Товарищи по несчастью

Милый, добрый, домашний мальчик Сонхва — это его Хонджун так называл — никогда вообще не знал, что так бывает, а оттого не насторожился вовремя, когда к альфе, с которым он стеснительно переглядывался в клубе, подошёл ещё один, повыше и поуже в плечах, и по-свойски положил непривычно мелкие ладошки ему на плечи. Сонхва даже надулся: альфа оказался занят. Вкусный — на вид — широкоплечий, уверенный, громкий настолько, что Сонхва слышал его за двадцать метров и сквозь электронные басы, и позволял себя так трогать не то слишком уверенному в себе бете, не то откровенно комплексующему омеге. Ну не мог Сонхва иначе никак подумать, глядя на обтянутые светлой, блестящей в свете прожекторов тканью плечи. Вот зачем тогда на него этот альфа смотрел, если занят оказался? И Хонджун, как назло, столкнувшись с каким-то омежкой с щеками, словно как у белки, слился тут же, махнув Сонхве рукой, мол, сам справишься, я в тебя верю — и отжигал уже, наверное, у этого омежки дома, хотя сам Сонхву и притащил! От подготовки к коллоквиуму оторвал! Сказал, что всё будет хорошо и он присмотрит! Скотина. Сонхва надулся и притянул к себе ближе «Маргариту». Сладкая «пинаколада», взятая на пробу в первый раз, показалась ему слишком сахарной, и он наугад ткнул во что-то другое, где сладость сиропа по составу бы уравновешивалась чем-то более кислым. Ну не пил он раньше ничего такое, ну и что? Может, ему вообще клубы не нравились. Шумно, и альфы… Непроизвольно он бросил снова взгляд влево и расстроился — тот, плечистый, темноволосый, показывал второму прямо на Сонхву и оживлённо что-то рассказывал. Второй усмехнулся и быстро повернулся, впился острым взглядом неожиданно по-кошачьи раскосых глаз Сонхве в лицо… и улыбнулся так, что Сонхва вмиг уставился обратно на стойку, чувствуя, как горят уши. Омеги с ним ещё не флиртовали. А этот смотрел так, будто съесть собирался — и если альфа казался милым и просто заинтересованным, то этот омега… И они были вместе? И омега не ревновал?.. Сосед справа встал — тощие бритые ноги сползли с барного стула и неуверенно, пьяно зашагали куда-то — и его место тут же заняли другие, в темных, простых джинсах, в кроссовках, с очень… очень мускулистыми бёдрами, между которыми было бы так приятно устроиться и ощутить всю их силу… Поняв, куда смотрит, Сонхва смутился и уже вскинул голову, собираясь было извиниться, как вновь наткнулся взглядом на знакомые кошачьи глаза. Ещё мгновение он разглядывал его лицо, зависнув, словно программа — чёткие скулы, словно влюблённым скульптором вылепленные, ямочки на щеках, хитрая улыбка, откровенный интерес на лице. Омега подошёл к нему один? Без альфы? А, нет. Сонхва выдохнул то ли с облегчением, то ли расстроенно: альфа возник из ниоткуда сбоку и бесцеремонно опёрся локтями о спину омеги. Подмигнул Сонхве — адресно, открыто, — и почти утешающе улыбнулся. — Скучаешь? — спросил он. Сонхва растерялся. — Нет, — честно ответил он, и омега рассмеялся, широко, открыто, выставляя напоказ идеально-ровный прикус с длинными клыками — любой альфа бы позавидовал… Стоп. Взгляд Сонхвы метнулся к альфе, и клыки у того даже меньше оказались, вот точно меньше, и, значит, омега был не омега, не бета, а альфа, и эти двое — просто друзья и по-дружески друг с другом дружили и просто дружбу… Чувствуя, что запутался, Сонхва снова опустил голову. Щеки и лоб, до того просто горячие, сейчас пламенели, и, если бы он приложил ладони, наверняка бы обжёг до волдырей. Интересно, кто из них двоих им заинтересовался? Хоть Сонхве и казалось, что второй альфа, бывший омега, просто оказался смелее и привёл первого знакомиться, если честно, Сонхва бы не расстроился, реши тот познакомиться с ним сам. Что-то такое было в его внешности — не открытая, идеальная красота, но та, на которую хочется смотреть снова и снова, смотреть… и бояться. И первый в то же время одним только взглядом Сонхву согревал и утешал, и в его присутствии всё равно всё было как-то спокойнее, и, в общем, его ещё никуда не пригласили, ничего не сказали нормально, а Сонхва уже намечтал себе, как последний мальчишка, как… как омега, которым он и являлся. Стыдно. Ещё бы феромонами на весь клуб плескать начал от возбуждения и стулья смазкой пачкать. — А омежка-то не промах… — совершенно не понижая голоса, не смущаясь ни капли стихшей на несколько мгновений музыки, усмехнулся второй. — Почему ты один? Сонхва был не один. Сначала то есть. Поэтому интонации вопроса — почти с претензией — показались ему даже обидными. Но снова спас первый: — Минхо, — остановил он. — Хватит его пугать. Эй, парень, ты знаешь, что здесь для одиноких омег далеко не самое безопасное место? Подсыпят чего-нибудь, уведут в чиллаут и хорошо ещё, если только обдерут. А то поимеют, укусят, да ещё и разведут — и куда ты щенков девать будешь, уже укушенный каким-нибудь наркоманом? С каждым его словом у Сонхвы холодело внутри всё сильнее, и он, подняв голову, новыми глазами огляделся по