Секунды

      Хотя, быть может, это даже не стоит того, чтобы лишать себя удовольствия увидеть Кристофера в лучах солнца, проходящих через грязное оконное стекло?       Нет, определенно стоит. Мэттью не сможет вынести его прихода, он проводит лезвием по предплечью, режет поперек, вскрывая мягкие, упругие вены, он даже в темноте замечает контраст между бордовой тягучей жидкостью и своими мертвенно бледными запястьями. Он целился так давно, и та боль, которую он ощутил, была заглушена его душевной болью.       Физически он, казалось, почувствовал слишком мало. Тогда чего он так боялся все эти недели? Кровь убывает, она пачкает его костюмчик, его рубашку, простыни и одеяло. Он не может сидеть смирно, и это ожидание кажется ему пыткой. Почему кровь течет так медленно? Он сделал что-то не так?       Показалось, что горизонт начинает светлеть, а в глазах темнеет. Мэттью понимает, что это было ошибкой.       Он приходит к этому в спутанных мыслях, где ему является улыбающийся Кристофер, еще без груза вины за трусость, как он старательно утешал «Матильду», в голову приходят смешанные его образы и неизменная светлая жилеточка, в кармане которой лежат часы.       Кристофер ведь должен прийти! Что же он, Мэтт, делает с собой? Он пытается пережать вену рукой, и ему даже удается, хотя руки так ослабели, что кажется, будто они совсем чужие. Он надавливает на запястье большим пальцем той руки, что держала лезвие, пытаясь спастись.       Ему страшно, страшно как никогда прежде в его жизни, он не знает, что ему делать теперь, когда его вены вскрыты, а до рассвета еще минимум час. Что подумает Кристофер, если увидит, что Мэттью режет себя? Что подумает Кристофер, когда увидит его в мужском костюме? Мэтт теряется в догадках, сейчас ему еще и соображать тяжело, его тошнит, и кажется, что он сейчас упадет в обморок, он из последних сил держится за вену, сейчас он надеется на то, что продержится так до утра, а Кристофер его спасет. Не спас однажды — но теперь-то точно должен!       Мэттью не хочет умирать. Эта мысль приходит, он чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Он чувствует себя жалким, но в голове все вертится, что он не хочет умирать.       Если Кристофер уйдет снова — пусть уходит, а Мэттью убьет себя как-нибудь потом. Важно ведь то, что он придет завтра, разве нет? Он так хочет этой надежды, он хочет еще хоть разок увидеть, как золотом блестят мягкие кудри Кристофера в послеобеденных лучах солнца.       Руки продолжают слабеть, очень тяжело держать. Та рука, которую он разрезал, совсем похолодела, тяжко держаться дальше. Мэттью надеется, что Кристофер придет в скором времени, когда теряет сознание.       Хватка ослабевает, Мэттью этого не замечает, проваливаясь в небытие, не зная, что это и был конец его жизни. Он видит сны еще с пару минут, и в этих снах он в своем родном городе. Там, где тишина, покой и уют, которые так наскучили ему в детстве. Там, где вкусная и горячая еда, зимой дома тепло, и Кристофер, умильно что-то напевающий, обнимающий его плечи. Когда Кристофер наклоняется к нему, чтобы кротко, робко, целомудренно поцеловать его губы, Мэттью погибает, ощущая мягкость чужих губ, словно наяву.