***
По дороге на усадьбу ведьмак повстречал каменщиков с мраморными плитами на шести телегах, целую процессию с цветочными горшками, вереницу вооруженных лопатами строителей, маляров, нильфгаардского архитектора верхом на ослике, труппу бродячих артистов и даже одного старого чародея-крысолова. В усадьбе покойного графа во всю шёл капитальный ремонт. У парадной толпились и во весь голос ругались подрядчики, на заднем дворе таскали строительный мусор, из распахнутых настежь окон выбрасывали мешки с известкой и битым камнем, над живой изгородью трудились садовники. Всюду сновали люди самых разных профессий, и во дворе, и в здании усадьбы стоял приятный шум оживленной работы. Древняя, посеревшая усадьба с облупившейся краской, трещинами на фасаде и огромной дырою на крыше стойко выносила все свершаемые над ней преобразования. Реставрация возвращала ей постепенно былой благородный, молодой вид, и эта мрачная карга-развалюха прямо сейчас, на глазах ведьмака, преображалась в цветущую и благоухающую резиденцию. Ведьмак отыскал среди толпы разнорабочих одну маленькую, круглую, краснощекую экономку и ей представился. — Ведьмак! Ах, счастье, какое счастье! — радостно засуетилась экономка. Она повела его за собой куда-то вглубь имения, на задний двор. — Покойный граф, земля ему пухом, — объясняла запыхавшаяся экономка, — незадолго до смерти передал всё своё наследство единственной внучке. Знаете, она приехала из самой Темерии два месяца назад и первым делом учредила ремонтные работы. Граф был, знаете, не из порядочных хозяев, усадьба находилась при нём в плачевном состоянии… другое дело внучка, наша графиня! — экономка старалась изобразить воодушевление, но замялась и, кажется, сама поняла неискренность своего чувства. — Знаете, она последнее время так занята и рассержена. Будьте с ней, пожалуйста, осторожнее. Экономка привела его в роскошные, но запущенные летние сады, где он нашёл графиню за отдачей приказаний рабочим. «Обождите минуту» буркнула графиня, не глядя на ведьмака с экономкой, и вернулась к своему занятию. Низенькая и злая, болезненно бледная графиня, нахмурившись и нервно пристукивая носком по плитке, рявкала на садовников, приказывала передвинуть композицию то влево, то вправо, то убрать её вообще, и раздражённо вздыхала, когда кто-нибудь путал назаирскую розу с цинтрийской. Подле неё суетился архитектор нового сада, которому она делала замечания касательно его «безмозглого и просто варварского» плана клумб. Графиня не понравилась ведьмаку сразу, может быть ещё до того, как он её увидел. Он изо всех сил старался скрыть неприязнь к своей заказчице, но не мог справиться со своей, кажется, врождённой ненавистью к аристократии, типичным представителем которой была его заказчица. По мере того, как ведьмак наблюдал за бесполезной деятельностью графини, недовольство само собой всё явнее и явнее выражалось на его лице, так что когда графиня, наконец, закончила прикрикивать на рабочих и обернулась, её встретил полный язвительной насмешки взгляд ведьмака. По тому, как повела себя графиня, ведьмак тут же понял, что тоже очень, очень ей не понравился и рассчитывать на пару лишних крон за усердную работу и красивые глазки теперь не стоит. — Hael, vatt’ghern! — графиня засияла презрительной ухмылкой. — Чудно, что вы откликнулись на мою просьбу! Вы уже знаете, в чём проблема: завёлся призрак. По рассказам очевидцев, он состоит из некой блеклой белой материи, проходит сквозь стены, ворует сыр… и швыряется небольшими предметами, ложками, например, и кабачками. Свидетели также утверждают, что призрак имеет очертания молодой девушки и, хотя встречается чаще в винном погребе и кухонном подвале, тянется в дом. В последнее времени он, скажем так, становится сильнее, — графиня, нахмурившись, глядела сквозь ведьмака и экономку куда-то очень далеко. — Вы должны управиться с ним до пятого дня. Я даю вечер и не хочу, чтобы моих гостей беспокоила какая-то летающая чертовщина… Я заплачу, сколько потребуется, и за срочность в том числе. Он смотрел на графиню сверху вниз, с некоторым отвращением, и слушал её рассказ недоверчиво. Дворянская ипохондрия, как хорошо знал ведьмак, распространяется в том числе и на чудовищ, и если в Метинне в моду войдёт грипп, то в Вызиме у богатеев станет популярным нанимать охотника на чудовищ, чтобы избавиться от несуществующего монстра в фамильном склепе. Ведьмак предполагал, что описываемый графиней призрак — это не более чем шумный прибожек, вороватый камердинер или неуклюжий дворовый кот, который повадился таскать с погребов сыр. Он предполагал, что дельце будет лёгким.***
