***
Следующий переломный момент был через пару недель. Мастер сам пришел к Воланду в аудиторию и, любуясь недоумением на его лице, пригласил профессора в театр. Тот согласился. Не сразу, конечно, а как вышел из оцепенения. Постановка Мастеру не понравилась с первых же минут, но он честно вытерпел, ради Воланда, который восторженно и не отрываясь смотрел на сцену. Во время второго акта Мастер даже заскучал. Он пытался меньше любоваться своим компаньоном, но получалось, мягко говоря, плохо. На его счастье, темнота и подлинный интерес происходящим на сцене не выдавали взглядов Мастера. На улице встречала приятная прохлада и мужчина наконец вздохнул полной грудью. — Мне не понравилось, — искренне сказал он и повернулся к собеседнику. — Мне тоже, — улыбнулся профессор и потянул Мастера в ближайший магазин. На алее, где они сели на лавочку, никого не было. Воланд принялся возиться с пробкой, пытаясь пропихнуть ее внутрь горлышка, но она не поддавалась. Мастер усмехнулся и осмотрелся. Не самая лучшая идея. Но противится моменту ему не хотелось. — Вообще, это административное правонарушение, — подавляя в себе смешок от тщетных попыток профессора, сказал он. — Вот и я считаю, — слегка запыхавшись и не смотря на собеседника, пробубнил Воланд. — Что эта пробка поступает с нами противозаконно. — Я говорил про распитие алкоголя в общественном месте. — Здесь нет никого, кто бы мог нас заметить, — наконец пробка поддалась и профессор выпрямился, на слегка красном лице появилась скромная улыбка. — В городе, где полицейский на полицейском? — не отказываясь, тем не менее, от протянутой жидкости, ответно улыбнулся Мастер. Кислый вкус винограда подтвердил, что немецкому профессору присущ вкус во всем — начиная от утонченных нарядов, заканчивая выбором вина. — Вы только что совершили административное правонарушение, — чуть склонившись к Мастеру еле слышно проговорил Воланд, ухмыляясь. — У полицейских на меня найдется что похуже. Я пытался предупредить вас. — А, полно вам, — забрав бутылку и сделав глоток, махнул рукой профессор. — Риск украшает жизнь. Лучше скажите — вы сейчас пишете что-нибудь? — не дав Мастеру ответить, он продолжил. — Конечно, пишете. Вы сами сказали, что больше ничего не умеете. И что же? — Даже не знаю, с чего начать. — С начала, конечно. С конца я могу не понять. — Что ж… главный герой моего романа совсем утратил веру в жизнь и в людей. Он не хотел умирать, не хотел ничего с собой делать, но и жить ему тоже не хотелось. — Совсем как ваш гипотетический человек, — восторженно проговорил профессор. — Да… — задумчиво ответил Мастер. Стоит ли рассказывать что-то настолько личное? Вдруг, это будет ошибкой? Вдруг, Воланд отвернется, как другие? — И? — писатель повернулся к профессору и, увидев восторженность и жадный интерес, понял, что все расскажет, не сможет ни капли утаить. Отпив еще чуть-чуть вина, он решил, что лучше прыгнуть в эту бездну — и будь, что будет. — И вот он, отчаявшись совершенно, встречает человека, который своей яркостью и любовью к жизни заряжает его. Он начинает прописывать его с такой точностью, с какой не прописывал ни одного своего персонажа. — Так он тоже писатель? — Да, я могу писать только о том, что знаю, — проигнорировав замечание, что он историк, а это дает ему огромную почву для сюжетов, он продолжил. — Он становится чуть ли не одержим этими чертами лица, этими слишком оптимистичными взглядами на мир и этой детской восторженностью, которая в этом человеке не умрет никогда. — И что же этот ваш гипотетический человек чувствует по отношению к восторженному знакомому? — Воланд оказался очень близко. Все еще не так, чтобы их отношения считали иными, кроме как дружескими, но для Мастера это было слишком близко, бутылка вина грозила выпасть из руки. — Он… — сглотнув Мастер попытался придумать, что сказать. Что речь о всего лишь персонаже, что он считает Воланда добрым приятелем, что тот неправильно считал все это. Это — сложно было облечь в одно