Аура

      Чан всегда смотрел на него со скрытым от посторонних глаз трепетом. Им восхищались абсолютно все – кто-то в открытую, не стесняясь нелепых комплиментов, кто-то тайно, опуская в его присутствии глаза и поглядывая украдкой. Первым он отвечал прохладной полуулыбкой и вежливым наклоном головы, вторыми сам интересовался чаще, но не слишком. Казалось, его было крайне трудно удивить и почти невозможно поколебать спокойное достоинство, с которым он себя нёс.       Хван Хёнджина окружала аура.       В их кругах его называли по-разному. Кто-то уважал, кто-то за глаза завидовал и отзывался снисходительно, со скрываемой дрожью подлости в голосе. Но даже эти обыватели, мнящие себя знатоками, признавали за ним звание настоящего Мастера.       Чан не относился ни к тем, кто со всеми общался и имел много связей, ни к тем, кто неуверенно жался, будто пришёл впервые и боялся вступить в разговор. Он обычно держался поодаль от небольших компаний и пар, но без колебаний подходил туда, где кто-то или что-то притягивало его взгляд.       Хёнджина он впервые увидел в этом клубе, когда тот проводил шибари на публику, собрав перед подготовленной небольшой сценой толпящееся множество зрителей. При обилии глядящих на него глаз он сохранял ледяное спокойствие, устремив всё своё внимание на симпатичного юношу, выступающего в роли модели.       Чану хватило одного мотка тёмно-алой верёвки на совершенно чужом, незнакомом теле и нескольких движений красивых сильных рук, с которыми он захотел познакомиться, чтобы оказаться захваченным этим Мастером. Хёнджин не выглядел, как актёр, он не исполнял роль, не носил маску – он погружался в то, что делал, как в транс, и уводил туда за собой.       Мальчик рядом с ним прерывисто дышал через рот, остекленевшими глазами глядя в пол. Было видно, как расслабленно его тело, оплетённое умелой вязкой. Было видно, как ему хорошо, хотя Хёнджин, казалось, ничего не делал для этого. Лишь пропускал концы верёвки под его руками, огибал плечи, грудь, талию. Фиксировал обнажённые бёдра, здесь затягивая, там ослабляя, слегка надавливал ладонью на грудь и изредка склонялся близко, что-то шепча на ухо.       Чан подумал, что хочет знать, каков Хван Хёнджин, когда работает с более тяжёлыми вещами.       Он не запомнил, каким образом добился, чтобы Мастер согласился на приватную сессию с ним. Заплатил, очевидно, но и сумму не запомнил. К тому моменту ощущение первичной эйфории уже призрачно коснулось сознания, адреналин проник в кровь и слегка одурманил.       Апартаменты клуба, в частном порядке используемые для личных встреч, были выполнены в спокойных, тёмных тонах. Хван Хёнджин сидел в кресле недалеко у окна, ожидая. Он не поднялся, когда Чан вошёл в комнату, но тот не почувствовал от этого неловкости или замешательства. Они знали субординацию в подобного рода отношениях, тем более, оба знали, за чем пришёл Чан. Тем не менее, он испытал естественное, убедительное желание поклониться, но сумел сдержать его, ведь давно уже не был новичком, переставляющим невпопад рамки жизни и игры.       Одного взгляда вблизи хватило, чтобы в полной мере осознать, что Хёнджин действительно молод, и прочувствовать следствие – его стать и спокойная властность в тёмных глазах были врождёнными. Он всё-таки поднялся, когда Чан подошёл ближе, и превосходство в росте добавило напряжения, чадящего в воздухе как дым незажжённых свечей, стоящих в ряд на низком столе рядом с ними.       