Призрак вопил и швырялся бутылками: пинта «Эст-Эста» пролетела в дюйме от головы ведьмака и с треском разбилась о стену. Уже весь погреб был устлан битым стеклом и вылетевшими пробками, а в воздухе встал теперь не лёгкий аромат дорогого вина, а ядреный запах крепкого алкоголя. Он промахнулся, ткнул винную бочку, и клинок накрепко застрял меж досок. Призрак, подхватив бочку вместе с застрявшим мечом, швырнул её в дальний угол погреба, и та скатилась вниз по лестнице, в самую глубь подвала. Обезоруженный ведьмак выругался. Призрак действительно представлял собой полупрозрачное нечто из блеклой белой материи. Сколько бы ведьмак не пытался его рассмотреть, не получилось: дух пронзительно визжал, буянил и носился по всему погребу, от угла к углу, ни на секунду не останавливаясь на одном месте. В присутствии ведьмака он будто находился в особом остро-истеричном состоянии и всеми силами старался спровадить его куда подальше, но, однако же, как полагал ведьмак, не имел достаточной силы, чтобы его убить. Когда ведьмак бросился по лесенке к спасительной двери, призрак захлопнул её на засов. Снаружи. Ведьмак пытался сперва расшатать засов и поддеть петли, но завывания призрака становились ближе, винный запах сильнее ударял в голову, а дверь не поддавалась. Выбив её аардом, весь перепачканный в вине и с паутиной в волосах ведьмак ретировался с поля боя, оставив на нём и серебряный меч, и былое недоверие к дворянским рассказам. Вслед в затылок ему прилетел кусок сыра.***
Уже светало, когда ведьмак стрелой вылетел из погреба. Во дворе щебетали утренние соловьи, блестела в лучах восходящего солнца хрустальная роса, над травой стоял бледный туман. Он нашёл графиню в саду — с самого утра она объясняла план фонтана небольшой группке каменщиков во главе с ковирским скульптором, которого несколько раз ударяла чертежами по голове и ещё несколько раз называла слепой бестолочью. Скульптор спорил, но безрезультатно. Заметив ведьмака, графиня радостно улыбнулась не столько ему, сколько своему триумфу над ним. Скульптор сочувственно оглядел ведьмака и вздохнул, узнав в нём ещё одну слепую бестолочь. Прежде, чем ведьмак успел собраться с мыслями и доложить о произошедшем, подбежала перепуганная экономка. — Погреб! Винный погреб! Всё пропало, всё пропало! Графиня зло глянула на ведьмака. Ведьмак невинно хлопал ресницами. Экономка металась и пыхтела. — Эст-Эст двадцать первого года, Коте-де-Блессюр девятнадцатого, Туфо… Графиня ласково улыбнулась ей и коротким жестом призвала к спокойствию. — Без паники, Мари, всё успеется. Прикажи ревизию, чего недостаёт — пусть закажут. Проводив экономку взглядом, графиня сложила руки на груди и недовольно уставилась на ведьмака, требуя, очевидно, объяснений. Глаза её зло, лихорадочно блестели. Ведьмак смутился. — Не хватает… достоверных сведений. О призраке.***
— Он завёлся около полутора месяца назад, до этого местные ничего не знали о призраке. Вероятно, его побеспокоил ремонт, — графиня непринуждённо пожала плечами, но ведьмак заметил, что руки её дрожали. Дрогнул и огонёк огарка, который она держала в руках. В коридорах старой усадьбы было темно и холодно, все стены были увешаны обернутыми в ткань картинами: видимо, так их защищали от пыли и краски во время ремонта. Хотя во дворе уже во всю продолжались работы, в доме стояла гробовая тишина — только стук каблуков и тихий голос графини отличали его от заброшенного кладбища. Ведьмак не мог объяснить своего ощущения, но чувствовал, что в этих стенах до сих пор блуждает потревоженный дух покойника. — Вам стоит поговорить с Жоржем, он был первым, кто вживую увидел этого призрака. Вы найдёте его на кухне. Сама я, признаться честно, с ним не сталкивалась, — продолжала графиня, поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж левого крыла. Остановившись в гостиной у громадного полотна над камином, графиня вздохнула. — Почему заводятся призраки? — Бывает, дух умершего ищет отмщения или стремится завершить незаконченные при жизни дела. Иногда призраков на земле удерживают проклятия или колдовские чары. Появление призрака может спровоцировать гнусная смерть: самоубийство, отравление, предательство, братоубийство. Графиня долго обеспокоенно молчала, а