сторонам. Теперь каждый, кто когда-либо бросал на него заинтересованный взгляд, вдруг начал казаться ему подозрительным, опасным. И эти двое, двое альф, которые слишком неформально общались друг с другом, тоже вдруг перестали казаться безопасными, потому что что им мог противопоставить маленький, беззащитный омежка? Нет, ну ладно, не маленький. Кажется, Сонхва ростом выше них был, хоть и ненамного. И не беззащитный. Но — тс-с-с. То, что Сонхва целых полгода занимался каратэ, никого здесь не касалось! Пусть это будет сюрпризом, решил он и нахмурился, медленно пытаясь нашарить пол с дурацкого барного стула. — Чанбин. — И тоже неформально. Этот Минхо, не-омега, смотрел на Чанбина, альфу, очень, очень пристально. — Язык себе засунь… ты знаешь, куда. Эй, парень, если хочешь развлечься, развлекайся, просто далеко от нас не уходи, чтобы мы видели, и напитки без присмотра не оставляй, а то подсыпят рогипнола — и всё. — Нет… — растерянно пробормотал Сонхва, сползая со стула и уже громче добавил: — Я пойду, наверное. Мне ещё к коллоквиуму готовиться. Альфа номер два — Минхо — даже головой покачал и буркнул себе под нос что-то непонятное, Сонхве показалось, что «ох, горе луковое», но он решил, что ему послышалось. — Пойдём тогда, мы с тобой машины дождёмся, — кивнул Чанбин. Спорить с ним почему-то вообще не тянуло, хоть он и не казался вовсе давящим, авторитетным и пугающим. Наоборот, почему-то просто хотелось согласиться с этой его уверенной улыбкой, потому что как будто бы Чанбин точно знал, как лучше. Но — двое альф… Страшно. Сонхва уже мимо секьюрити прошел, на порог вышел — и только тогда его осенило. — Нет, спасибо, не нужно меня провожать, — вежливо улыбнулся он. — Я дойду и так. Мне недалеко, не нужно такси. Чанбин и Минхо переглянулись — будто без слов разговаривали, одними мыслями. Сонхва уже по взгляду Минхо почувствовал неладное, и тот, конечно, оправдал подозрения… ожидания. — Ты собрался прямо так идти? — Ну… да? — Сонхва осмотрел себя: тонкие чёрные брюки, до самого горла застёгнутая рубашка, корсет. Даже себе он казался прилично одетым, минимум голой кожи — да здесь весь клуб куда меньше стеснялся! Совсем весь! — Он правда не понимает, — сокрушенно хмыкнул Чанбин. — Вот что, парень. Если и правда недалеко — мы тебя проводим. А если далеко и ты стесняешься говорить при нас адрес, то вызови себе такси сам, я переведу тебе деньги. Тут и вправду небезопасно, особенно, — он окинул его длинным, почти и вправду ощутимым физически взглядом, — с учётом того, как ты выглядишь. — Да как я выгляжу? — Сонхва снова надулся и, отвернувшись, пошёл вдоль улицы, обходя лужи и нарочно не оглядываясь. Что они к нему пристали? — Как приманка для маньяков. — Догнав его, Минхо зашагал рядом. Сунув руки в карманы, он быстро подстроился под его шаг и насмешливо оглянулся: — Чанбин-а, ты так и будешь там стоять? — Не, — отмахнулся тот, — Джисону написал, сказал, что мы вернёмся пораньше и чтобы тот этого синеволосого или заткнул как-нибудь к нашему приходу, или дел куда-то. Пусть к нему едут, в конце концов, зачем каждый раз у нас трахаться? Сонхва даже замер, три метра до перехода не дойдя и не обращая внимания на раздражающий звук светофора. — А у «Джисона», — с подозрением поинтересовался он, — не щёки как у белки и волосы, ну, такие… — До ушей, прямые?.. — помог ему Минхо и сощурился. — Ну, предположим. А что? — Он его не выгонит. — Сонхва виновато вздохнул. Двое альф вмиг перестали казаться посторонними и немедленно переместились в категорию «товарищи по несчастью». — И не заткнёт. Простите. Пойдёмте. — Объяснись. — Обогнав его, Минхо преградил ему дорогу и вновь заставил замереть перед самым переходом. Чанбин вопросительно затоптался рядом. — Это Хонджун, — несчастно признался Сонхва. Уточнил: — Мой сосед, он с синими волосами и ушёл с вашим Джисоном, поэтому я в клубе один и остался. — Всё настолько плохо? — хохотнул рядом Чанбин и сдулся под резким взглядом Минхо. — Нет, нет! Он хороший, — заторопился Сонхва, — просто громкий. И он никогда, совсем никогда не возвращается до утра. Или если приводит омегу к нам, то это тоже до утра. И никакие наушники не помогают. Минхо его слова то ли не убедили, то ли… Сонхва вдруг только сообразил, каким плохим, наверное, им показался Хонджун и какое о нём мог сейчас создать он впечатление: как, наверное, этот Минхо о своём Джисоне беспокоился! Пытаясь убедить себя, что вовсе не ревнует, Сонхва вскинул руки: — Хонджун не сделает ничего плохого! Он не разобьёт ему сердце, правда, он очень аккуратный и заботливый, просто ему не везёт в отношениях, он вечно в студии, всё время работает… Громкий хохот помешал ему договорить. Смеялись оба — и Минхо, не стесняясь вновь выставлять напоказ клыки, и Чанбин, вежливо прикрывая рот. — Кто там кого ещё обидит, — в конце концов, сжалившись, пояснил ему Минхо. — Пойдём. Если что, по крайней мере, мы теперь будем знать, где его найти. — Не придётся, — искренне заверил Сонхва. Светофор