятия не имела, что творилось в душе. — Мими тоже нашла на вчерашнем вечере свою судьбу, или только тебе так повезло? — усмехнулась Ребекка. — Мне не интересны ваши домыслы. Я сделал Вики выгодное предложение, и она согласилась. Детали не так важны. Что касается вас... — Голод посмотрел на Дженни, которая замолчала, как только почувствовала накал от матери, а затем вернул взгляд на Ребекку. — Каждый месяц вам будет поступать на счёт тридцать тысяч. Взамен вы не станете искать встреч с журналистами, тем более давать никаких интервью. — Пятьдесят. Голод усмехнулся, а я сжала руки в кулак до бледных лунок на ладонях. — Договорились. Голод встал с дивана, расправляя помявшийся пиджак. Он кивнул мне в знак того, что будет ждать меня на улице, а затем поспешил покинуть наш дом. После ухода Голода дышать стало легче. Градус снизился. Я расслабилась и смогла начать собственную борьбу с Ребеккой. — Значит, я стою пятьдесят тысяч долларов? — спросила я мать. — Не многовато ли для обычной официантки? — Я рисковала. Но, как видишь в самый раз. Я встала с места, направляясь за занавешенную штору, что была некой преградой, отделяющая мою комнату и гостиную в итак крохотном трейлере. Личная комната была лишь у Ребекки. Нам с Дженни приходилось изобретать не изобретаемое, пытаясь создать хотя бы крошечный лишь наш мирок. Я схватила спортивную сумку, с которой ходила в школу, и стала набивать её нужными вещами. Когда с сумкой было покончено, я подошла к платяному шкафу и просунула руку до конца во вторую полку. Нащупав, я вытащила белый потасканный конверт, в который складывала половину заработанных денег. Несмотря на то, что я начала копить в шестнадцать лет, на университет всё ещё не хватало увесистую сумму. Я знала это, ведь занималась пересчитыванием денег каждую субботу, приходя со смены. Это было неким своеобразным ритуалом, который не позволял опустить руки. Мне не нужно было открывать его, чтобы понять, что меня нагло обокрали. Из толстого, приземистого конверта он каким-то необъяснимым образом превратился в дряхлый тонюсенький конвертик. На лице появился жар. Я буквально в одну секунду почувствовала несколько капелек пота, что образовались на лбу. Руки задрожали так сильно, что я едва могла удерживать сумку и надежду на обучение... В конце концов, это был мой труд! Два года непрерывной работы, бессонных ночей, унижений от блядского Фрэнка! Всё в пустую... Я дала себе слово, там в особняке Ричардсонов, больше не плакать. Но слёзы, не спрашивая, стали катится градом по щекам, скапливаясь в ямочке под ключицами. — Вики... Сестрёнка, — Дженни стояла, задрав штору над головой, тревожно осматривая моё плачущее лицо. — Вики... — Это она? — единственное, что спросила я и когда увидела кивок, ринулась в сторону матери. Я поравнялась с ней за считанные секунды, а затем сама не ведая, что творю, схватила её за плечи, начиная со всей силы встряхивать. Я была зла, безгранично зла на неё! Я хотела уничтожить, сделать всё возможное, чтобы у этой женщины хотя бы на половине её жизни появилась совесть. Но Ребекка, по какой-то причине была обделена ей. Она даже сейчас, в момент, когда обокрала собственную дочь, не выглядела виноватой. Мать вцепилась в моё горло острыми ногтями, пытаясь скинуть мои руки с её тела. — Отпусти, идиотка! Нам нечем было платить за аренду! Что я ещё должна была сделать? — Не нам, а тебе! Тебе было мало денег, что я давала? Ты же знала! Знала, что это была моя мечта! Мы обе кричали, как обезумевшие и не собирались отпускать друг друга. Дженни стояла возле стены, вжавшись в угол, как провинившийся котёнок. Сестра всхлипывала, глотая горькие слёзы. Это был не первый раз, когда мы выясняли с Ребеккой отношения таким способом. И каждый раз я клялась самой себе не делать этого при Дженни. Но Ребекка каждый грёбаный раз находила новые изощрённые способы вывести меня из себя. Я не могла сдерживаться, не могла контролировать накалившиеся до предела нервы. Слов не хватало, и поэтому в ход шли кулаки. Я хотела влепить пощёчину матери, но моя рука соскользнула, палец зацепился за золотую серёжку в ухе матери, и вовремя не увидев её, я дёрнула рукой. Ребекка отцепилась от меня, хватаясь за ухо, что начало кровоточить. Кровь большими каплями падали на пол, а Дженни больше не старалась сдерживать себя. Сестра закричала, закрывая лицо дрожащими руками. Отойдя от матери, я начала ходить из стороны в сторону, дабы унять всё ещё неимоверную