Короткое рукопожатие оставило в ладони сухой горячий след. Голос Хёнджина прозвучал на удивление мягко. Но чем дальше заходила их беседа, когда они сели друг напротив друга, чем дольше длился зрительный контакт, тем сильнее Чану казалось, что чужая аура обволакивает его, проникает под кожу, добирается до самых костей и впрыскивает дурманящий яд даже не в кровь – прямиком в костную ткань. Хван Хёнджин, внимательно слушая его и задавая свои интересующие вопросы, по-прежнему оставался без какой-либо маски.       Такова была его сущность.       Одна сторона Чана осталась полностью удовлетворена чужим профессионализмом, рассудительностью и спокойной уверенностью, другая... Он не часто предвкушал сессии с таким волнением где-то глубоко внутри. В голову лезли неожиданно незрелые мысли о том, что он не выдержит, когда Хёнджин к нему прикоснётся.       Он и правда не выдержал. За собственное напряжение и тень нервозности стало стыдно в какой-то момент, потому что до этого они завершили разговор обоюдным умиротворённым настроем. Но когда зафиксированные руки вытянулись вдоль балок Андреевского креста, в гладь которого Чан вжался лбом, тяжело дыша, он почувствовал чужую паузу там, позади, и пробормотал:       – Простите, вы очень сильно влияете на меня... Мастер.       От прикоснувшегося к виску дыхания его передёрнуло, по голой спине прохладно и щекотно скользнули мягкие кожаные хвосты. На собственной коже ещё не отпечаталась ни одна линия, не проступил ни один новый оттенок. Ему было неловко, что он слишком рано начал незаметно (но не для себя) дрожать.       Хёнджин провел ладонью в перчатке вдоль железно застывшего позвоночника, мимолётно приласкал поясницу. Чан слышал, как он улыбнулся.       – Что ж, это ускорит процесс. И даст двойной результат.       Металлические кольца, держащие запястья в кожаных наручах, звякнули.       Чан провёл в Теме достаточно лет, чтобы изучить собственное тело вдоль и поперёк. Он прекрасно знал, что, в какой момент и с какой силой способно заставить его испытать адреналиновый выброс, какие процессы происходят где-то там, внутри, когда боль трансформируется в расслабление, каким образом монотонный ритм отправляет сознание в сладкое забытие. Он понимал собственные ощущения, знал правила любой предлагаемой игры, чувствовал почерк Хёнджина. Для него во всём происходящем не было чего-то принципиально нового.       Но когда закончился разогрев, и его спина, порозовевшая от танцев флоггера, горячая, покрывшаяся тонким слоем испарины, расслабилась на несколько мгновений; когда прохладная кожа чёрной перчатки прошлась по плечам, проминая мышцы, а потом он услышал тихие шаги и щелчок распустившегося кнута, он понял, что до этого момента всё было какой-то демо-версией.       Стоило однажды, даже наискосок, потому что он посмел только покоситься через плечо – да, стоило однажды увидеть Хван Хёнджина с кнутом в руках, чтобы разувериться во всём, что было до этого, и уверовать в новое.       Закатанные рукава тёмной рубашки обнажили предплечья, кожаные перчатки, которые тот использовал, чтобы избежать мозолей, закрывали красивые кисти. Его лицо было так же спокойно и уверенно, как в тот день, когда Чан впервые увидел его на публичной сессии.       Он стиснул зубы и ткнулся лбом обратно в гладкую, отполированную древесину, запотевшую от резкого выдоха. Первый удар, как обычно бывает, почувствовался не сразу. Боль вгрызлась в мышцы и потекла по телу горячей волной – сильная, не похожая ни на что другое. Кнут в неумелых руках мог рассечь кожу, оставить внутренние травмы. Мысль об этом собрала этот плавающий в крови жар и швырнула его в лицо.       