снова запищал, и он аккуратно тронул Минхо за плечо, прося его уступить дорогу. Вместо того, чтобы сдвинуться вбок, тот поймал его за ладонь и, словно омежку в любовном романе, повёл за собой. Чанбин, сместившись, зашагал с другого бока, точно охранник с отчего-то слишком широкой, довольной улыбкой. — Эй, — спохватился он вдруг, — парень, а как тебя зовут вообще? Меня и Минхо ты уже запомнил, да? Я Чанбин, если что. Девяносто восьмой и девяносто девятый соответственно. А ты? Сонхва виновато вздохнул. Ну вот, сейчас этот альфа поймет, что он старше — и всё, весь интерес окончательно пропадёт. — Сонхва, апрель девяносто восьмого, — выпрямился он и вновь вежливо улыбнулся, стараясь казаться уверенно. — Можно просто «хён», ничего страшного, Чанбин-а. — Значит, хён, — кивнул Минхо, так и не выпустивший его руку после того, как переход закончился. Но Чанбин отвлёк Сонхву так, что тот заметил это далеко не сразу. — Далеко ещё, хён? — Вон тот дом, — поднял Сонхва их сцепленные руки, пытаясь указать, и с удивлением на них глянул, но всё равно вытянул палец и ткнул влево и вверх. — Второй отсюда. — Ага… — Чанбин рядом вдруг замялся, смущённо потянулся пятернёй к затылку, ероша гладкую укладку — будто забыл вообще, потому что потом вдруг резко начал приглаживать волосы обратно. — Сонхва-хён, а у тебя не будет лишнего футона? А то возвращаться сейчас домой под эти кошачьи вопли… — Я понимаю, — сочувствующе вздохнул Сонхва и заколебался. Лишний футон у него всё-таки был. Но он только представил себе было, как дома тихо и пусто и только вещи Хонджуна опять лежат где попало по всей кухне — и махнул рукой. Пусть Хонджуну потом перед ними будет стыдно. Завтра. Да. — Да, конечно, но тогда мне нужно зайти в магазин за едой и… — Минхо приготовит, — уверенно перебил его Чанбин одновременно с твёрдым «готовлю я» со стороны Минхо. Переглянувшись, эти двое уверенно усмехнулись, и Чанбин вдруг, легонько приобняв Сонхву за плечи, повёл в сторону показавшейся в проулке круглосуточной лавки. Минхо, конечно, потащился рядом, потому что разжать руку Сонхва так и не догадался. С оплатой тоже возникла проблема: Сонхва даже карту не успел достать, как Минхо уже потянулся к терминалу — но не успел: Чанбин перехватил его руку и ткнул картой сам. Минхо зашипел на него; продавец — пожилой мужчина, с которым Сонхва здоровался каждый раз, когда бы ни заходил, спрашивал, как его семья, как учится дочь — испуганно вскинулся и укоризненно закачал головой. Но не стал спорить: на волне прокатившихся в какой-то момент по стране убийств на бытовой почве ночных кассиров те, словно наконец испугавшись, стали держаться с ночными клиентами куда вежливее привычного «эй ты, зачем меня разбудил и натоптал». — Дома отомстишь, — хмыкнул совершенно не впечатлённый Чанбин. — Джисону суп закажешь или ещё что-нибудь. Минхо наморщил нос, но смолчал. Только кивнул и снова потащил их за собой, Сонхву — а следом снова прицепившегося Чанбина. Впрочем, на уличной прохладе под его рукой Сонхве было откровенно тепло и спокойно, а оттого он даже и не пытался вырываться. Уже в подъезде он ощутил, что от альф пахнет — даже несмотря на антизапах-пластыри на шее, они-то себя, наверное, не чувствовали, но Сонхва более чем ощущал — смесью чего-то растительного, лесного, зельквы или даже дуба, может, и куда более землистого, буквально въевшегося в их одежду: в шкафу висела со всеми вещами, Сонхва был уверен. Стоило им зайти в лифт, как до него вдруг дошло, что от него, наверное, пахнет тоже — и, синхронно с Чанбином, он потянул носом, но почувствовал только их. Чанбин же, напротив, если Сонхва мог судить по его резко снова ставшему заинтересованным взгляду, явно уловил призрачные нотки муската. Глаза Минхо метнулись к Чанбину — Сонхва увидел в отражении и вдруг замер, только сейчас понимая, в какой ловушке оказался: Чанбин облизнулся, и Минхо, глядя на него, резко и голодно сглотнул. Что омеги с омегами… ну, Сонхва знал. Но альфы с альфами? Немыслимо. Его неспокойный мозг, конечно, не смог оставить всё как есть и тут же принялся подсовывать ему совершенно неуместные, почти оскорбительно пошлые картины того, как красиво рядом смотрятся два раздувшихся узла, как маленькой руки Минхо не хватает на то, чтобы обхватить их разом, как… Сонхва вообще-то был омегой и за то, что творилось у него в голове, не отвечал. Но его собственный организм, казалось, имел совершенно иное мнение. Если пластырь на шее перекрывал основной источник запаха, то в обычное время его должно было хватать надолго, но, выходя из лифта и начиная набирать код, Сонхва уже чувствовал знакомую влажность на нижнем белье — и сощурившийся и явно задышавший куда глубже Минхо всем своим видом продемонстрировал, что второго источника запаха, даже несмотря на одежду, скрыть так просто не удалось. Замок пискнул, незамеченный — Сонхва вцепился в ручку, стыдливо опустив взгляд, и пытался справиться с собой. Но тело словно предало его: как он ни пытался