***
— Эй, Маркизья рожа, — трясёт за костлявые плечи чья-то рука. Сон тут же рассеивается, на его место приходит черный экран и надоедливый голос, который все не унимается.— Проснись. Проснись-проснись быстрее. Третий месяц черноволосая беглянка из Желтой комнаты ютится на коридорном матрасе в окружении таких же непринятых в комнату дев или тех, кто самовольно покинул свои теплые кроватки, и единственного на этаже не сломанного телевизора, по которому бесконечно крутится одна и та же слезливая мелодрама. Под нее просыпаешься — под нее же и засыпаешь. В принципе, ничего страшного за то время, что Маркиза живет не в комнате, не произошло. Она все так же ругается в столовой с Длинной, внешний вид которой с каждым днем становится все откровеннее и откровеннее. Она все так же прячется по углам, выкуривая по две сигареты за раз. Она все так же пришивает к юбкам новые джинсовые заплатки и все так же с детским интересом заглядывает в окошки. Раз в неделю, по четвергам, на Перекрестке встречается с Куклой. По вечерам она приезжает особенно раскрасневшаяся и растрепанная. И говорит она…с каким-то странным придыханием. Словно воздуха не хватает. Если в столовой Маркиза и Бедуинка пересекаются взглядами, вторая, с вероятностью в сто процентов, крутит пальцем у виска или показывает язык с белым налетом. Черноволосая все так же оттопыривает уши и незаметно для поварих, шуршащих полурасклеенными тапочками по столовой, показывает средний палец. А про Муху Маркиза забыла вовсе. Та чуть-ли ни с чемоданами перебралась в Проклятую комнату, поближе к Рыжей. — Уйди. Не мешай сон досматривать, — огрызается черноволосая на ночную гостью и с головой укутывается одеялом. Надо всего лишь пятнадцать минут полежать, не двигаясь, с закрытыми глазами. — Ты не понимаешь, — не перестает трещать девчонка, стаскивая одеяло с Маркизы. — Это нельзя пропускать… Озлобленная девушка тут же садится и поворачивается лицом к говорящей. Ей оказывается Мышь. Серая такая, ничем не примечательная. Таких персонажей иногда за глаза называют Тенями. Шаркают по коридорам в обнимку со стенами и ни с кем не заговаривают. Словно у них языки давным-давно перевариваются в желудке. — В Кофейник всех зовут, — бубнит Мышь, а глазки у нее бегают туда-сюда. С говорящей спиной ей как-то комфортнее было разговаривать. — Это для всех обязательно. — Кофейник — обитель парней, — усмехается Маркиза. — И нас туда точно не могли позвать… Ты, кажись, Мышка, ночи перепутала. Сказки на следующей недели рассказывают. — Нет-нет, — заторопилась та, схватив жилистыми руками чужие плечи. — Там…там праздник…для всех нас. И только сейчас Маркиза осознаёт, что в некогда забитом в ночное время коридоре, где слышится чей-то храп и легкое сопение, никого, кроме их двоих, не было. — Если ты меня обманула, — черноволосая нехотя высвобождается из мягких одеяльных объятий, натягивая на босую ногу кеды. — Я даже не знаю, что с тобой сделаю. — Ты что так и пойдешь? — чернющие глаза Мыши распахиваются, словно она увидела что-то страшное. Только вот самое страшное перед ней — это Маркиза в сорочке с крупными красными цветочками. — Т-там…там…девчонки так наряжаются, так раскрашиваются, а ты пойдешь в этом? — Могу голой пойти, — прокашлявшись, огрызается Маркиза, но все-таки прикрывает голые плечи поеденным молью пиджаком. Чтобы никого не смущать, так сказать. — Можем идти. Кофейник — это место, где частенько собираются, чтобы поговорить, поесть, если еда как таковая вообще здесь имеется, выпить и попеть песни под гитару, а так же послушать старые кассеты на старом, неизвестно каким образом, живом магнитофоне. На входной двери, что расписана под бамбук, висит старая, чуть пожелтевшая от времени, потертая табличка «Только кофе и чай». — А у тебя деньги то