слово. Это — было чем-то слишком большим. Это — не распространялось только на данный вечер. Это — началось давно и Мастер терял контроль на тем, чем бы это ни являлось. Нужно было соврать, чтоб все пришло в норму, чтоб остались только прогулки и разговоры, и тайные взгляды Мастера. Но врать не хотелось. Не тому, кто сейчас сидит рядом с ним и чья рука, очевидно, хочет коснуться его, но ждет, когда позволят. Хотелось позволить. И не только касание. Но внутренний голос, искалеченный системой, кричал «нет». Яркими красными буквами выводил это в сознании. Реальность все решила за него. Сбоку послышалось «уважаемые граждане» и Мастер, действуя на инстинктах, схватил Воланда и рванул в противоположную сторону от звука. Он не был уверен, что полицейские побежали за ними, но даже если так — догнать у них не получилось. Мастер, под действием адреналина, бежал очень быстро, но что поразило его — профессор не отставал, так еще и умудрялся радостно выкрикивать «только бутылку не выроните, у меня на нее планы». Адреналин ушел, полицейских не было видно на горизонте. Мастер забежал в первый попавшийся темный переулок и прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Из груди вырвался смех. Было неожиданно приятно. Через секунду в этот переулок залетел профессор. Оперевшись ладонями в колени, он пытался восстановить дыхание, равно как и Мастер. — Пробежки по вечерам удлиняют жизнь, — выпрямившись, рассмеялся Воланд. — Только не это, — усмехнулся Мастер и отпил еще вина. — Ваша любовь к жизни прямо заряжает энергией — усмехнулся немец. — Вы не ответили на вопрос, mein Freund, — Воланд подошел почти вплотную, лукаво улыбаясь. — Что же этот человек чувствует? — Он… — чужие пальцы коснулись его руки, забирая бутылку. Мгновение длилось слишком долго. Мастер понимал отчего — он пьян. Вот только — вином или профессором? Опьянение душило разум, у него не было сил кричать о последствиях, он лежал где-то на задворках сознания, придавленный желанием двинуться вперед, пока еще пальцы на его руке, пока еще профессор так близко, пока от него требуется только одно движение. — Он не дошел до момента, когда нужно определяться с чувствами. Он все еще разочарован в жизни и никто пока не смог его переубедить, — выдохнул писатель, поставив точку. По крайней мере, для себя. По крайней мере, он так думал. — И все же, — отстранившись и ничем не выдав своих эмоций от ответа, Воланд отпил, не отрывая взгляд от Мастера. — Скажите теперь вы — неужели сегодняшний вечер не вернул вам любовь к жизни? — Допустим, в театре я был близок свести с ней счеты, — профессор снова рассмеялся, пьяня своим смехом еще больше. — Это приятный вечер. Но он не стоит того, что бы я сказал «Verweile doch! du bist so schön!» — У Гете эта фраза означала смерть, переход во владения дьявола. Этого ли вы хотите? — Умирать лучше всего на пике своей жизни. В самый радостный момент. — Вы никогда не знаете последний ли это счастливый момент, — Воланд в миг стал серьезным, бегая взглядом по лицу напротив, изучая каждую мелочь. — В моих силах сделать его последним. — Но вы не сделаете, — утверждение, четкое утверждение, которое невозможно было спутать с вопросом. — Но я не сделаю, — будто сдавшись, хотя он не совсем понимал чему, выдохнул Мастер. — В таком случае, осмотритесь, — утащив в писателя в глубь двора, Воланд крутанулся на месте, оглядываясь. — Разве это не прекрасно? — Это обычный двор. — Нет, mein lieber Meister, он не обычный, — протянув бутылку Мастеру, он отошел от него на несколько шагов. — Осмотритесь, ну же. — сделав, как его просили, писатель вопросительно посмотрел на собеседника. — Посмотрите на то окно, — Воланд указал на единственное залитое светом людское пристанище на третьем этаже. — Будет ли оно гореть завтра? — Будет, если человек всегда в одно и то же время находится в этой комнате. — А будете ли вы здесь? Будет ли эта бутылка вина в вашей руке? Будет ли вечер таким же теплым? Будет ли в вас кипеть эйфория