сосредоточиться, шальная мысль про то, как могли бы ощущаться эти два узла им самим, не уходила далеко, а понимание, что его возбуждение чувствуют те же самые альфы, что его и вызвали, только ухудшало ситуацию. — Сонхва-я, — Чанбин положил ладонь поверх его и надавил своими пальцами, поворачивая ручку, — пойдём внутрь? Правильно. Так пахнуть в коридоре. Что скажут люди? Чанбин завёл его внутрь, пропустил затихшего отчего-то Минхо и прикрыл за собой дверь. Автоматически, не думая, разувшись, Сонхва принял у него пакет с продуктами и понёс его в сторону кухни. Напряжение вокруг него можно было резать ножом — или это только он один чувствовал? Стаскивая кроссовки, Чанбин вздыхал, ругался себе под нос на шнурки и громко шуршал; Минхо было не слышно вовсе. Выглянув в коридор, Сонхва увидел, что тот так и стоит столбом у входа, и растерянно позвал его: — Минхо-я? Тот сглотнул. Отложив кроссовок, Чанбин выпрямился и с ясно различимым недоумением уставился на него тоже. Сонхва даже поближе подошёл, как-то спокойнее рядом с Чанбином себя ощущая — раз его это не волновало. По крайней мере, настолько. — Хён, — неожиданно мягко Минхо встретил его взгляд. — Выслушай меня, хорошо? Ничего страшного, если ты боишься сказать, что тебе нравится кто-то из нас двоих, ты можешь сказать. Нам есть где переночевать, просто это не так удобно, нужно ехать в пригород… Если тебе нравится Чанбин, я уеду, это ничего. — А, — Чанбин задумчиво кивнул. — Или если тебе нравится Минхо, Сонхва-хён, всё нормально. Хочешь, чтобы я свалил и не мешал вам? Они оба уставились на него испытывающим взглядом; Сонхва прижал ледяные ладони к снова горящим щекам. Ему предложили выбрать. Как он вообще мог выбрать, когда ему в голову пришло такое… такое… Снова волна запаха. На этот раз даже сам Сонхва ощутил виноград и вновь со стыдом уставился в пол. — Ответь, — тихо попросил Минхо. — Ты можешь не стесняться, хён. Я не обижусь. От этой фразы прямо-таки веяло холодом, и вообще она явно значила обратное и была как будто списана из так любимых в своё время (лет в пятнадцать, он взрослел и ему было любопытно) Сонхвой любовных романов. Качества «он вонзил в лоно омеги свой горячий нефритовый кинжал» или вроде того. И, кажется, Минхо уже обижаться начинал, хоть и не подавал вида — а значит, отказаться было совсем нельзя, Минхо решил бы, что Сонхва всё-таки стесняется, и… Сонхва сам не понимал свою логику, но в нём всё крепла и крепла уверенность. Даже прожигающий его взгляд Чанбина как будто бы только придавал сил. Шагнув ближе, а потом ещё и ещё, Сонхва замер между ними и медленно убрал руки от лица. С вызовом он уставился на Минхо: — А что, если я не хочу выбирать? Брови Минхо взлетели к волосам. — В каком смысле? — глупо спросил его в спину Чанбин. Выпрямив спину изо всех сил, Сонхва оглянулся на него — и зря. Минхо не просто так ему казался похожим на хищника: ушёл зрительный контакт, и всё, ничего больше не удерживало его на одном месте. — В прямом, Чанбин-а, — мурлыкнул Минхо почти в лицо Сонхве, незаметно оказавшись совсем рядом. — Кажется, нашему возбуждённому хёну настолько нравимся мы оба, что он даже не желает ограничивать себя… Сонхва испуганно повернулся обратно к нему, но испуг это был того восторженного рода, от которого замирает в груди и трясутся колени, от которого счастье огромным шаром взрывается в груди и поглощает всего; Минхо с интересом наклонил голову и, не дождавшись протеста, шагнул его ближе, заставляя Сонхву сдвинуться назад ещё и ещё. По расчётам Сонхвы, Чанбин стоял дальше, но уже на втором микроскопическом шажке Сонхва врезался спиной в его сильную грудь и замер, точно испуганный кролик перед удавом. — Мы оба? — уверенные руки Чанбина обвились вокруг его талии, заземляя, успокаивая, снимая нервное напряжение. — Хм-м… Ну, раз так хочет хён, то как мы можем с ним спорить? Минхо чуть замялся — снимал кроссовки на ощупь, пальцами ног, осознал Сонхва — и, отодвинув их к двери, вновь заинтересованно потянул носом. Ещё секунда — и его руки, уже куда более уверенные, властные, легли поверх Чанбиновых и надавили, окончательно зажали его в клетку. Если Чанбин был для Сонхвы точкой спокойствия, то Минхо, с его огнём в глазах — искрой, поджигающей порох, о существовании которого в своей душе Сонхва до сих пор даже не подозревал. Только его ухмылки, его изучающего, хитрого, настороженного и в то же самое время одновременно доброго взгляда хватило, чтобы взрыв случился. Сонхва подался вперёд первым. Минхо качнулся навстречу лишь мгновением позже и встретил его почти на середине пути. Собирая с его губ взволнованные вздохи, всем телом он качнулся ближе. Буквально вжимая Сонхву в Чанбина, заключая его в плен меж ними двумя, Минхо с лёгкостью заставлял его терять не просто самообладание — терять себя от малейших прикосновений, от одного осознания, что это действительно происходит здесь и сейчас, с ними тремя на самом деле, что Сонхве не снится это удовольствие… Легкий укус