есть? — косится на Мышь Маркиза. Свои заначки она уже и не помнит, когда видела. Все уходит в первый же день к Летунам. — Кофе и чай за красивые глазки там не дадут… — У меня с роду денег не было, — тяжело дышит Мышь и принимается рыться в карманах джинс. Как будто от этого там что-то да и наколдуется. — Понятно. Тогда только будем смотреть на только кофе и чай… — и еще тише добавляет. — Дурья башка, сказала бы… Над дверью на самой простой веревочке висит самый простой колокольчик, звенящий всякий раз, как только открывается самая простая дверь в Кофейник. В помещении царит сумрак, дым зависает сизой пеленой над круглыми столиками, столешницы которых изрядно прожжены, порезаны и побиты. Тусклые, висящие под потолком китайские фонарики, различного вида фигурки оригами, различные маски на стенах устрашающего вида и черно-белые фото Наружности, сделанные Летунами когда-то очень давно. Фото немного. Всего шесть и они висят подальше от входа, чуть ли не в самом дальнем углу. Прямо перед дверью стоит барная стойка, сделанная из старых кафедр, выкрашенных в синий цвет. Местами краска облупилась, раскрывая коричневые пятна дерева, но в полутьме до этого никому нет дела. — Либо входите, либо катитесь к черту, — кричит кто-то уже достаточно хорошенький с дальнего столика. Видимо, только кофе и чаем здесь не обходится. Собственно, покатиться к черту не дали, не жалея сил им обеим дают пинка под зад, вынудив оказаться в ценрте забитого домовцами Кофейника. Двое Псов заржали в голос, не скрывая почерневших от кариеса зубов. — Добро пожаловать в Кофейник, мадмуазели, — продолжают издеваться они, демонстративно оттряхивая свои пятые точки. — Если что надо, за поцелуйчики дадим. Мышь тут же вспыхивает, как спичка, от смущения и стыда. Впалые щеки окрашиваются алым цветом, а руки, наоборот, неестественно бледнеют. — А ну-ка, — хватает Маркиза ее за предплечье. — От меня — ни на шаг. — О-они же п-пошутили? — Ой, меньше обращай внимание на таких дегенератов. Их в детстве Паучихи роняли вниз головой, — сморщив нос, отвечает Маркиза. Всю стойку заняли разукрашенные девы. В блестящих юбках и с ярко накрашенными губами. Они хихикали и неумело заигрывали с парнями. Всем уже известная Габи запрыгивает на стол, за которым развалились уже пьяные Крысы, и начала танцевать. Хотя танцем это было сложно назвать. Так, какие-то конвульсии. Обтянутый блестящими шортами зад покачивается, как хвост у нервничающей кошки. — Ну и дрянь, — закрывает рукой глаза Маркиза. Увиденное ей долго будет мерещится в страшных снах. — Что за дурдом здесь вообще происходит? Она и не замечает, что умудрилась коленом въехать в чужую коляску, и доходит до нее это только с шумом коляски упавшего — колеса размеренно крутятся по часовой стрелке, напоминая уходящее время, и можно было бы залипнуть и на это, но нет, спасибо. Не сегодня. И не сейчас. И ладно бы просто коленом впечаталась — оно и не такое переживало: и стены, и чугунные батареи в стенах, и чужие головы, так нет, еще и в живот прилетает чужой кулак. Маркиза охает от неожиданности больше, чем от слабоватой боли в месте удара, опускает глаза вниз, туда, откуда этот самый удар прилетел. — Драк не хватает в вашем Хламовнике что-ли? — пыхтит та недовольно, разглядывая ударившего ее мальчонка, — Я-то добрая и за такое с кулаками не полезу, а если бы я была не я? Ты то маленький, тихенький, хиленький. Лицо кажется смутно знакомым, и Маркиза пытается напрячь память, чтобы вспомнить чужую кличку, но память хитра и дает ей от ворот поворот. — Извини, давай тебя что-ли подниму, — измученно оскалилась в подобие улыбки девушка и протянула руки. — У меня астигматизм прогрессирующий, да и на затылке пока еще глаза не выросли. — Дура ты тупая! — как взвизгнул тот в ответ. И его даже не