потом стянула с картины ткань. Это был детальный портрет седого, взъерошенного старика. Внешне он походил скорее на матерого лохматого волка, чем на человека — нечто дикое и жестокое было в лице этого жуткого человека. От серого взгляда старика веяло странным зимним холодом, настолько пронизывающим и колючим, что по телу ведьмака пробежала неприятная дрожь. Он слышал, как с балкона доносятся крики маляров и раскатистый хохот рабочих, но не мог поверить, что во всей округе может найтись хотя бы один по-настоящему живой человек, когда в самом сердце имения находится этот портрет. Насколько мог судить ведьмак, такие, как изображённый на полотне старик, часто бывают безумны. — Многие считали дедушку странным человеком. Говорили, что он увлекался оккультизмом и чёрной магией, последние годы пьянствовал и поимел склонность к девочкам, но я знала его достаточно хорошо и с уверенностью могу заявить, что за всю свою жизнь он не сделал другому ничего дурного, хотя часто бывал груб и, мягко говоря, прямолинеен, — графиня улыбнулась воспоминаниям. — Скажите, вы что-нибудь выяснили? — Нет. Повисла неловкая тишина. — Неплохая картина. Ведьмак не видел, но был уверен, что графиня недовольно поморщилась. — Dy'olcaer. Мне было восемнадцать, когда я её закончила. — Только теперь графиня посмотрела на ведьмака. — Вы найдёте Мари в оранжерее, она даст вам ключи от гостевой комнаты. Поднимайтесь к ужину в шесть часов. Мне есть, о чём вас расспросить. Сопровождаемая тем же недобрым стуком каблуков, она оставила ведьмака наедине с портретом.***
К ужину был паштет из кролика и яблочный тарт. Конечно, не обошлось без вина: графиня предложила ведьмаку Сепременто и Санкерре на выбор, зная, что выбирать он будет наугад. «Неплохой выбор» сказала графиня насмешливо «мне, правда, больше нравился Эст-Эст двадцать первого года». Ведьмак чувствовал себя и уязвленным, и уязвимым, и, что хуже всего, виноватым. За окном бушевала гроза — лето того года в Туссенте отличалось скверной, холодной погодой и особо терпким урожаем винограда. Зловеще завывал одиноким волком ветер, скребся в двери, тревожил ставни. Ведьмаку навязчиво казалось, что это не буря ревет во дворе, а духи умерших сползаются в дом, тянутся на тепло очага, как мотыльки на свет лампы. В спящем поле, там, далеко за толстым стеклом окон, казалось, бродит кто-то, кто вот-вот постучится в двери. Половицы скрипели. В свете огоньков высоких бледных свеч по столу расстелились длинные тени. Старик с портрета над камином не сводил с ведьмака глаз. Ведьмак был неспокоен, если не напуган; встревожена была и графиня. Никто из них не желал обличать свою тревогу, и у обоих плохо получалось её скрывать. — Герцог Монкранский рассказывал мне о вас, — графиня улыбнулась этой забавной, по её мнению, истории; ведьмак обиженно отвел взгляд. — Вы темерец, верно? Я, как и мой дедушка, родом из Марибора. Никак не рассчитывала повстречать земляка на самом юге нильфгаардского княжества. Скажите, что привело вас в Туссент? Ведьмак не знал сам, что задело его больше: его личное пренебрежение к аристократии, общий высокомерный тон графини, упоминание истории с Монкраном или то, что она определила и себя, и его как «земляков» несмотря на то, что Темерия графини и его Темерия — это две совершенно разные Темерии. Но так или иначе, ведьмак чувствовал себя оскорбленным. — Поиски работы. Для простых людей нужда в средствах для существования — это весомый повод для путешествия в такую даль. Меня в Туссент привлекли, например, состоятельные владельцы виноделен, которые беспокоятся о своих виноградниках и не скупятся заплатить ведьмаку, чтобы тот выполнил за храбрых туссентских рыцарей грязную и сложную работу. Других работяг, полагаю, притягивает обилие рабочих мест и невысокая пока что конкуренция в большинстве сфер труда. — Благодарю, я хорошо знаю, что такое работа и что значит работать. Ведьмак рассмеялся. — Называть архитектора сволочью и рисовать картинки — не работа, при всём уважении, а совершенно бесполезная деятельность. Любой порядочный химик или инженер, архитектор, да хоть бы плотник приносил бы обществу больше пользы, имей он ваши средства. — Разве общественная польза ограничивается производством, разве можно умалять значение культуры и искусства в жизни человека? В Боклере я ставлю в этом месяце «Волчью пургу», а до этого писала «Хозяек леса» и «Loc’hlaith», оба произведения известны