под ухом заставил его вскрикнуть. Тут же свело легкие, горло, и, добровольно лишая себя одного из источников наслаждения, Сонхва отстранился, жадно хватая ртом воздух. Никогда он не был в такой ситуации раньше и даже не думал, что такое возможно — и, стоило ему на мгновение отвлечься на одного, как другой тут же напоминал о себе. Новый укус заставил Сонхву запрокинуть голову, будто подставляясь под поцелуи, метки… Пусть он и смотрел куда-то в потолок, но не видел ничего — и только чувствовал: прикосновения рук, губ, мешающиеся друг с другом их запахи, резко усилившиеся, стоило ему показать шею. Будто бы эти два сумасшедших человека хотели его так же сильно, как он сам хотел их. Будто бы они хотели его не как развлечение на одну ночь, а как альфа — альфы — могут хотеть омегу. Сделать омегу своим. Своего омегу… …Мысли кружились, Сонхва не мог сосредоточиться уже ни на чём, да и нужды не было: как он передал управление в самом начале, так больше и не требовал его обратно. Не протестовал, не пытался вести сам и послушно поддавался им: повернул голову к Чанбину, как только тот поймал его подбородок, с жадным желанием ответил на поцелуй; послушно убрал руки, когда Минхо попытался было расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки и Сонхва вдруг, смутившись, попытался прикрыть непривычно выставленную напоказ кожу, но встретил сопротивление. Застонал, стоило Минхо очертить его талию ладонями и задержать их на бёдрах. Лихорадочный шёпот Минхо сорвал плотину молчания: — Ты сводишь с ума, хён, с первого взгляда, как только Чанбин показал мне тебя, ты понимаешь? Как будто нарочно сидел и ждал только нас, такой идеальный, неприступный, привлекающий так много внимания… — Такой красивый, — выдохнул Чанбин с другой стороны и вновь прижался губами к его шее, старательно избегая зоны вокруг пластыря. Рука его скользнула ниже, к поясу брюк, и Сонхва тихо всхлипнул. Минхо провёл пальцем по линии его подбородка и следом проследил губами. Подставляясь, Сонхва выгнулся, изо всех сил желая не терять прикосновения их обоих, и снова, снова растворился в его еле слышных, но таких сильных словах. — Такой правильный, — Минхо опустился носом к пластырю — словно сквозь него пытался учуять его запах, не боясь спровоцировать слишком сильный всплеск гормонов, — такой вежливый, да, хён? И такой нуждающийся внутри, такой голодный… С шеи он перешёл ниже, на грудь, и ненадолго замолк, оставляя следы уже там, где мог это делать безопасно, не рискуя перейти черту, давая возможность высказаться Чанбину. И тот, явно не мастер на длинные, красивые речи, не подвёл: — Спальня? — В противовес нарочитой вежливости Минхо, он отбросил её вместе с первым прикосновением к пуговице брюк. — Сонхва? — Д-да, — спохватился Сонхва, чувствуя, как отодвигается Минхо и как подгибаются его собственные ноги. Прошло, он затруднялся сказать, сколько точно, но вряд ли больше нескольких минут — а он уже готов был растаять рядом с ними двумя, рассыпаться на мелкие кусочки; впервые он пожалел, что Хонджун сегодня ночует не дома — теперь настала бы его очередь слушать концерт. И Сонхва бы постарался, о, как бы он постарался!.. Все мысли покинули его голову, стоило Чанбину подхватить его на руки. — Указывай путь, — усмехнулся он очевидному: на двери слева от них от руки серебристой краской, хангылем, было выведено «Хвасон». Сонхва хотел ханча, но Хонджун отговорил; в любом случае, любому было бы очевидно, что это его комната. Повинуясь жесту, Минхо распахнул дверь и закрыл следом за ними. Протянув руку, всё еще не до конца сосредоточенный Сонхва щёлкнул выключателем — и под потолком и над кроватью зажглась мелкая, тёплого света гирлянда, разгоняя темноту, но не давая достаточно освещения, чтобы разрушить атмосферу. — Выпусти меня, — попросил Сонхва Чанбина и, получив свободу, отступил на шаг к кровати. Чувствуя на себе оба их взгляда, он потянулся к завязкам корсета и медленно потянул за шнурки. Никогда Сонхва не ощущал в себе склонности к подобным играм, но всё когда-то должно было случиться впервые — и сейчас он купался в их внимании, черпал силы на каждое движение и медленно, один за другим, расстёгивал потайные крючки. Шнурок улетел куда-то в сторону, корсет — в другую, и дрожащими отчего-то пальцами Сонхва принялся расстёгивать рубашку. Пуговицы выскальзывали, не хотели продеваться в слишком узкие отверстия — и Чанбин пожалел, не дал ему мучиться дальше и аккуратно отстранил его руки. — Кого ты хочешь? — выдохнул замерший у стены Минхо, по-прежнему не сводя с него пристального, голодного взгляда. — Неправильный вопрос. «Кого ты хочешь первым?», — спокойно поправил его Чанбин и, расстегнув последнюю пуговицу, отступил обратно, давая шанс вновь краснеющему Сонхве закончить самому. Вот как им следовало ответить, чтобы вновь не показаться жадным? Сонхва и так должен был быть доволен тем, что уже имел — но он не мог. Не тогда, когда они оба, такие привлекательные, такие… такие пахнущие уже