Чан переступил с ноги на ногу, прислушиваясь. Свист застиг его врасплох, он был одновременно готов и нет. Гибкое тело кнута хлестнуло жгучей змеёй, он дёрнулся к кресту грудью и не сдержал стона. Зажмурил на мгновение глаза.       Сконцентрированная в месте удара боль плавилась и растекалась, как упавшая на бумагу капля акварели. Пульсировала, как волна, омывающая собой – то накатывая, то уходя. Чан дышал тяжелее, внутренне приглядываясь к ней.       Она обещала покой.       Свист кнута резал чувствительный слух, тоже ныряющий будто под воду, когда гибкий хвост обрушивался на спину. В третий раз Чан вытянулся, царапнув ногтями дерево, сжал кулаки и шумно выдохнул хриплый звук. Его затрясло, боль сковала каждую мышцу, потом резко отпустила и отёрлась о него тёплым мурлыкающим котёнком. Показалось, что обнажённая кожа стала чувствительной по всей поверхности тела.       В четвёртый раз он вскрикнул, слегка подогнулись ноги. Её стало больше, она вливалась в него горячими дозами и уже не отступала, омывала и ласкала тело сотней скользящих языков. Он как будто протянул ей руку, и как только она коснулась его ладони, показалось, что он ныряет в неё как в тёмное ночное море, в глади которого не видно звёзд.       Хёнджин видел это. Как только Чан вошёл в эту комнату, ему хватило одного долгого взгляда, чтобы понять, что этот человек нуждается в гораздо большем, чем стандартный набор из шибари, лёгкой порки и игр с температурой, которым многие любопытствовали. И мысль об этом на вкус была восхитительна. Приковав его после подробной беседы, подтвердившей догадки, и проверив безопасность, Хёнджин с наслаждением оглядел широкую спину с мощными тренированными мышцами, мысленно разметив рисунок.       Теперь его рука с кнутом вместо кисти художника математически чётко замахивалась, выдерживая интервал. Несколько вдохов, счёт, удар. Отзвучавший свист, дыхание, удар. Повторяющийся ритм.       Хёнджин чувствовал эту боль, будто она была его собственной, и давал ей отзвучать, оставляя идеальное эхо, чтобы послать в полёт ещё один хлёсткий замах.       Удар.       Дыхание.       Удар.       Великолепную, лоснящуюся от пота спину с перекатывающимися под кожей мышцами расчертили красные взбухшие полосы. При виде них рот наполнился слюной, особенно когда Хёнджин, отложив, наконец, кнут, приблизился и без жалости надавил пальцем на край одной из таких на лопатке. Дрожь Чана передалась и ему, преломилась в немного алчную, немного удовлетворённую. Тот податливо, ведомо откинул голову, стоило запустить обтянутые выделанной кожей пальцы в его взмокшие волосы на затылке, приласкать и слегка оттянуть. Чужие опущенные ресницы подрагивали, мягкие на вид, влажные губы были открыты, выпуская наружу горячее, расслабленное дыхание.       Хёнджин отпустил волосы и скользнул ладонью по горлу, прижал пальцы к артерии, коснулся носом виска и прислушался к пульсу. Чан, припавший к его плечу, опустил веки – под ними мелькнул белок закатившихся глаз.       Хёнджин улыбнулся и потянулся к застёжкам наручей, по очереди освобождая прикованные руки.       Его мягкий голос создавал ощущение покачивания на тёплых волнах. Боль грелась в теле как топлёное молоко. Чан не разбирал слов, но почувствовал себя оценённым, превознесённым.       – Держись за меня, – ровный голос продолжал руководить им, ослабевшая, затёкшая рука под воздействием его интонации опёрлась о чужой локоть.       Он не запомнил, как оказался где-то по ту сторону креста. Оказалось, за небольшой перегородкой комната продолжалась – там располагалась кровать, которую они использовали не по назначению.       