теперь на севере. Неужели вы никогда не слышали? — Нет, — криво усмехнулся ведьмак, — и не испытываю потребности слышать. Мне, как и любому другому человеку, нет никакой пользы ни от пьес, ни от картин, ни от баллад. Особенно теперь, когда ваш герцог Монкранский оставил меня без денег, без лошади и без последних эликсиров. Я, как и тысячи других таких же бедолаг, на грани нищеты и с трудом нахожу работу — о каком искусстве может идти речь? — Хах, знакомый темерский менталитет. Вы случаем не сторонник республики, me ensh'eass vatt'ghern? — Монархия — устаревшая форма правления, которая неизбежно сводится к тирании и деспотизму. Более того, я не думаю, что аристократия должна обладать теми привилегиями, которые имеет сейчас, и даже считаю необходимым её ликвидацию как сословия. Он поздно заметил довольную, плотоядную ухмылку графини и только тогда осознал, какую совершил ошибку, дав волю чувствам. Раскатился гром.***
Весь вечер он избегал графиню, если точнее — весь вечер он пролежал в горячей бадье с бокалом Санкерре, размышляя о грядущем деле. Призрак, как он полагал, был духом оскорбленной тем жутким стариком девочки, которого потревожил не ремонт, а присутствие в доме родной крови своего мучителя, то есть графини-внучки. Дело представлялось ведьмаку нетрудным: призрак слаб и почти не опасен, виновный в его появлении мёртв и захоронен, времени на изгнание достаточно, оставшегося двимерита хватит на пару ловушек. Прикинув реальную сложность изгнания призрака, он определил для себя уже его цену, и даже придумал, как распорядится полученной суммой — приобретёт хорошенькую крепкую лошадку, вероятно нильфгаардскую чистокровную или туссентскую пегую. Он закрывал глаза и видел, как снова выйдет верхом на большак и покинет несчастливый Туссент раз и навсегда, а после забудет его, как страшный сон. Ближе к полуночи он с осторожностью собрал в аккуратный пучок длинные шелковистые волосы, свою гордость, наточил серебряный клинок, выпил последнюю «Ласточку» для уверенности в и без того простом дельце, и мягкой кошачьей поступью спустился по лесенке в погреб. Он ждал час, два, но призрак не являлся. Обеспокоенный ведьмак тихонько выглянул наверх — полная луна освещала опустевший тёмный двор. Только уличный кот с куском сыра в пасти вздыбился и, торопливо перебирая лапками, ускользнул за ограду. Во дворе пахло прошедшим ливнем и по-ночному влажной землёй. Было холодно. Он прошерстил сады, держа меч наготове, и даже подождал пару минут в оранжерее — ни души, ни духа. Наконец, вспомнив слова старого Жоржа о «стремлении чертовщины на поверхность», ведьмак поднялся в парадную, прикрыл за собой скрипучие двери и тщательно прислушался. Спереди пустой коридор. Слева шуршит за оставленной малярами банкой серая мышка. Справа на подушке сопит, свернувшись клубком, толстый кот. Сзади… Мощная ударная волна чуть не сбила его с ног, и ведьмак услышал за спиной знакомый пронзительный визг. Мышь юркнула обратно в норку, толстый кот выпрыгнул в окно и сбежал вниз по двору. Серебро, касаясь призрачной материи, шипело; дух ревел и метался, избегая клинка. Белое сияние призрачной материи слепило, в его свете ведьмак отбрасывал длинную черную тень, беспокойно пляшущую по стенам и ставням широкой парадной. Призрак не швырялся теперь бутылками и сырными головками, а умело орудовал найденной во дворе лопатой: на глазах ведьмака она боком обрушилась на мешок с известкой и надвое его разрубила. Воспользовавшись замешательством, ведьмак полоснул призрак наотмашь, и тот с истошным визгом улизнул вниз, под пол; ведьмак попятился на скрипучую лестницу, выставив перед собой меч. Гнетущая тишина после долгих пронзительных воплей неприятно давила на уши. В этом большая беда с призраками — никогда не знаешь, откуда ожидать нападения: слева ли, справа, а может и снизу? Удар обрушился сверху. Кубарем скатываясь вниз по лестнице, ведьмак не успел подумать о том, что полученная сейчас рана останется с ним до конца жизни самым длинным и уродливым шрамом из всех, что он когда-либо получал или когда-нибудь получит. Предательски закружилась голова, ослепительное сияние беспорядочно мельтешило перед глазами. Последнее, что он успел сделать прежде, чем потерять сознание — провести экзорцизм. Пальцы рефлексивно сложились в жест ирдена, двимеритовая ловушка растянулась в проходе, в лунном свете блеснуло лезвие клинка. Разрубленная пополам материя зашаталась, протяжно завыла, поблекла и разлилась по полу, утекая сквозь доски. Бессильно грохнулась лопата, чуть погодя следом за ней свалился и ведьмак.***