удачного побега от полиции? — подойдя ближе, Воланд тепло улыбнулся. — Вы проводите время в приятной компании. А я не сомневаюсь, что моя компания приятна вам. Вас окружает тишина. Погода прекрасна для прогулок. Вы держите в руке вкусное вино. Такой вечер больше никогда не повторится. Он уникален. И вы хотите отказаться от него в пользу чего? Тоски? Грусти? — Не все вечера в моей жизни такие. — Вы сами сказали, что в ваших силах это изменить. — Я говорил о другом. И я не могу быть настолько влюбленным в жизнь. Вы можете сколько угодно говорить о прекрасных вечерах, но вы живете в совершенно другой реальности. — Это не так, — мотнул головой Воланд, не переставая улыбаться. — Реальность у всех одна. — Нет, это так, — устало вздохнул Мастер. — Вы выросли в совершенно другой стране. В другом обществе. Вы можете быть открыты в чем угодно. Я не могу быть отрыт даже в любви. Я вынужден прятать себя ото всех. Себя, свои взгляды, свои тексты. Ходить по лезвию каждый раз, как обсуждаешь с кем-то новости, — вот что мне остается. Вся моя жизнь состоит из страха. И чтобы справиться с ним, я закрылся от мира. Вот, что есть у меня. Секреты и страх. Как в таком мире мне восхищаться приятным двориком? — Никак, — Воланд с тоской вглядывался в собеседника. — Но сейчас вы открыты, разве нет? — Это исключение из правил. И оно только ради вас, — в бутылке стало пусто и Мастер выкинул ее в ближайшую мусорку. — Вино закончилось. Вечер перестал быть прекрасным, — горько усмехнувшись, Мастер развернулся и пошел к выходу из двора. — Можете не провожать. Gute Nacht. — И вам, — тихо проговорил профессор, понимая, что собеседник его не услышит. Оглядев дворик еще раз, Воланд выдохнул. Провожать он и не собирался. Он уже не пятнадцатилетний влюбленный мальчишка и может понять отказ. А Мастер, хоть очень завуалированно — с другой стороны, он сам не спросил прямо — отказал ему. И даже причины сумел разъяснить. Да вот только, насколько бы осознанным он ни был сейчас, слова кольнули так же больно, как в пятнадцать.***
Мастеру хватило недели. Всего неделя отсутствия Воланда в его жизни убивала. Отвыкнув реагировать на происходящее вокруг него, он не смог побороть чувства внутри. И сейчас они его пожирали. Боль хотелось убрать, или хотя бы отсрочить. Алкоголь не помогал, только усиливал переживания. Рукопись еще больше заставляла его тонуть в своих чувствах к профессору. Каждая буква теперь была пронизана сожалением. Упиваясь мучениями, выводя строчку за строчкой, он понимал, что должен был поступить по-другому. Пусть лучше бы он лишился всего в своей жизни — оно не имело значения. А профессор имел значение. Стал слишком важен, чтоб его отпустить. Действовать — все, что оставалось Мастеру. Решившись, он стоял у двери Воланда с бутылкой вина и сердцем, полным надежды — такого не было уже давно. Дверь открылась и его встретил недоуменный взгляд, во второй раз уже удается Мастеру смутить профессора. — Вы? — устало проговорил Воланд, на лице которого не было прежней радости. Мастер кивнул, не в силах сказать что-либо, понимая, что он был причиной переживаний. — И зачем же вы здесь? — Извиниться, — лицо напротив охладило невозмутимостью. — Угостить вином. Дверь распахнулась шире, пропуская Мастера, но Воланд остался так же холоден. Мастер прошел в гостиную, которая будто кричала о том, кто ее владелец. На всех поверхностях лежали книги, света почти не было, только лампа за рабочим столом тоскливо светила на бумаги, на фоне играла какая-то музыка, на которую Мастеру было решительно все равно. Он подошел к дивану и, поставив бутылку, повернулся к хозяину квартиры, что стоял в дверях и крутил в руках штопор. — У меня нет бокалов, — все также безжизненно сказал Воланд, чтоб заполнить пустоту, потому что музыка не справлялась. — Мне больше нравится пить с горла, — нервно усмехнулся Мастер. Разговор оборвался. Тишина давила. Воланд пытался разобраться с пробкой, но у него снова возникли проблемы. Желая быть хоть