злость. — Убирайся, дрянь! У тебя больше нет дома! — кричала Ребекка, пытаясь остановить кровь. — У тебя больше нет семьи! Иди и живи со своим Войной! —Его зовут Голод, мама, — не думая, ответила Дженни. — Заткнись, идиотка! Я с сожалением посмотрела на сестру. Могла ли я открыть рот и попросить Голода забрать её с нами? Нет. Могла ли я попросить Голода сделать хотя бы что-то, чтобы как-то улучшить жизнь Джении? Нет. Что я вообще могла сделать для самого родного человека? Могла ли я остаться? Нет. Ещё раз нет. Блядство! Я не хотела уезжать, оставив Дженни вот так вот... Я подошла к сестре и крепко обняла её. Я поцеловала макушку её головы. Волосы Дженни пахли цветами. И сказала: — Прости меня... Слышишь? Прости меня. Я вернусь через несколько дней и заберу тебя, хорошо? — Не надо. Просто возвращайся к нам, ладно? — прошептала Дженни. Я отпустила сестру, а затем прошла в свою комнату и забрала собранную сумку. Я не посмотрела на мать, не попрощалась с ней. Я старалась сконцентрировать взгляд лишь на покоцанной её мужчиной двери и буквально выбежала из дома. Голод стоял, облокотившись на машину, и курил. Уверена, он слышал все крики, но даже не повёл бровью при виде меня. Его лицо магическим образом всегда, при любых обстоятельствах оставалось непоколебимым. Я прошла мимо него, залезая на переднее сиденье. Моё тело содрогалось, а руки до сих пор тряслись. Я только сейчас заметила кровь под ногтями и поспешила спрятать руки, чтобы Голод не заметил этого. Я старалась, приказывала себе не лить слёзы при мужчине, но не могла ничего поделать с собой. Чёрт! Я злилась сама на себя, упрекала в том, что показывала ему свой изъян. Я не слабачка! Нет, только не я! Из-за Ребекки я не успела толком помериться с Мими, поговорить с ней, уверить её в своей непричастности, но теперь просить Голода заехать к ней язык не поворачивался. Голод распорядился, чтобы Мими отвёз домой водитель, и единственное, чем удостоила меня подруга, был слабый кивок в мою сторону. Возможно, это было к лучшему - дать ей время успокоиться и прийти в себя. А возможно, эти несколько дней, что я буду в другой стране, отдалит нас с Мими ещё сильнее. В любом случае, я ничего не могла поделать, и мне лишь оставалось плыть по течению и ждать момента, когда Голоду надоест играть в жениха. Буду надеяться, что и Смерти наскучит возиться со мной, тем более, если Чума поможет вернуть Астарота в его руки. Я удивилась тому, что и не заметила, как стало плевать на парня. Он обманул, дав чужой номер, и теперь мне оставалось заботиться лишь о своей шкуре. — Возьми, — я обернулась на голос мужчины, который протягивал мне пачку сигарет с зажигалкой, на которой был изображён золотистый дракон. — Тебя должно это успокоить. Не сказав ни слова, я взяла сигарету и поднесла её к губам. Я курила за свои девятнадцать лет лишь единожды. В тот день мы отмечали первую зарплату Мими. Я чиркнула зажигалкой и поднесла огонёк к лицу. Едкий дым тут же оказался во рту, отдавая горькими травами. В горле появился противный сгусток дыма, от которого было необходимо избавиться. Я начала кашлять, рукой обхватывая горло. Голод выхватил сигарету из моих рук и тут же приложил её к своим губам. — Не умеешь - не кури! — раздражённо объяснил он свой поступок. — Таких нет в Италии. — Купи здесь. В чём проблема? — не менее раздражённее ответила я. — Нет времени. Через полчаса взлетает наш самолёт. Это оказался частный самолёт семьи Ричардсон. Хотя я никогда и не летала до этого момента, но была осведомлена о том, что перед отлётом люди проходили за стойку регистрации и дожидались, когда медлительная женщина соизволит проверить документы. Так было в фильмах на двадцатом канале, которые я вечно смотрела в детстве. Но нас эта участь миновала. Мы подъехали прямо к самолёту, не ожидая никого, кто бы мог задержать нас. Мы сидели напротив друг друга. Голод, как только сел в белоснежное кожаное кресло, взял в руки книгу и сделал вид, будто бы меня не существовало вовсе. Я, к собственному сожалению, не подумала, чем буду заниматься восемь с лишним часов. Поэтому уселась по удобнее и уставилась в окно. — Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть и расшвыряла ее клочья по болотам, — я повернула голову в сторону Голода, как только услышала его бархатистый голос. — Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире. Теперь притих и он, и летел беззвучно, подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны. Я обыденно улыбнулась, запрокидывая голову на мягкую вставку кресла, и прикрыла глаза.***