Вечером следующего дня он чувствовал себя хуже, чем мертвецом. Ведьмак ощупал ноющую рану на голове и волосы его встали дыбом… … если бы они были. — За что?! Зачем?! Зачем состригли, зачем?! Лекарка в недоумении оглядывалась по сторонам, ища, вероятно, помощи. В залитой заходящим солнцем комнате крепко пахло спиртом, во рту стоял гадкий металлический привкус крови, а голова пчелиным ульем гудела от боли. Спереди на столике стояла откупоренная ещё вчера бутылка Санкерре и лежала сиротливо чёрная ленточка, которой ведьмак ещё вчера имел привычку собирать свои густые длинные волосы в аккуратный изящный хвостик. Он обнаружил себя трясущимся под раскаленной от солнца простыней и всё вспомнил. — Мешались… Ведьмак скулил, метался и, кажется, рыдал. — Мешались при зашивании вашей раны, — закончила лекарка, — вы могли погибнуть. — Да лучше б помер… — обиженно всхлипнул он. Совсем растерянная лекарка уже прикрывала за собой дверь, когда ведьмак окликнул её. — Зеркало есть? — он замолк, снова ощупывая остатки своей некогда роскошной, пышной, обворожительно шёлковой шевелюры, какая бывает, вернее была, разве что только у самых знатных девиц и самых искусных чародеек… — И ножницы?***
С ножницами в руках он плелся по коридору, бледный и печальный, словно с поминок. Он считал, не переставая, сколько лет пройдёт прежде, чем волосы отрастут до былой роскошной длины, и всё решал, исходя из получившихся чисел, стоит ли обратиться, на худой конец, к знакомому колдуну, чтобы тот поправил дело магически. Ведьмак уже начал прикидывать сумму (с учётом инфляции), которую попросит колдун за свои услуги, когда медальон на его шее задрожал. Из-под ближайшей двери струилось знакомое белое свечение. Ведьмак выругался и ворвался в комнату. Над мирно спящей графиней нависла призрачная фигура. Она, заметив ведьмака, на мгновение нерешительно застыла в воздухе. Ведьмак медленно потянулся к мечу за спиной и не нащупал его на привычном месте. По всему телу пробежал вдруг гадкий холодок. На секунду ему показалось, что на белом лице призрака он разглядел широкую ухмылку. В следующую секунду призрак с визгом набросился на него. Ведьмак увернулся и стащил со столика блестящий канделябр. Он надеялся, всем известным богам молился, чтобы канделябр, напоминающий с виду серебряный, действительно оказался серебряным — в противном случае с тем же успехом отбиваться от призрака можно было бы пинтой Эст-Эста или зелёным кабачком. С момента их последней встречи призрак стал ярче и обрёл вполне конкретные очертания — теперь его фигура, беспорядочно бьющаяся по всей спальне, тем сильнее раздражала зрение ведьмака, что кошачьи зрачки его сузились в две маленькие щелочки, до того ослепительным сделалось теперь белое призрачное сияние. Призрак, очевидно, не находил, что противопоставить ведьмачьему канделябру, и потому швырялся подушками, тапочками, а после и книгами — от увесистого тома «Монструма» у ведьмака остался на плече громадный синяк. Призрак извивался и скользил по комнате, не давая ведьмаку подступиться ближе и коснуться его летучей плоти серебром; он с треском выбил окно, в спальню тут же ворвался ледяной ночной ветер, растрепал тяжёлые шторы, зашумел страницами разбросанных книг. Лунный свет, просочившийся сквозь призрака, окрасился в белый. Ведьмак выругался, вскочил на камод и наотмашь ткнул канделябр в сгусток прозрачной материи. Канделябр прошёл её насквозь, и дух, шипя и колыхаясь, сбежал обратно в погреб. Перепуганная графиня выглянула из платяного шкафа. В то коротенькое мгновение, когда она обратила внимание на перемену в его волосах, на лице её мелькнула гримаса ужаса, смешанного с настолько явным, искренним отвращением, с каким смотрят только на изувеченные, проглоченные или пережеванные риггерами трупы. Ведьмак хорошо знал это выражение, потому что часто видел, как смотрят на изувеченные, проглоченные… — Что? Совсем плохо? Она сконфуженно, как бы пристыженно улыбнулась. — Нет, нет, весьма недурно… — графиня замешкалась, подбирая для рецензии наиболее правдоподобное продолжение. — Если так посмотреть, вы похожи чем-то на Наталиса… — Скажите честно. — Лучше бы вам отрубили голову. Ведьмак кивнул. Графиня вылезла из шкафа и отряхнула сорочку, стараясь принять серьёзный и совсем