искренность

— ты сердишься? — внезапный вопрос гию застаёт шинобу врасплох. двое столпов направлялись в поместье убуяшики после поимки танджиро и незуко, по приказу, переданному вороном. шинобу остановилась посреди дороги, и гию повторил её жест. — с чего это вы вдруг, томиока-сан? — шинобу, как обычно, улыбалась. за этой улыбкой никогда не увидишь, что на самом деле у неё на уме. — ты улыбаешься, даже когда следовало бы сердиться. почему? — взгляд гию такой же непроницаемый, как её улыбка. но шинобу кажется, что она чувствует что-то за ним. беспокойство? — моя сестра любила мою улыбку. она хотела, чтобы я всегда улыбалась. после её смерти, я всегда храню на лице то, что ей было дорого, — шинобу говорит также мягко, как улыбается, но гию видит по её глазам, сколько тоски в этих словах. воздух тяжёл настолько, что попробуй разрезать его катаной — она бы раскрошилась. — вместе с сестрой ты потеряла что-то в себе, — гию прямой, как струна, — и мне кажется, это искренность. глаза шинобу расширяются, а улыбка на мгновение падает с лица, чтобы осветить его вновь, когда тоски в её голосе прибавляется, и она говорит: — возможно, вы правы, томиока-сан. но ведь вы такой же. после смерти ваших товарищей, вы закрылись в себе, пересекая любую возможность близости. но это не спасло вас от боли. не находя выхода, она копится внутри, разъедая вашу личность до тех пор, пока не остаётся ничего, кроме пустоты. вы перестаёте жить, вы лишь существуете, — её улыбка стала шире, и она сказала, глядя прямо ему в глаза, — я знаю это, потому что сама такая же. гию застыл. шинобу всегда умела достигать словами чужие сердца, даже такого человека, как гию, у которого в сердце сорок колото-ножевых, и все — от её слов. гию завидовал, как просто ей это даётся. но гию знает, почему он так не может: чувства складываются в слова, а ты не можешь ничего сказать, когда ничего не чувствуешь. вернее, не знаешь, потому что у тебя внутри — кладбище из непрожитых, невысказанных чувств. поэтому он молчит, давая шинобу возможность продолжить сдирать с него кожу. — я думаю, ваши товарищи не хотели бы, чтобы вы всю жизнь держали в себе чувство вины и всё то, что вы неподъёмной тяжестью тащите на своих плечах, всю жизнь после их смерти. я думаю, они хотели бы, чтобы вы продолжили жить, чувствовать, любить и быть любимым. я понимаю, как это непросто — терять близких. но ещё тяжелее — держаться за умерших, не впуская в своё сердце любовь, — она сказала ласково, но у гию словно весь мир ушёл из-под ног. что-то внутри надломилось, и оттуда посыпалось всё то, что было заперто годами. внезапно, гию улыбнулся — мягко, трепетно, — и ответил: — ты права. но, я думаю, твоя сестра тоже не хотела бы, чтобы ты прятала чувства за фальшивой улыбкой. я думаю, она просто хотела, чтобы ты была счастлива. сердилась, когда хочется сердиться, плакала, когда хочется плакать. и улыбалась — тогда, когда тебе велит сердце, — от нежности в его голосе, от слов, которые он впервые говорит с душой, у шинобу сжалось сердце. от привычной улыбки — ни следа, вместо неё — слёзы. шинобу смотрела на них на своих ладонях, словно не веря своим глазам. она не плакала с момента смерти сестры, и не верила, что когда-нибудь снова себе это позволит. — томиока-сан, позволите ли вы мне сделать то, что велит мне сердце? — её просьба застаёт гию врасплох, но он говорит: — конечно, шинобу. не успел он договорить, как почувствовал касание ветра, а затем — тепло. шинобу обняла его, а он — после секундного замешательства — обнял её в ответ. и улыбнулся — тепло, ласково. шинобу улыбалась тоже. и впервые за долгие годы — искренне.