Он вынырнул обратно в реальность в тот момент, когда Хёнджин, сидя рядом, размеренными, неторопливыми движениями прочёсывал пальцами его волосы и негромко рассказывал о своей собаке. Кажется, он задавал вопросы, большую часть которых Чан растерянно пропустил, но, в конце концов, это заставило его вспомнить о чём-то, и он шевельнулся.       – У меня тоже есть собака.       Голос прозвучал хрипло, сильно захотелось пить. Хёнджин потянулся к низкому столику рядом и придержал стакан, когда Чан приподнялся, обнаружив, что лежит на животе. Спина вспыхнула от этого простого движения, он поморщился. Впрочем, тело казалось лёгким, воздушным, на душе было так хорошо. Мирно.       – С возвращением.       Улыбка Хёнджина сгладила его холодно красивые черты, на мгновение добавив юности. Чан ощутил себя слегка смущённым от собственной уязвимости. Он предполагал, но всё-таки не делал ставку на такой эффект в первую встречу с Мастером. Обычно ему требовалось время, чтобы проникнуться подобным доверием.       – Как ты себя чувствуешь?       В тоне Хёнджина скользнул участливый профессионализм. Если бы не присущая произошедшему интимность, Чан ощутил бы себя пациентом, но между ними скользила контролируемая искра напряжения, которую он не мог игнорировать, но и не имел сейчас сил разжечь.       – В эйфории. Действительно хорошо. Это ваша заслуга, Мастер, спасибо.       Аура Хёнджина испустила тёплую признательность. Он вёл себя просто, непринуждённо, выйдя из атмосферы сессии, но Чан всё равно чувствовал субординацию.       Перед Хёнджином всё равно хотелось склонить голову.       Возможно, у него осталось одно неудовлетворённое желание.       – Это твоя заслуга. Я благодарен за твоё доверие, ты прекрасно справился. Ложись, я обработаю следы. Пришлю тебе название мази. Постарайся пока избегать синтетической ткани в одежде.       Когда всё было закончено и Чан накинул рубашку, игнорируя фоновое желание спать, между ними повисла нить, которую не хотелось разрывать. Он знал, что подвержен своему гормональному всплеску и пережитому эмоциональному опыту, но впечатление от Хёнджина глубоко отпечаталось в нём.       Отдав ему все нужные инструкции, тот стоял боком к двери и протирал кнут, пропуская чёрную витую кожу между музыкальных пальцев.       У Чана не было причин мяться, он по-прежнему оставался собой, знал себя и был уверен в том, что может договориться о ещё одной встрече даже без посредников клуба – Хёнджин уже отправил ему информацию о некоторых лекарствах с личного номера и попросил написать на следующий день о своём самочувствии. Но что-то невысказанное повисло в воздухе, и пауза затянулась.       Так и не разгадав, чем это было, Чан отвернулся и взялся за ручку двери.       – Я совсем забыл, – Хёнджин не сразу отвлёкся от своего занятия, уверенный, что его слушают. У Чана, уже ступившего за порог, потянуло где-то в желудке. – Это несвоевременное предложение, для такого нам стоит изучить друг друга лучше. Но я ищу модель для публичной сессии в следующем месяце. Болевые практики вперемешку с ДС. Я бы хотел попробовать тебя, если для тебя этот формат комфортен и ты захочешь. Я не настаиваю, Чан. Но позже напишу тебе, чтобы узнать ответ.       Почти лопнувшая нить натянулась, как прочный шершавый джут. Чан испытал облегчение и удовлетворение сверх тех, которые наполнили его тело до этого.       Он чуть заметно улыбнулся краем губ и наклонил подбородок, поймав взгляд Хёнджина. Глаза того блеснули искрой азарта, когда Чан, уже ступив за дверь, ответил:       – Да, Мастер.