не испуганный вид. Руки её тряслись, а под глазами ведьмак заметил тёмные синие мешки. Её щеки впали так, будто она не спала уже целую неделю, и измученный вид графини теперь только показался ведьмаку подозрительным и неестественным. Он глубоко задумался, всё ещё сжимая в руке спасительный канделябр. — Скажите, что вам нужно, чтобы изгнать это, — графиня указала далеко вниз, на погреб, — я предоставлю вам любые средства. Так более не может продолжаться, я не имею права подвергать опа… — Вы же чувствуете слабость с тех пор, как приехали сюда? И вам становится всё хуже? Графиня неуверенно кивнула. Ведьмак пристыженно поморщился — как он не догадался сразу? — Призрак питается вами. Паразитируя на своей жертве, некоторые духи истощают её до тех пор, пока она не умрёт, а после присваивают её тело себе. Ваш призрак одержим жаждой вернуться к жизни. Он, вероятно, был молод, когда погибал. Об этом свидетельствует и его вид, и его ненормально яркое сияние. Графиня слушала, содрогаясь от холода или от страха. — Вы чем-то обидели того, кем когда-то был этот призрак. Вероятно, убили или стали причиной смерти. Ведьмак поставил канделябр на место. На фоне прочих разрушений, разбросанных книг, вылетевших в распахнутое окно подушек и накренившихся картин не было никакой разницы, находится ли на своём месте канделябр. Ведьмак осторожно поправил его ещё раз. — Вспоминайте, кто это мог быть. Злые духи поддаются изгнанию только после того, как окончат незавершенные при жизни дела. Вы должны простить его, а он должен простить вас, и тогда возможно будет провести обряд. Вам при обряде нужно будет присутствовать. Смертельно побледневшая графиня в ужасе глядела на ведьмака.***
Ремонт, который на момент прибытия ведьмака казался вечным, был теперь доведён до той стадии, когда уже приличный вид будто новенького имения ничем не выдаёт какого-либо недавнего вмешательства в его естественную, казалось, красоту. В саду цвела композиция назаирской розы и мерно журчал фонтан белого мрамора, пели тихонько у поросшей виноградной лозой беседки вечерние птички, а после захода солнца распустились повсюду маленькие рыжие огоньки — стеклянные фонарики, какие делают теперь в Метинне. Собирались гости. Графиня объяснила, что ей, как лицу для туссентской интеллигенции неизвестному, этот вечер необходим, чтобы не только произвести хорошее впечатление, но и заполучить полезные в дальнейшем знакомства и связи. Хотя среди гостей ведьмак не узнавал никого, интуитивно он понимал, что тот, кому он учтиво киви и кого приветствует, есть ни кто иной, как известный меценат, оперная певица, художник, придворная чародейка, литературный критик и прочее, прочее, прочее. Она попросила ведьмака, при всём уважении к его неприязни, отнестись к вечеру серьёзно. Ведьмак согласился из жалости к её совсем никчёмному виду и вскоре пожалел об этой своей минутной слабости: личико графини сморщилось, как изюм, стоило ей только увидеть выбранный ведьмаком для вечера образ. — Вы в этом вздумали идти на вечер? На мой вечер? — Не на вечер, а на опасную… — Велика польза от ваших доспехов! — она указала на огромный рваный шрам на его стриженной голове, стянутый теперь швами. — Нет, так дело не пойдёт… Громко стуча каблуками, графиня вышла из комнатки ведьмака и вернулась вскоре с модисткой и модельером. Она дала им пару вполне конкретных распоряжений, и они принялась за работу, а когда они закончили, графиня окинула ведьмака критическим взглядом опытного художника, осматривающего, по завершению, свое произведение. — Дурно, дурно! Ведьмака переодели, хотя первым костюмом он был вполне доволен. — Вам нравится? — впервые за день вопрос не был риторическим, и потому ведьмак решил отвечать ответственно и честно. — Да. — У вас совсем нет чувства вкуса… По мере того, как наряжали ведьмака, графиня только пуще злилась, не понимая, видно, что дело вовсе не в «недостаточности зелени оливкового цвета» и «глупости того, кто шил эту пакость, вырвать бы ему руки и бросить собакам», а в кошмарной, отвратительной, ужасной ведьмачьей лысине. Ещё вчера утром примеряемые костюмы подошли бы ему идеально, и графине понадобилось два часа и двадцать девять минут, чтобы прийти к этому выводу. Было решено вверить вопрос в руки самого ведьмака. Графиня спустилась к гостям. Ведьмак остался наедине с таким обилием всяческих сюртуков, мундиров, плащей, жилетов и прочих тканей, сшив какое воедино можно было бы выстелить дорогу от Третогора в Цинтру.***