смущало то, что он развалился на полу. — Жирная корова. Отрастила зад и всех сбиваешь. Аккуратнее надо быть. А то пришли тут фифы. Мракобесье одно. Страшные все, как на подбор. Одно б лицо было симпатичное, а то… — Понятно все с тобой, — перебивает возбужденную речь валяющегося девушка и тут же скрещивает руки на груди, смотря на мальчугана сверху вниз. — Полежи-ка ты здесь, пока кто-нибудь из твоих про тебя вспомнит, — и поворачивается лицом к Мыши, которая оловянным солдатиком стояла возле нее. — Пойдем. — Эй, да я пошутил. Что ты сразу дуешься? — слезливо закричал тот. Тут пчелиным роем гудят голоса, воздух тяжелеет и закручивается спиралью, впитывая мысли завсегдатаев, но Маркизе все не так и все не то, ощущение неправильности — мерзкими букашками по телу, она почти видит их — маленькие черные точки, ввинчивающиеся под кожу, вгрызающиеся в плоть. Надо либо уходить, либо куда-то плюхнуться. У приоконного столика она оказывается наполовину съеденная и далёкая от дружелюбия. Уже даже и не хочется спрашивать, что за дурдом твориться вокруг. Может, это все сон? Такой длинный, странный и до ужаса реалистичный. Такое же разве может произойти наяву? Длинные пальцы мелко подрагивают и ей кажется, что она такая же красная, как Мышь, что бездвижно сидит рядом. Маркиза поднимает взгляд — чтобы тут же наткнуться на свое же отражение в зеленых стеклах. — Даже засохшие кактусы на подоконниках нашего этажа не так красивы, как вы, — заговаривает хозяин зеленых очков. Взгляд тут же стремиться в сторону, куда-то к его разрисованной щеке. — Думаю, вам моя компания понравиться. Все как-то уже по парочкам разбрелись. А тут вы, такая… — парень, не стесняясь, осматривает ночную сорочку Маркизы. — Такая… — Ага, — кивает та. — Такая… А вы…такой… — Да, я знаю. — …противный…и вонючий. Иди куда шел, Ромео. — Рыжий, приятно познакомиться, — парень хватает девичью ладонь и крепко сжимает в своей, потной и липкой. — Вы просто не понимаете, от чего отказываетесь. В моем скромном подчинении восемнадцать прекрасных Крысят. Один мой щелчок — и у нас такой романтик будет. Только представьте: я, вы и прекрасный двухместный спальник. Маркиза смущенно улыбается. Злость окатывает будто кипяток, опаляет уши, лицо, шею. Заставляет сжать губы и вскинуть голову так, чтобы волосы закрыли глаза. Главное, не показывать это людям. — У меня есть идея получше, — и нагибается ближе к лицу Рыжего. — Вы, ваш прекрасный двухместный спальник и ваша рука. Я думаю, это прекраснейшее завершение такого вечера. Просто грандиозное. Рыжий присвистывает и, отпустив чужую руку, одобрительно хлопает. — А ты крепкий орешек. Подружки Габи уже бы выстроились в очередь в Крысятник, а ты… А ты — кремень. Самый настоящий. — Лучше объясни, что за чепуха тут образовалась? Что за дурдом? — До вас, дев, все Домовские Законы доходят очень медленно. Но объясню так, может, потом плакатик какой-нибудь накалякаешь у вас рядом с живым уголком. — С живым уголком? У нас, кроме кошек и тараканов больше никого нет, — поправляет его Маркиза. — Живой уголок — это там, где обитают ваши любимые воспитательницы… И вообще, кончай перебивать. — Ага… — Слепого знаешь? — Маркиза кивает. А кто мог не знать Хозяина Дома? — Так вот. Ваша дама одна, не буду говорить, как звать, очень постаралась, чтобы Слепой этот Закон отменил. И вот…та-дам…праздник! — И это значит, что теперь, можно… — Отныне можно все и даже… — Рыжий демонстративно хлопает ладонью по кулаку. — Поняла? — Догадываюсь, кто и как смог так хорошо постараться. — Ты чё, одна из этих, как их там? — пощелкивает пару раз пальцами Рыжий. — Зубрилка? — С самого детства, — лениво произносит Маркиза. — А вот знаешь, ты мне так кого-то напоминаешь. Мы с тобой, случаем, нигде раньше не пересекались? — Не, — резко