В гостиной была кромешная темнота, и лишь слабый огонёк, когда Чума подносила сигарету к бардовым губам, выдавал, что в комнате кто-то был. Девушка и сама не знала, почему так горячо любила сидеть в этой комнате ночами, не видя ничего перед собой, и размышлять о жизни. Она знала, что по приезду домой всё усложниться и жить рядом с семьёй Смерти станет практически невыносимым. Но почему тогда её душа так сильно рвалась к этому мёртвому месту? Она и сама не могла придумать ответа и поэтому каждую ночь сидела в гостиной в темноте, слыша лишь надоедливое тиканье антикварных часов. В такие моменты Чуме казалось всё ненастоящим. Девушка встала с дивана, направляясь медленным шагом на третий этаж, в запрещённое Смертью крыло. Она поднималась туда и раньше, в те редкие моменты, когда Чума приезжала домой на праздничные выходные. Но в самолёте несколько дней назад Чума дала себе слово не идти у чувств на поводу и в который раз не сдержала его. Женская ладошка прикоснулась к холодной стене, скользя рукой по ней, подмечая, что всё осталось прежним. Ссылка Смерти не принесла пользы, лишь добавила новые шрамы. Стараясь быть как можно тише, Чума подошла к слегка приоткрытой двери, заглядывая внутрь детской комнаты. В ней горел ночник, на потолке сверкали звёзды, а из колонки тихонько лилась успокаивающая мелодия. Девушка не видела Киру. Для того, чтобы разглядеть хотя бы очертания ребёнка, что спал под одеялом, ей бы пришлось сделать ещё несколько шагов, а этого она не могла себе позволить. — Чума? Девушка вздрогнула и поспешила обернуться. Страх, что об этом узнает Смерть, заполонил тело Чумы, но она сдерживала себя из-за всех сил, не позволяя себе сорваться. — Я уже ухожу, — спокойно ответила девушка, смотря прямо в глаза Коре. Ей нечего бояться. Нечего. — Постой, — женщина ухватила запястье Чумы, останавливая её. — Если хочешь, ты можешь войти в комнату... Посмотреть на неё... — Мне это не нужно. — Кира стала такой взрослой... Её мысли, рассуждения... Иногда смотрю на неё и не верю... Как она могла так быстро повзрослеть? Идём... Он не узнает. Чума никогда не злилась на Кору. Женщина не была ангелом, и многие её поступки были для девушки омерзительны, но причина их всегда была одна. Смерть... Именно он влиял на Кору и заставлял быть тем, кем она не являлась. Чума вырвала руку и злобно, со всем презрением посмотрела на женщину. — Мне не нужно смотреть на чужого ребёнка! Я лишь тётя, которая впервые увидела племянницу вчера! Нас ничего не связывает, не придумывай! И даже не смей размышлять на этот счёт! Чума прошла дальше, не оглядываясь на Кору, которая от её слов помрачнела ещё больше. Девушка зашла к себе в комнату, прислонившись спиной о дверь. В голове долгие годы не было образа матери, но почему-то именно сейчас Грейс появилась перед глазами. Чума любила свою мать так же сильно, как ненавидела. Любовь была больной, совсем не такой, как её описывают в книжках. Любовь, граничащая с чем-то опасным, злым, недопустимым. Чума была больна. Она наверняка знала это. И Смерть ошибся в том, что думал, что сестре необходима учёба в другой стране. Ей был нужен врач, который бы смог начисто убраться в её голове. Но в семьи Ричардсон это было не принятым. Лечиться от сумасшествия - позор. А значит, Чуме нужно лишь скрывать свой недуг, перекрывая проблемы стервозностью. Пусть все считают её сукой, чем больной на голову. В комнате Чумы всё было именно так, как она хотела. По происшествии нескольких лет здесь ничего не поменялось. Миссис Хилл бережно следила за порядком, запрещая другим что-либо менять. Чума дотянулась до журнального столика, который был набит разным женским хламом, и взяла небольшой перочинный ножик, который подарил Война на её пятнадцатилетие. Покрутив нож в руках, Чума прикрыла глаза, настраиваясь на то, что планировала сделать. Задрав подол юбки и обнажив стройные ноги, холодное лезвие коснулось бледной кожи, оставляя за собой белую полоску. Трусиха! Соберись же! — подумала Чума, совершая новую попытку. Надавив снова, Чума стиснула зубы, морщась от боли. На коже стали просачиваться красные капли. Нет места боли! Нет места боли! Нет боли! Зажмурившись, Чума замахнулась ножом, а затем воткнула лезвие себе в ногу, прижимая ладонь ко рту. Слёзы брызнули из глаз. Девушка расплакалась. Впервые за десять лет, позволяя себе быть слабой.