Графиня сперва решила сделать вид, что не знает его, а потом предприняла неудачную попытку сказать ему жестами «пошёл вон отсюда!» — ведьмак трактовал их как «подойди поздоровайся». Так ведьмак и поступил, и его надолго увлекли в бурную дискуссию о морально-этическом аспекте охоты на разумных чудовищ: вампиров, частные случаи волколаков, не упокоенные души. Он отвечал честно, как действительно считает сам, и его часто спрашивали, знает ли он Белого Волка… Когда дискуссия утомила его (это произошло довольно скоро), ведьмак сбежал от высшего общества в тихо шуршащий лабиринт зелёных садов. Он путал пузатых светлячков с крошечными стеклянными фонариками и подолгу в недоумении глядел на то место, где ещё мгновение назад горел малюсенький огонёк. В саду играли сверчки и кое-что ещё. На скамейке у фонтана, где недавно архитектора называли слепой сволочью, играли менестрели, легко и тоскливо, играли для себя. Нет, тоскливо — неподходящее слово: мелодия не была грустной, она была… личной. Так мурчит кошка, нашедшая после долгих лет голодной уличной жизни заботливые руки и тёплый дом; так журчит жемчужный ночной ручей и с этим же звуком вспархивает с веточки на рассвете соловей. Нечто неуловимое, как дуновение ветра, и трогательное вскружило ведьмаку голову. Он замер, прислушиваясь. Бард ласкал струны расписанной лютни, а рядом с ним, закрыв глаза, на белой флейточке играла девушка. Ведьмак понятия не имел о том, что играли они «Зиму» мастера Лютика. Флейта вдруг замолкла. — Который час, me feainne? — Полночь, полагаю? Ведьмак вынужден был уйти: на чердаке старого дома, в центре начерченного солью круга со свечкой в руке его ждала, тревожно перебирая в руках перчатки, графиня. Когда ведьмак поднялся бесшумно по скрипучей лестнице и кошачьи глаза его блеснули в свете свечи, она испуганно дрогнула и тут же облегчённо вздохнула, узнав его. Он вытащил меч из ножен и притаился за пыльным гобеленом. Через чердачное окошко лилась тонкая полоска голубого света. Графиня раскрыла дедушкин гримуар, на форзаце которого ведьмак написал ей слова призыва, и начала читать вслух, внятно и торжественно, как положено экзорцисту. Свечи за пределами круга заколебались, задрожали, вспыхнули вдруг и разом потухли; зашевелился гобелен, зашуршала шёлковая юбка графини и на мгновение на заставленном мешками и сундуками чердаке воцарилась мертвецкая тишина. Было слышно, как спадают со шкафа пылинки. С шипением из-под дощатого пола пробился ослепительно яркий белый свет, показалась хрипящая голова, призрак выбрался на поверхность и застыл в метре напротив графини. Она сделала пару неуверенных шажков назад, наступила на круг из соли и продолжила читать. Ведьмак выжидал, не сводя глаз с призрака: в гобелене была маленькая дырочка, сделанная, видимо, молью, через которую он наблюдал за происходящим. Графиня впервые подняла взгляд, чтобы посмотреть на призрака, и запнулась. Она быстро глянула на гобелен, и в этом была её непростительная ошибка. Призрак дернулся и взглядом встретился с ведьмаком. С этого момента всё пошло наперекосяк. Призрак взмыл под крышу, завопил, заметался и выбил гримуар из рук графини: он слетел вниз по лестнице и сгинул в темноте. Она выронила свечу, пламя перекинулось на гобелен, а с ткани — сразу на дерево. Загорелся дощатый свод чердака. Разорвалась цепочка соли на полу. Ведьмака не было за гобеленом — ведьмака не было нигде. — Насколько нужно быть обидчивой, — закричала графиня, съежившись, не глядя, — чтобы спустя двадцать с лишним лет помнить такую мелочь! Призрак навис над графиней и замер, внимая. Племя с треском пожирало древесину. — Да, это мелочь, сущий пустяк! Прости меня, конечно, за тот случай, но даже сейчас я более чем уверена, что не от моей воли и не от моего желания зависел тогда исход! Знаешь, если бы я могла, я бы помогла! Но, прости, мне было девять! Сзади крался, навострив меч, ведьмак. Дым резал глаза, стеснял призрачное свечение. Призрак недовольно, нерешительно кряхтел. — Ты… скажи спасибо своему папаше за то, что не уследил, это была его прямая обязанность! Ты знала, что там глубоко, ты знала, что такое, черт возьми, болото, я не заставляла тебя туда лезть! Отстань, прости, прости меня и отстань наконец, Беанна! Она поджала губы и отвернулась, чтобы не видеть, как белую голову её любимой подруги детства сносит ударом меча ведьмак.***