возбуждением и открытым интересом, стояли перед ним на расстоянии вытянутой руки. Не мог и, что самое главное, совершенно не хотел. — Обоих, — спокойно констатировал факт Сонхва, пристально глядя на манжеты. На них пуговицы расстёгивались куда проще, и после этого он наконец смог сбросить рубашку на пол — всё равно после клуба её следовало постирать. В обычное время он надел бы под неё майку, но не в клуб — и оттого Минхо, кажется, прослушав его ответ, сейчас пристально рассматривал его грудь, в мыслях словно бы уже кончив ему на пресс и измазав всего в собственной сперме. Сейчас отчего-то Сонхва уже не смущался, как будто его ответ стал последней линией, перейдя за которую, он уже рискнул всем и теперь просто ждал ответа, и уже попросту не имело значения, что он сделает или скажет — от него не зависело ничего. — Обоих, — медленно повторил Чанбин, глядя, как Сонхва окончательно расстёгивает ширинку на брюках и тянет их вниз по узким бёдрам. — Одновременно? Оставшись в одних трусах, Сонхва молча, но с достоинством кивнул и перевёл взгляд на Минхо. — Обоих? — Глаза Минхо потемнели, но он упрямо покачал головой. — Кто-то всё равно должен быть первым. — Не спорь с ним, — со смешком предупредил Сонхву Чанбин, напрочь разрушая создавшееся вдруг из ниоткуда напряжение. Ну точно сверхсилу использовал — и телепатию до кучи, чтобы понимать, когда Сонхва принимается нервничать. — Ли Минхо — это такой человек, который запихнёт в рот салфетки человеку, который сказал то, что ему не нравится, и тут же начнёт обнимать его в качестве извинения. — Это было всего один раз и Хёнджин заслужил, — огрызнулся Минхо, но Сонхве улыбнулся уже куда расслабленнее. — Ты уже пробовал такое раньше, хён? — Салфетки? — глупо уточнил Сонхва, но тут же рассмеялся, сам поняв свою ошибку. — Нет, Минхо-я. Вы первые. Казалось, в этот момент Минхо взглянул на него новым взглядом. Да и не только он — Чанбин тоже, и по куда сильнее распространившемуся вмиг по спальне запаху леса стало очевидно, насколько задел, заинтересовал и понравился им ответ Сонхвы. То ли всему виной оказалась типичная склонность всех альф быть первыми и единственными для омеги — хотя бы в каком-то смысле первыми — то ли, может, им обоим понравилась его неопытность. Не то чтобы Сонхве в принципе не хватало опыта, хотя, конечно, смотря с кем он сравнивал. Если с Хонджуном — то Сонхву вообще смело можно было считать девственником, а если с их общим другом, Ёсаном — то и ничего себе вполне. Сонхва даже с бетой пробовал. Но уж никоим образом он даже не представлял в своей постели двух альф сразу: ему казалось это настолько немыслимым, что он и не думал о подобном никогда. И всё же эти двое так гармонировали друг с другом, так подходили друг другу и так противоречили одновременно, что Сонхва не мог представить в этой спальне кого-то одного. Даже запах их казался ему цельным только в смеси: как деревья не могли существовать без земли, так и петрикор всегда шёл в комплекте с лесом. По отдельности бы Сонхве, наверное, понравилось куда меньше. Но вместе, чувствуя их общее возбуждение, он дышал — и не мог надышаться. Снова взявшись провоцировать — неумеючи, боязливо, с лёгким отзвуком стыда — он потянул трусы вниз и переступил через них, оставшись полностью обнажённым перед двумя ещё одетыми альфами. Вызов: вот что являл он собой, вот чем был сейчас и стал им, сделал себя, смело глядя им в глаза. Руки сами тянулись прикрыться, но он сдержался и выпрямился, вновь улыбаясь. — Долго мне ждать? — капризно протянул Сонхва. Глаза его — он знал это точно — смеялись. Его слова, казалось, пробудили их обоих ото сна. Вздрогнув, не сговариваясь, альфы принялись торопливо раздеваться — и Минхо оказался куда аккуратнее, не бросая под ноги одежду, а успевая складывать её, чем мгновенно заработал очко в сердце Сонхвы. Чанбин, правда, разрыв тут же отыграл, потому что, раздевшись, он, не оттягивая больше, шагнул навстречу и смело притянул к себе. — Эй! — Голос Минхо казался обиженным, но очевидно было, что он улыбается. — Меня подождите! Только-только наклонившийся к губам Сонхвы Чанбин, недовольно цокнув, отодвинулся и уставился в сторону Минхо, безмолвно приказывая поторопиться и, видимо, бросить прямо так, на пол брюки. Впрочем, это Чанбин так слушался его приказов — но не Сонхва, и потому он позволил себе, наклонившись, провести длинную линию языком вдоль ключицы. Чанбин, судя по всему, оказался далеко не так стоек к провокациям, как тот же Минхо, по телу которого блуждали руки Сонхвы, а куда податливее. Мгновение — и Минхо остался складывать вещи без какого-либо внимания к своей персоне, потому что Чанбин наконец-то поймал губы Сонхвы и утянул его в глубокий, жадный поцелуй. — Ну! — возмутился Минхо и налетел на них, навалился всем весом, откровенно мешая и пытаясь повалить на кровать. Брюки — Сонхва бросил косой взгляд в ту сторону — остались валяться на полу, забытые, брошенные хозяином. Конечно, Чанбин устоял на ногах и