отрезает Маркиза. — Таких нежных созданий, как ты, я в Могильнике ни разу не видела. — Тебе б говорить про Могильник, так еще и так уверенно… Не забывай, в Могильнике рыбки и похищнее водились и водятся до сих пор. Рыжий как ни в чем ни бывало протягивает ей сигареты и закуривает сам, потянувшись на стуле. Волосы у него, как засохшая кровь, и губы такие же яркие, словно в губной помаде. Подбородок в розовых царапинах от бритья, на шее — связка сухих куриных костей. Он чудной, как все Крысы, а вблизи кажется даже еще более странным. — Рыжий, — неожиданно для себя спрашивает Маркиза. — И что же будет дальше? Рыжий задирает голову. В лягушачьих очках сверкают блики китайских фонариков. — Во вторник объявлен общий Меняльник. Если есть че, приходи. Глазками пару раз своими прелестными моргни — и все у тебя будет.***
Вторники — меняльные дни. После прошлого Выпуска Маркиза больше ни разу не спускалась на первый этаж, чтобы хоть среди девушек обменять пару своих безделушек. Как-то ее перестал привлекать этот этаж. Можно назвать это трусостью, но на самом деле это выжидание. Есть плохие места и есть временно плохие места. Временную «худость» можно переждать. Она думает об этом все утро. О том, как соскучилась по меняльным делам и что времени после Выпуска прошло достаточно, чтобы первому окончательно очиститься и перестать быть плохим местом. И вот после уроков она разбирает свое хозяйство. Совсем маленькое и никчемное. Ничего путного не находит, может, оттого, что давно не менялась. А может и оттого, что все безделушки остались в Желтой комнате. Но туда ей вход запрещен. Это тоже временно плохое место. Плохое, потому что там обитает Бедуинка. Но ничего страшного, скоро она отправляется в Могильник на месяц, и тогда уж Маркиза вернется. Когда отрываешься от этого дела надолго, теряется нюх на спрос. Приходится снять с себя все бусы и защитные амулеты. Вид у них непрезентабельный, помятый. Но что уж поделать? Меняльник требует жертв. К украшениям присоединяются и парочка цветастых юбок. Увязывает все в узелок. Совсем маленький. — Если ты собралась на Меняльник, — черноволосую окликивает Мышь. — Возьми это, — и вручает три гадальные колоды. — Вдруг кому пригодиться. — А ты чего не идешь? — Боюсь, мне хватило пятничного Кофейника. С меня социализации на ближайшие месяца хватит. Уже на лестнице слышен гул, а ниже мелькают спины — народу больше, чем обычно. Даже намного больше. Не понимает, отчего это так, но в самом низу видит, что половина менял мальчишки — и удивляется своему удивлению. Как будто у них не может быть ничего годного для обмена. Опять она забыла про Закон. Делается немного не по себе. Этот закон — это интересно и здорово, но только не тогда, когда ничего такого не ждешь, а она как раз не ждала. Это первый Меняльник спустя такое долгое время. И теперь девушки и парни могут спокойно общаться друг с другом. Дружить и влюбляться. Как ни странно бы это звучало. Придется снова сбрасывать все настройки в подкорке мозга, настраивать все по-новому. Но не поворачивать же обратно, если выбежала с лестницы у всех на глазах. И вот она медленно идет мимо них — стоящих и сидящих, с тем и с этим, — стараясь выглядеть как обычно. Как будто они всегда тут торчали, и в этом нет ничего особенного. Не так уж трудно сохранять спокойствие, когда вокруг — толпа принарядившихся дев, в которой ты почти незаметен и даже с трудом сквозь нее продираешься. Рядом с красавицами их этажа трутся намыленные и надушившиеся Крысы и Псы. Удивительно, ведь тогда, в Кофейнике, от них за километр разило потом и поношенным кожзамом. Филин с лампами и сигаретами в своем углу. За сокоавтоматом — Мартышка с наклейками, а все остальные затеряны среди девчонок. Бедуинка размахивает флажками, Муха трясет