С холма открывался прекрасный вид на почерневшее имение. Ведьмак, сощурившись, разглядел подкоптившиеся ставни, обвалившуюся в одном месте крышу, чёрные от пепла окна и струйку дыма, вьющуюся над чердаком. Мимо пробежал толстый кот с подпаленным хвостом; в пасти он сжимал уцелевшую головку подплавленного сыра. — Два месяца, — голос графини дрожал натянутой струной, — два месяца я восстанавливала эту развалину! Она обернулась, разгневанная настолько, что ещё немного и, казалось, задымиться так же, как усадьба позади неё. В глазах её стояли слезы. Поджатые губы её дрожали. — Превосходно, просто превосходно! Мне нечем даже вам заплатить! — она пнула со всей силы лежавший на дороге камушек, и у неё сломался каблук. Графиня плюхнулась на землю и схватилась за голову. — Тридцать тысяч на ремонт, тридцать тысяч! Под векселя! — скулила графиня, ударяя кулаком по земле. Она вспомнила про ведьмака и злобно зыркнула на него. — Мне нечем, попросту нечем вам заплатить! Я могу выписать чек, и вы обналичите его, когда в банке появятся средства… черт его знает, когда это случится! Хотя, честно, вы должны быть рады хотя бы тому, что я отпускаю вас с миром после всего, что вы сделали со мной, с моим имением, с моей репутацией и моей жизнью! Графиня швырнула в него отломившийся каблук, но промазала и оттого ещё сильнее обозлилась. Шурша перепачканной юбкой, она съежилась и спрятала за разорванными рукавами платья влажное от слёз лицо. На холме повисла неловкая, напряжённая тишина. Ведьмак осторожно опустился на траву рядом с графиней и попытался, правда попытался как-нибудь исправить ситуацию.***
Вечером, в день последнего представления уходящего сезона, над безлюдными улицами Боклера прогремели первые раскаты осеннего грома. У ступеней княжеского театра остановились две тёмные фигурки. — Me elaine vatt'ghern, это твой последний шанс проехаться наперегонки и не проиграть. Лето подходило к концу, сезон «Волчьей пурги» в княжеском театре был успешно закрыт, как и кредитный долг графини, а ведьмак собирался в дорогу, на большак, обратно на север. Весь последний месяц ведьмак поправлялся после схватки с призраком в доме графини: спорил с ней об искусстве, пару раз проиграл ей в гвинт, рассказал несколько типичных ведьмачьих историй, которые вдохновили её на написание новой пьесы, сделался её верным собутыльником, пригласил её на балу у княгини, учинил переполох на охоте, успел даже взять и выполнить два заказа и просто приятно провел последние свои недели в солнечном княжестве Туссент. Графиня брала его с собой свет, и в свете его узнавали по ужасной причёске: «мастер ведьмак, тот самый, который изгнал злой дух» или «мастер ведьмак, тот самый, который спалил поместье покойного графа». Он был с нею и на дебюте «Волчьей пурги» и вынужден был признать, что искусство, возможно, «что-нибудь там да значит». Один раз они побывали на рыцарском турнире, и на нём после скачек графиня выкупила для ведьмака у герцога из Каборетты вороную нильфгаардскую чистокровную. Среди густых чёрных туч заблестели молнии, проревел гром. — Успеем? — Не всё ли равно? Мощеная камнем дорога скоро закончилась, и началась накатанная тяжёлыми возами проселочная дорожка, петляющая вглубь долины. Над головами беспокойно шелестит тёмная дубрава, позади собирается дождь, звук биения сердца сливается в единый ритм с быстрым стуком копыт, а на душе свободно и легко, будто не было ничего до и не будет ничего после. За горами скрывается красный диск солнца. Буря гналась за ними и неизбежно настигала: в миле от имения, когда на горизонте уже виделись знакомые огоньки, грянул ливень. Они карьером пронеслись мимо ровных рядов виноградников и вихрем промчались сквозь маленькую деревушку, где погасили уже последнюю свечу и затушили до утра фонари, с плеском пересекли спящую речку, обогнули длинный чёрный пруд и в первом часу переступили порог поместья. Промокшие до нитки, уставшие и оттого весёлые, они тряслись от холода и смеялись, сами не зная, чему. — Я буду скучать. Навещай меня, обязательно меня навещай! А как будешь в Темерии, наведывайся в Марибор, у моей семьи недалеко оттуда имение. Не знаю, сколько ещё я выдержу греться на солнышке и распивать вино — рано или поздно вернусь домой! — К родному темерскому менталитету? — К родному темерскому менталитету. Они оба знали, что никогда больше не увидятся. На следующее утро ведьмак навсегда покинул Туссент.