***

      Сессия состоялась и имела стопроцентный успех. В отличие от нескольких, что шли до неё – Хёнджин и Чан знакомились долго, местами взрывоопасно, и падая глубоко вниз, и поднимаясь выше неба. Потребовалось время, чтобы настроиться на неуловимую связь, привыкнуть к запретам и втянуться в желания друг друга, смешивая их с собственными.       Взаимный азарт захлёстнул с головой, как только Чан, привыкнув и обретя взгляд на чужую личность, впервые выразил не абсолютное повиновение, а Хёнджин впервые приложил усилие, чтобы подавить брошенный ему вызов. Выстраивая взаимоотношения на доверии, они прощупывали границы друг друга, первое время играюче преступая некоторые из них, чтобы взглянуть, что будет.       Чан оказался хорош в понимании тонких правил и чувства меры. Его зрелость и опыт давали ему чёткое знание о том, чего он хочет, и от этого Хёнджин чувствовал себя с ним так спокойно, как ни с кем до этого.       Чана не надо было контролировать в примитивном смысле, если только он не терял связь с реальностью. Находясь в позиции нижнего, он олицетворял собой неочевидную, но сокровенную истину о том, чем они занимались.       Низ руководит своим Верхом.       Несмотря на внешние роли, строгие правила, закреплённые позиции. Несмотря на стереотипы и веру в картинку, которую видят глаза. Это всегда он.       Доставляя ему ощущения, в которых он нуждался, Хёнджин чувствовал и себя удовлетворенным и сытым. Всё, что он делал с Чаном, доводя себя до ноющей боли в перенапряжённых от порки руках, до захлёстывающей его самого эйфории, которую он старательно гнал, опасаясь навредить, – всё это ощущалось как отдых.       И всё-таки – хотя Хёнджин не стремился к этому с большим усердием, тоже очень спокойный и зрелый – всё-таки оказалось до дрожи приятно делать что-то, что порождало в глазах напротив тень уязвимой, потрясенной растерянности.       Чан казался ему матёрым зверем, обманчиво неторопливым, даже немного с ленцой, с первого дня, как он увидел его. И Чан, будучи таким, сам шёл под руку – просто потому что хотел. Это возбуждало.       Хёнджину нравилось время от времени поиграть в укрощение, но для него не было ничего более сексуального, чем добровольное опущение на колени и хрипловатое от предвкушения "Мастер" в его адрес. По этой причине он сделал всё, чтобы приручить его самым деликатным методом, и Чан пошёл навстречу, видя этот метод насквозь. Это тоже возбуждало чертовски сильно.       Впрочем, осознавая эти играющие манипуляции над собой и давая им случиться, видя ниточки, за которые его дёргала и подтаскивала к себе опытная рука, Чан всё равно упустил начало того момента, когда они наконец оказались в одной постели. Среди разворошённых одеял, подушек, простыней, влажных от смазки, и раскиданных предметов, порицаемых львиной долей всего общества за дверью дома.       Это была квартира Хёнджина. И Хёнджин был под ним. На нём. Вокруг него, обхватывая член тугими стенками так сильно, что Чану фатально не хватало воздуха в просторной спальне с включённым кондиционером.       Его мелко трясло и он прикладывал огромные усилия, чтобы отсрочить свой оргазм, потому что Хёнджин, откинувшись на измятую подушку и глубоко дыша приоткрытым ртом, смотрел одновременно лениво и цепко. Что-то в его глазах обещало быть беспощадным, если Чан не послушается.       Что-то в Чане было близко к тому, чтобы вслух заскулить от жгучего желания угодить ему.       Замерев в нём по самые яйца, вжавшись так глубоко, как только мог, и до белых костяшек стиснув простынь по бокам от его напряжённых горячих плеч, Чан не чувствовал ни капли власти, ни тени самодовольного обладания. Дрожь внутри него ширилась и росла от трепещущей благодарности, как будто Хёнджин преподнёс ему подарок, одарил его какой-то милостью, которую он никогда прежде не видел. Его потрясало то, что видели его глаза: Хёнджин был великолепен с отпечатком удовольствия на влажных ярких губах, в мутном взгляде и частом дыхании. Его жесты сквозили разнеженной слабостью, которая, впрочем, не вязалась с твёрдостью голоса, вынудившего лавину мурашек прокатиться по взмокшей спине Чана, когда тот дёрнулся и наклонился, испытывая удушающую жажду.       – Нет.       Чужое дыхание разбилось о губы, почти вжавшиеся в желанный рот, властная интонация обожгла толкнувшим в лицо запретом. Чан застыл в миллиметрах от поцелуя, по которому его сжирал голод.       У него не было права ни целовать, ни касаться – ладони тоже сгорали от желания огладить вздымающуюся грудь под ним, чувствительный живот и упругие бёдра. Сжать, развести сильнее, надавить, проверив гибкость чужой спины, и вбиваться, вбиваться, вбиваться во влажную, хлюпающую тесноту...       Он сходил с ума, всё, чего ему хотелось, это чтобы Хёнджин позволил ему заставить себя закричать.       – Нет, – строгий голос едва слышно дрогнул, повторив, и прервался вздохом. – Только если ты вытерпишь, и я кончу первым. Не похоже, что ты способен доставить удовольствие своему Мастеру. Я зря тебе разрешил.       Этот уязвлённый, растерявшийся и напуганный излом бровей стянул все внутренности дурманящей сладостью. Хёнджин закусил губу изнутри, подавляя стон. Почувствовал, как напрягается отчаянная хватка у него над плечом, почти рвущая натянутую простынь. Чан был одновременно похож на зверя, от одного неверного движения готового зубами разодрать его на части, и на щенка, пристыжённо прижавшего к голове уши.       Теряя выдержу, Хёнджин схватил его за затылок и дёрнул к себе, почти вжав в свою шею. Больно впился ногтями в кожу, отрезвляя, и выдохнул:       – Двигайся. Не смей кончить. Иначе я буду тебя пороть, пока плеть не развалится у меня в руке.       Чан застонал на грани рычания, окатившего всё тело Хёнджина раскалённым жаром. Всё, что было доступно, это вжаться лбом в горячий изгиб плеча, соль которого мучительно хотелось почувствовать на языке, и втянуть чужой запах носом. Бёдра дёрнулись вперёд, подались назад и с глухим хлопком столкнулись с напряжёнными ягодицами. Сквозь стиснутые зубы вырвалось шипение.       Хёнджин больно потянул его за волосы и спешно шепнул:       – Быстрее.       Чана плавило от исходящего от него жара. От его дыхания, которым он не мог наполнить свои лёгкие, от этой ауры, которая продолжала окутывать его всего и давить, побуждая жаждать оказаться у Хван Хёнджина в ногах. Яйца болезненно поджались, невыносимо тяжёлые оттого, как он балансировал на грани оргазма всё это время, но он беспрекословно послушался, приподнявшись на руках и задвигавшись. Всё так же хотелось подхватить Хёнджина под бёдра, прижать их к постели, хотелось рывком перевернуть его и дёрнуть по съезжающей простыни, подтащив к себе, хотелось трахать его в животном темпе, проникая как можно глубже, дальше, сильнее в это тело, которого ему было так мало, мало, но он послушно, покорно терпел, ничего не видя, кроме чужого удовольствия, соревнующегося с его собственной выдержкой.       Хёнджин стонал, зажимая губы, прикрывая глаза, но из-под ресниц глядя на Чана физически ощутимо. Даже сквозь поволоку жажды у него был тяжёлый взгляд, прибивающий к месту.       Чану показалось, что он потечёт слюной, когда чужая рука демонстративно скользнула по бледной груди и сжала пальцами напряжённый сосок. Хёнджин сам гладил себя и ласкал, отрезвляюще напоминая ему сквозь рваные стоны, что он на это не годен и ему лучше сосредоточиться на единственной цели. Показалось – кажется, впервые за всю жизнь – что от захлёстывающей боли отчаянно сдерживаемого оргазма из глаз норовят хлынуть слёзы.       Чана затрясло, когда чужая рука у него на глазах огладила напряжённый живот и потянулась к вязко текущему смазкой члену. Хёнджин сжался, затрудняя движение, потерял с ним зрительный контакт. Мокрый звук от разнородных движений до краёв заполнил слух. Чан подавился хрипом, ощущая, как горячо и туго Хёнджин пульсирует вокруг него. Напряжённая ступня где-то позади судорожно скользнула по его голени, дрожащие бёдра обмякли, опадая на постель.       Чан выскользнул из него, ощущая удушье от хватаемого ртом воздуха. Собственные пальцы потянулись к звенящему от боли члену. Он издал совсем нехарактерный ему всхлип, когда их хлёстко оттолкнула чужая рука.       