пододеяльником, на котором сверкали сотня значков любого цвета и размера. Кукла, забившись в уголке, стряхивает невидимую пыль с искусственных цветов. И Длинная Габи…вот ее тут не хватало для всеобщего веселья. С расцелованным плакатом Мэрилин Монро. Кому сегодня интересны амулеты, колода карт и поношенные юбки? Все пришли за новыми знакомствами, менялки — только предлог. Но она все равно идет до конца, чтобы потом с полным правом вернуться в коридор. — Что у тебя? — спрашивает Гном, пятнистый от прыщей, как мухомор. Смотрит поверх головы. Плевать ему, что там у меня. Просто спрашивает. Рядом томная Габи зевает, как крокодил. Ничего не ответив, Маркиза продолжает идти. К пластинкам очередь из четырех Псов и двух девушек в очках. А сразу за ними — пустота, и сидит одна единственная девчонка. Совсем неожиданно она застревает рядом. Двое Псов, не видящих ничего, кроме своих прыщавых носов, зажимают ее в очереди. Она поднимает голову. Глаза зеленые, а на волосах она просто сидит, как на коврике. — Русалка, — выкрикивает Маркиза и, пару раз ударив парнишек локтями по ребрам, выбирается из давки. — Как я рада видеть здесь знакомое лицо. — Привет, — говорит она. — Ты не против, если я с тобой здесь посижу. — Конечно, не стесняйся. — Мне бы до конца дня поменять это барахло, — Маркиза трясет узелок. — Но, думаю, никто не клюнет на такую паршивую приманку. — Тогда просто наслаждайся атмосферой, — Русалка — добрая душа. Она как солнышко в пасмурный день. И от этого улыбка сама расплывается на лице. — Можем потом пойти ко мне. Крыса из Наружности принесла просто чудесный земляничный чай. Я слышала, ты что-то натворила и теперь в Желтую комнату тебя не пускают. — Да пусть там подавятся мои матрасам, — злится Маркиза, сдувая надоедливые обломавшиеся волосы у лица. — Меня не не пускают…я просто сама туда не хочу возвращаться. Русалка тут же спрыгнула с подоконника, прижимая безрукавку к груди. — Тогда ты можешь переселиться к нам. Лишний матрас всегда найдется. Все же лучше, чем спать в коридоре. У нас и весело, и грустно. Иногда мы громко смеемся, а иногда задыхаемся от слез. Меня ты знаешь, Рыжую тем более. С Крысой… — С Крысой тоже. Я у нее сигареты покупаю, — уточняет Маркиза. — Отлично. С Кошатницей ты найдешь общий язык. Так что… — длинноволосая опускает свою крохотную теплую ручку на Маркизино голое колено и аккуратно, едва ощутимо, постукивает пальчиками. — Собирай свои вещи и приходи вечером к нам. — Ку-ку, девчата, — перебивает их диалог неопознанный объект в разноцветных штанах и малиновом пиджаке на голове тело. — Русалочка и Царица? — спрашивает и тыкает в каждую двумя пальцами, между которыми запрятался тлеющий кончик сигареты. — Русалка, — поправляет его Маркиза, указывая на длинноволосую, что с появлением парня замолчала и прыгнула обратно на подоконник. — И Маркиза. Не путай больше. — Че взглянуть есть? — не обращая никакого внимания на то, что его поправили, харкает тот. — Или так, глазенки размять пришли? — Те какое дело? — не унимается Маркиза и продолжает вести с ним хамоватую беседу. — Иди, куда шел. — Ну-у-у-у. Может, я, это, к вам приперся. На вас, красавиц писанных, поглядеть. А вы сразу на дыбы встали. Кошки облезлые, — разодетый объект еще пару раз нелестно высказывается в их адрес и скрывается в толпе шумных Крыс, которые, уже не стесняясь, опрокидывали бутылки с Птичьими настойками. — И что это сейчас было? — спрашивает, скорее саму себя, Маркиза и подкидывает пару раз в воздух узелок. Сегодня точно придется уйти со всем своим добром обратно. Так даже лучше. Все амулеты заговоренные и юбки, с которыми она страдала по вечерам, останутся у нее. — Думаю, я пойду. Не торопясь, соберу вещички, а потом и… — Привет, — перебивает ее Русалка. Маркиза удивленно глядит