удержал Сонхву. Хватило одного-единственного лёгкого, провокационного движения, чтобы вместо этого на кровать, доверчиво — на спину, повалился сам Минхо и распластался с усмешкой, похлопал себя по ногам, показывая жестом: иди сюда. Сонхва правда старался не смотреть никому из них ниже пояса, но не мог. Член Чанбина он ощущал бедром и поражался размеру, а Минхо… Сначала Сонхва подумал о том, что хотел бы впиться зубами в эти мощные бёдра. И только потом поймал себя на желании встать на колени. Нельзя. Потом, сказал он себе и забрался на Минхо, уселся поверх и зашипел, случайно коснувшись его члена — восхитительно-розового, торчащего, словно башня Намсан посреди Сеула — своим собственным. Сзади тут же прижался Чанбин и наклонился к его уху. — Детка, — жарко выдохнул он. — У тебя есть презервативы? — У меня есть в кошельке парочка. В коридоре, — буднично заметил снизу Минхо. — Сходи. Боже, они рушили Сонхве весь момент. Опять. — У меня имплант, — Сонхва обиженно надул губы. Он бы сказал, если бы у него ничего не было, раньше! Минхо вскинул бровь и, когда до Сонхвы сходу не дошло, хлопнул его по заднице и задержал там руку, задумчиво и оценивающе сжав пальцы. — От ЗППП тебя имплант тоже защищает? — отвлеченно поинтересовался он, явно уже мысленно переключившись на другую тему. — Чанбин, почему ты еще здесь? Хён, хотя бы смазка у тебя здесь есть? Вообще-то у Сонхвы презервативов здесь не было, потому что он попросту не собирался сюда никого приводить. И не приводил никогда раньше, он же не Хонджун! А смазка была, конечно. Разумеется. Протянув руку, он, испытывая уже исключительно отзвуки смущения, достал литровую, почти пустую бутылку из-под подушки и вдавил её в грудь Минхо. Чанбин сзади рассмеялся, чмокнул Сонхву куда-то в загривок и ушёл, как был, в сторону коридора. Вообще, если задуматься, тот факт, что Минхо знал, что вне течек омегам всё-таки нужна дополнительная смазка, сам по себе уже был достоин уважения, так что Сонхва злился лишь напоказ — слишком уж хотелось ощутить их обоих внутри без преград. И он искренне считал, что в этот раз обошёлся бы без дополнительной смазки — по ощущениям, из него буквально текло, но Минхо, на котором он сидел, героически об этом молчал. Впрочем, если Сонхва собирался принять их обоих, то, возможно, и правда стоило подстраховаться. — Ну ни хе… Минхо, вот это у тебя запасы. — Чанбин вернулся в комнату, потрясая целой лентой презервативов для альф. — Зачем столько? — Мало ли, — Минхо пожал плечами и требовательно протянул руку. — Дай. Надо надеть, пока руки не в смазке. Боже, какой он был опытный. Почему-то этот бытовой комментарий на пустом месте так восхитил Сонхву, что приступ чуть было спавшего возбуждения застал его врасплох. Член дёрнулся, и мало того — так ещё и капля предэякулята выступила и тут же стекла вниз, прямо Минхо на живот. Минхо ничего не сказал — вслух. Но бровями дёрнул так провокационно, что Сонхва вновь залился румянцем и поблагодарил всех богов за то, что Чанбин отодвинулся, отвлёкшись на презерватив, и не видел. — Наденешь тоже? — предложил ему Минхо. — У тебя есть?.. — Не надо, я слижу, — буднично перебил его Чанбин. Смерив его откровенно заинтересованным взглядом, Минхо хмыкнул: — Столько новой информации можно узнать о своём друге, подумать только!.. Как скажешь, Чанбин-а, как скажешь… Ты поможешь растянуть или мне этим заняться? Вместо ответа Чанбин протянул руку. Щёлкнула крышка, и первая порция смазки лужицей вылилась ему на ладонь. — Дыши, детка, — посоветовал ему Чанбин, и Сонхва с изумлением осознал, что уже какое-то время сидит, затаив дыхание — и ведь не от страха же, а от восторга! Напоказ сделав пару вдохов-выдохов, он расслабился и чуть отставил задницу, показывая, что готов. Они оба будто сговорились; или, может, Минхо следил за выражением лица и положил руку на член Сонхвы ровно в тот момент, когда сзади его коснулся первый палец. Будто они тренировались много-много раз, как свести Сонхву с ума всего лишь несколькими прикосновениями. И ведь Сонхва видел, что они взаимодействовали — смотрели не только на него, но и друг на друга, одними губами переговаривались и всё понимали сразу, один ускорялся, а другой начинал действовать активнее. Почему-то Сонхву только сильнее возбуждали эти мелкие, словно подсмотренные их действия, и оттого даже призрак боли, присутствовавший в первое мгновение после проникновения, ушёл почти сразу. Чанбин действовал аккуратно, медленно, нежно: растягивал его, нежно тянул и вёл пальцем по стенкам, целовал шею, всё ближе и ближе подбираясь к пластырю — но вот снять бы Сонхва его не дал, всё, стоп-линия, рэд флаг: слишком легко можно было бы оказаться укушенным не туда и потом следующие несколько течек проводить буквально в аду без партнёра. И вообще ещё долго в аду жить, потому что тело ломало бы чуть ли не буквально до смерти — в том числе и от односторонней метки, от отсутствия феромонов укушенного партнёра. Но Чанбин и не стремился. Наоборот, свободной