Хёнджин пихнул его в плечи, поднявшись, опрокинул спиной на кровать, на своё место, раскалённое под ним, и хлопнул по щеке. Звук получился унизительно мокрым, в пустой голове вспыхнула и погасла, как падающая в чёрный колодец искра, мысль, почему так.       Щёки стали мокрыми от слёз ещё несколько мгновений назад.       – Пожалуйста, Мастер, – Чан заикнулся, ошеломлённый. Мышцы его живота бесконтрольно сокращались, он перестал видеть чужое лицо. В груди трепетала только ещё не полностью осознанная гордость оттого, что он смог, и боль. – Пожалуйста...       – Тшш, – смягчившийся шёпот защекотал его щёки льющейся из-за интонации влагой. – Ты всё хорошо сделал. Так хорошо, Чан. Мне было очень приятно. Обними меня, вот так.       Хёнджин уткнулся лицом, губами во влажные волосы, обхватил одной рукой каменно-напряжённые плечи. Он сам ещё дрожал от сковавшей бёдра и живот тягучей судороги. Сильные руки обняли его за талию, потянули, Чан вжался в его плечо, дёрнулся и надорванно, громко застонал, как только пальцы стянули с него презерватив и обернули горячий, мокрый член. Он пульсировал в ладони, подрагивая. Хватило всего нескольких движений, размазавших по стволу и бордовой головке сочащуюся смазку, чтобы сперма толчками полилась сквозь пальцы, облизывая вязким жаром ладонь.       Чан задрожал, с силой сжав Хёнджина, открытым ртом вжавшись в его плечо, почти закусив выступающую кость ключицы, но промазывая от дрожи. Из его горла вырвался стонущий хрип. Он кончал долго, выплёскивая всю невыносимую сдержанность, жмурясь до белых пятен перед глазами.       Когда он обмяк, тяжело выдохнув и задыхаясь мелкими глотками воздуха, весь взмокший, встрёпанный и покрасневший, Хёнджин, слизнув удовлетворённую улыбку с собственных губ, отёр об испорченные простыни мокрую по запястье ладонь и опустился сверху. Ощущать под собой это сильное, разгорячённое, твёрдое тело было отдельным терпким послевкусием. Как и чувство, что он владеет им.       – Ты со мной? – костяшки пальцев ласково погладили скулу, пальцы отвели с лица прилипшие пряди кудрявых от влаги волос. – Посмотри на меня.       Чан разлепил мокрые ресницы, осоловело моргая. Он был здесь. Об этом Хёнджину сказала поползшая по мягким на вид губам улыбка, полная глубокого удовольствия и без слов осязаемого счастья. Хёнджин не смог не улыбнуться в ответ.       Наклонившись ниже, позволив собственным растрёпанным волосам упасть и закрыть их лица редкой ширмой из тёмных прядей, он мурлычуще прошептал, походя на гибкого, сытого кота:       – Ты такой молодец. Я в тебе не ошибся. Ты сделал мне так хорошо, так долго терпел ради меня. Послушный...       Чан прижался щекой к раскрытой ладони и взволнованно подался вверх, ощутив на губах призрачное, дразнящее прикосновение. Тёплые слова разливались в груди нагретым мёдом, обволакивали ещё не успокоившееся сердце.       – Я обещал, – шёпот обжёг подбородок.       Хёнджин, не закрывая глаз, насладившись жаждущим ожиданием в изломе чужих бровей, прикоснулся к приоткрытым губам. Чан мгновенно выдохнул носом, обвил его обнажённое тело руками. Хёнджин не стал возражать.       Целовать его было приятно. Было приятно чувствовать, как он покорно открывает рот и принимает язык. Было приятно ощутить, как он двигается навстречу и просит поцеловать сам, как ему хочется. Хёнджин уступил, податливо позволив влажно ласкать свои губы, потом забрал обратно эту возможность, лениво и долго въедаясь в чужой рот до приглушённых стонов и сильнее сжимающих его рук.       Когда он отстранился, Чан выглядел хорошо трахнутым и абсолютно расслабленным, только глаза горели взбудораженным блеском.       – Хочешь чего-нибудь сейчас?       Хёнджин неторопливо поднялся и огляделся вокруг в поисках сброшенного впопыхах после душа халата. Чан сел посреди постели, представляющей собой ужасающее зрелище.       – Страшно хочу есть.       Обменявшись с ним коротким смехом, Хёнджин понимающе поджал губы и завязал атласный пояс.       – Если честно, я тоже.