на нее, вроде уже здоровались. А потом переводит взгляд чуть правее самой длинноволосой, на колясника, что остановился около их укромного местечка. Ушастый, чумазый, похожий на лемура. Неужто сам Шакал Табаки решил порадовать их своим вниманием? — Нравится? — У меня с собой нет ничего подходящего, — отвечает он ей, а сам зеленеет, словно съел что-то испорченное. Вот-вот и вывернет наизнанку. И чего ему так поплохело резко? Может, бисер не понравился? Или нитку торчащую где увидел? — Так, одна никчемная мелочь. Надо кое-куда съездить. — Сначала примерь, — Русалка встает с подоконника, протягивая жилетку. — Это очень маленький размер. Вдруг не налезет. — Да нет, не стоит, — копошится колясник. — Я тут просто гулял себе… — уши его налились краской, прикоснись — обожжешься. — Но тебе же нравится? Примерь, — она сует ему жилетку. Маркиза же принялась развязывать узелок, лишь бы не засмеяться в полный голос. — Давай. Хочу посмотреть, как она выглядит на ком-то другом. — Мерь-мерь, — поддерживает Русалку Маркиза. Как-то уж не очень удобно просто встать и уйти, если тут наметился разговор. Да и еще прекрасная возможность менялками обменяться. Табаки снял две свои и натянул жилетку Русалки. Застегнул. — Здорово, — обходит коляску Русалка. Работа ее вышла на славу. — То, что надо. Как будто на тебя сшита. Шакал кивает низко опущенной головой и принимается расстегиваться. — Нет, — протестует она. — Это тебе. Подарок. — Ни за что! — вскрикивает колясник, пугая проходивших мимо домовцев. Те только крутят пальцем у виска. — Так нельзя! — Я ее принесла, чтобы кому-нибудь подарить, — объясняет она. — Тому, кто оценит. Ты оценил, значит, тебе. А то обижусь. — Полностью согласна, — соскользнула с подоконника Маркиза. В руках она прячет амулеты. Что-то подсказывает ей, что сегодня именно Шакалу надо их отдать. Что так будет правильно. — Пусть правила меняльника не соблюдаются, зато нам хорошо, или ты не согласен? Соблюдаешь правила? Табаки, не проронив ни единого слова, принимается копошиться в своем узелке. Из него немедленно вываливается пошлый фонарик к самым ногам девушек, но колясник, стараясь сделать вид, что он принадлежал не ему, протягивает Русалке бусы. — Красота какая. Неужели сам сделал? — Бери, — отвечает он, скромничая. — Они не стоят и кармашка твоей жилетки. Бери все! На колени коляснику посыпались различные амулеты: и с кварцем, и с янтарем, и с бирюзой, и яшмой, и с агатом, и турмалином, и с лунным камнем, и с авантюрином, и с малахитом, и с аметистом. Всего Шакал насчитывает десять амулетов. — Можешь себе оставить. Я смотрю, ты любишь все это дело, — и указывает на шею. — Можешь состайникам отдать. Эти амулеты…они, так скажем, на удачу. Хотя каждый закладывает в них свой собственный смысл. Кто как хочет…— она пожимает плечами и принимается собираться обратно к себе на этаж, зажав меж зубов забытую кем-то сигарету. — Но нас всего девять… — Я не могла обсчитаться… — Бери, пока дают, — хихикает на ухо Табаки Русалка. — Такие амулеты у тебя в руках, а ты нос кривишь! — Если уж я обсчиталась, пусть будет один запасной. Никогда не знаешь, кому нужна будет удача, а вообще… — но девушка не успела договорить, Табаки, побледнев, резко прощается с ними и уезжает через толпу к выходу. К ним приближается неизвестный Лог с перекошенным от злости лицом. К счастью, он, от собственной невнимательности, наступает на чей-то сигаретный склад, что дало время всем быстренько и незаметно слинять. — Эй, кто подкинет до четвертой? — слышится крик колясника — Оплата по прибытии! — Влип мальчишка, — хихикает Маркиза, на ходу впрыгивая в одну из юбок, что сегодня она хотела обменять. — Хотя, это уже не наша проблема, пусть сам свою кашу расхлёбывает… Секунда, и они теряются среди спорящих домовцев.