сколько-то полезным, Мастер нежно забрал бутылку и попытался справится с пробкой, но она будто наглухо застряла. — Кажется, придется разговаривать трезвыми, — усмехнулся Мастер и сел на диван, где его уже ждал профессор. — Отвратительно, — насмешливо ответил он. — Я должен извиниться, — начал Мастер, понимая, что стоило заранее продумать речь, хотя бы примерно. — Я очень резко вам ответил тогда. Вы не заслужили такого ответа. И было бы нечестно с моей стороны отрицать, что мне приятна ваша компания. Но я не хочу тянуть вас в свою бездну. Моя жизнь кончена, мне осталось только существование. — Хотелось бы увидеть вас до всего этого, — промолчав пару секунд, грустно улыбнулся Воланд. Мастер вновь засмотрелся, даже негативные эмоции выливались в красивую мимику, от которой невозможно было оторвать взгляд. — Когда я еще мог чувствовать? — Хм, нет, — Воланд повернулся к собеседнику и принялся исследовать его взглядом. — Когда вы еще признавали, что можете чувствовать. И показывали чувства. — Откуда в вас уверенность, что такое было возможным. — Потому что равнодушие — это всегда последствие больших чувств. — Вы считаете, что я вру вам? Сейчас, когда говорю все, что говорю. — О, нет нет, mein Freund. Вы совершенно искренны со мной, но меня не покидает ощущение, что вы врете себе, — нежно, но все же как-то измученно, улыбнулся профессор. — В этой стране запрещено чувствовать то, что чувствую я. — Но в этой комнате — нет, — по спине Мастера пробежали мурашки. От слов, от взгляда, от того как Воланд сидел, откинувшись на спинку дивана, от всего, чего так боялся Мастер и к чему, в итоге, сам пришел. — В таком случае, — он приблизился к профессору, во взгляде которого начал проблескивать прежний восторг. — Могу я…? — Можете что? — лукаво ухмыльнулся Воланд. — Вы прекрасно знаете что, — расслабленно прошептали губы Мастера в нескольких сантиметрах от чужих. — Я хочу, чтобы вы это сказали. — Могу я сделать то, что хотел сделать еще неделю назад, а может и того раньше. Чего я так боялся и к чему так тяготел? Могу я, наконец, поцеловать вас, Теодор? — Вы могли это сделать уже давно. Оперевшись одной рукой на диван, а вторую положив на горячую шею, Мастер нежно прижался к чужим губам. Однако вся нежность быстро пропала, когда он почувствовал отдачу Воланда. Чувства разом хлынули, будто до этого ожидая, когда броня Мастера падет и они смогут сбежать, вылиться, топя своего хозяина в себе. Становилось мало просто целовать, хотелось быть ближе, даже те жалкие сантиметры между ними казались огромным расстоянием. Не разрывая поцелуя, Мастер пересел на колени профессора, вжимая того в диван и пытаясь избавиться от мешающей одежды. Через время Воланд, оторвавшись от манящих губ, переключился на шею Мастера, ловя еле слышные вздохи. — Почему у вас так много пуговиц на одежде? — не выговаривая половину букв, усмехнулся писатель. — Если б я знал, что вы придете, — пульсация артерии ударилась в губы, — я бы встретил вас голым. — Надо было написать вам, — расправившись с одеждой, Мастер нежно, насколько было способно его, переполненное чувствами и эмоциями, тело, коснулся кожи, аккуратно проводя по каждому ее участку, изучая каждую деталь. — Что вы скажете сейчас, — неожиданным для Мастера, но аккуратным движением Воланд положил его на спину и, устроившись сверху, принялся избавлять от одежды, — сейчас вы не наслаждаетесь жизнью? — Verweile doch! du bist so schön! — Мастер рассмеялся совершенно искренне. — Nein, ich werde dich keinem Teufel ausliefern. Сегодня вы мой. — Не только сегодня, — поймав лицо Воланда в ладони, Мастер снова поцеловал его. Воланд был по-детски неусидчив даже тут. То кусая, то проводя языком по чужим губам, он хаотично водил руками по телу писателя, казалось, что руки его были повсюду. Не отрываясь от губ Мастера, профессор начал подниматься с дивана, вынуждая его делать то же самое. Обвив рукой чужую талию, он аккуратно направил Мастера в сторону спальни, продолжая терзать его губы и вырывая тихие стоны. Первой и единственной жертвой стала стопка книг, слетевшая с полки шкафа, в который они врезались. — Entschuldigung, — нежно проводя по затылку писателя, который и стал причиной падения, улыбнулся немец. — Ничего, но мне вполне подходил диван, — ноги едва ли могли держать его под влюбленным взглядом напротив. — Кровать удобнее, — переступая порог спальни, Воланд обхватил обеими руками писателя, чтобы тот не напоролся еще на что-нибудь. — Мне все равно где, — падая на кровать, пробормотал Мастер, ощущая тепло тела, что на секунду оторвалось от его. — Мне важны вы. И я хочу вас, — глаза засветились. — Ваши чувства так прекрасны, — восторженно произнес Воланд, бегая взглядом по каждой мелочи, что выдавали открытость писателя, — по румянцу, по глупой улыбке, по счастливому взгляду, который не отрывался от профессора. — Не прячьте их от меня. — Никогда, — только и успел проговорить Мастер, прежде чем снова ощутил на своих губах чужие. А дальше все было как в тумане. Вечная пустота наконец заполнилась — эмоции и чувства хлестали через край. И Мастер, кажется, впервые за очень долгое время с радостью тонул в них. В них и чужих руках, прикосновениях, губах на своем теле. Было так хорошо, что он готов был снова полюбить жизнь, но только если это будет продолжаться и дальше.***
Утро встретило ярким светом, заполняющим пространство. Приоткрыв глаза и сморщившись от неожиданности, Мастер отвернулся от окна, но уснуть уже не смог, засмотревшись на спящего профессора. Солнечные лучи мягко оглаживали волосы, придавая им золотистый оттенок. Лицо было расслаблено, казалось, Мастер первый раз увидел его свободным от всех эмоций. Только спокойствие и умиротворенность. Захотелось коснуться. Рука сама потянулась к волосам, а после вниз, нежно очертив скулы. Вдруг лицо ожило, появилась хитрая улыбка, глаза медленно открылись. — Не можете поверить, что я реален? — во взгляде, казалось, можно было увидеть обрывок сна. — Вы слишком прекрасны, чтобы быть реальностью. Во всяком случае, моей реальностью. — Этот ваш очаровывающий оптимизм, — усмехнулся Воланд и пододвинулся ближе, оставляя поцелуй на лбу и зарываясь носом в волосы Мастера. — А что вы скажете, geliebt, если я предложу уехать со мной в Германию? Думаю, я смогу договориться и вам найдут работу в моем университете, — отстранившись, профессор вгляделся в глаза напротив, что смотрели на него с нежностью и восхищением, и перешел на шепот. — Я очень хочу показать вам свою реальность, не уничтожающую. Можете не отвечать сейчас, подумайте. — Я согласен, — спокойно улыбнулся Мастер. — Так быстро? — вновь опешил Воланд. — Вы знаете, как я отношусь к жизни. Ничего здесь не представляет для меня важности. Кроме вас. — И ваших текстов. — Признаю, и моих текстов, — рассмеялся писатель. — Но предложение интересное. Любая вещь, касающаяся вас, мне интересна. — О, — в глазах зажегся детский восторг и Воланд откинулся на спину, — тогда я покажу вам все свои любимые места. И качели, с которых я упал в детстве. Представляете, они все еще стоят. И свой университет. И дуб у его здания, — Мастер едва успевал улавливать смысл, слова бежали, будто опаздывая, — мы под этим дубом отдыхали от занятий, он такой… gewichtig. И кафе мое любимое. Знали бы вы, какие там блюда. И… — повернувшись к Мастеру, он замер. — И? — усмехнулся писатель. — Ваши глаза… они такие живые сейчас, — большой палец нежно прошелся по бровям и опустился ниже, оглаживая морщины у уголка глаза, плавно переходя к нижнему веку. Мастер, вновь переполняемый чувствами, обнял профессора, поцеловав его висок. Руки, обнимавшие в ответ, согревали. Как и тело, и фразы, и вся окружающая обстановка. Тепло разливалось медом внутри него. Было приятно его снова почувствовать. Мастер улыбнулся, предвкушая новый период в жизни. Ни один человек не сможет заставить его вновь полюбить жизнь. Но тот, что сейчас в его объятьях, вдохновляет попробовать снова. Дать жизни второй шанс.