рукой он пригладил отошедший краешек и коснулся губами поверх, будто специально успокаивая и заставляя Сонхву расслабиться ещё больше, довериться ему — им, потому что Минхо тоже был здесь, тоже всё видел, следил за его лицом, не отрываясь, и ловил малейшие изменения и эмоции. Боже, как же Сонхва их хотел. Их обоих. Но Чанбин не торопился: в ход пошёл только второй палец, и он, будто специально, игнорировал простату, игнорировал вообще всё; и только Минхо, держа одну руку на члене, дразнил большим пальцем головку и тем самым дарил ему хоть какое-то облегчение. Но ненадолго: будто заскучав, он приподнялся, поймал губами его сосок и сжал. Оттянул — слабо-слабо, но Сонхве уже хватило, чтобы сорваться с громких вздохов на стон. — Громче, детка, — поощрил Чанбин и вошёл в него тремя. Жалея соседей, Сонхва и рад был бы не послушаться — но не мог физически: сложно сдержать вскрик, когда кусают грудь. Минхо знал, что делал, потому что Сонхве начинало уже казаться, будто он способен кончить только от этого. Но нет, конечно — стоило ему слишком уж приблизиться к грани, как Чанбин убрал пальцы. — Ещё смазки? — предложил Минхо, и Чанбин, кивнув, подставил руку. Если не считать позы — бёдра к бёдрам — эти двое совсем не касались друг друга, но Сонхва представлял в мыслях, как близко они станут совсем скоро, и дождаться не мог ещё и поэтому. Возбуждение, конечно, тоже никуда не девалось, но он ещё держался в рамках сознания, в границах, не желая сорваться до самого интересного. — Чанбин-а, — он с трудом узнал свой голос — настолько жалобно он прозвучал. — Быстрее, пожалуйста… — Тш-ш-ш, — пробормотал тот снова вжал кончики пальцев, проталкивая их через кольцо мышц. — Не зажимайся, детка, впусти меня. Сонхва не сразу понял, что на этот раз это даже не четыре, а вся ладонь. Ни разу в жизни он не испытывал ничего подобного, такой заполненности, такой растянутости — и, что хуже всего, он знал, что это ещё не предел, и жаждал большего. Или к лучшему? Он медленно, незаметно для себя, плавясь, терял все ориентиры, и, кажется, если бы Чанбин — или неожиданно ласковый Минхо — попросил его сейчас о метке, он бы согласился не думая, лишь бы продлить это откровенное удовольствие, сам бы подставил шею и смело наклонился бы в ответ. …Мысли делали всё хуже. Когда Сонхва думал, он представлял, а когда представлял — возбуждался ещё сильнее и почти непроизвольно пытался двигаться тоже, стимулируя сам себя, и Минхо давно уже оставил его грудь в покое, удерживая его за талию. Потянув Сонхву ниже, к себе, он заставил улечься поверх его груди всем весом и расслабиться, подставиться ещё сильнее, откровеннее. Он всей кожей чувствовал жадный взгляд Чанбина; руки Минхо скользнули ниже и легли на ягодицы, раздвинули их, растянули напоказ. Сонхва вновь представил себе, как видит его Чанбин: рассыпающегося от каждого движения, стонущего, жадно пытающегося качнуться навстречу каждому его толчку. Как, наверное, чувствует себя сам Чанбин — и как чувствует себя медленно трущийся зажатым меж их животами членом Минхо. Они оба ждали, когда он будет готов — но он не знал, когда он будет, но хотел уже сейчас. Если трёх пальцев было достаточно для одного члена… одного узла, то кулака хватило бы на два? Боже, он надеялся, что да, потому что с каждым мгновением жажда внутри пылала всё сильнее и сильнее, и, как любой омега, он знал, что ему нужно — не просто член, но затыкающий, словно пробка, раздувающий изнутри узел, разрушающий внутренности… Конечно, Сонхва накручивал сам себя, что ему ещё оставалось после того, как он жалобно выстонал «Пожалуйста» и «Хочу вас», а Чанбин, цокнув, просто продолжил его растягивать? Губы Минхо утешающе скользнули по виску, стоило Сонхве жалобно заскулить. — Потерпи, хён, — еле слышно принялся уговаривать он. — Ну же, дай мне помочь тебе? Со стоном Сонхва шире расставил ноги, чувствуя, как двигаются пальцы, как медленно подбираются они к растянутому, уже болезненному от напряжения и жажды получить больше отверстию, как ожидающе замирает Чанбин. Минхо проник внутрь аккуратно, сначала одним — и их динамика изменилась, резкий, быстрый темп с то и дело раздвигаемыми пальцами превратился в медленное, горячее, душное и сжигающее плачущего Сонхву изнутри. — Пожалуйста, — снова выдавил он. — Ещё, можно мне ещё? Он здесь бы старшим, но он же и просил — и глаза Минхо горели яростным, поглощающим огнём при каждом его жалком, умоляющем стоне, держали его, и Сонхва вдруг задумался, что было бы, если бы они поменялись на миг ролями и именно он называл бы Минхо хёном — понравилось ли бы ему? Понравилось ли бы, как Сонхва прижался к его заднице собственным бесполезным членом и медленно вдавился бы внутрь? Словно его мысли подслушав, Минхо медленно вытянул руку наружу и ввёл на этот раз сразу два, будто задавшись целью окончательно свести Сонхву с ума, потому что с каждым мгновением они приближались к тому, что он хотел, ждал настолько, что не смог удержать, спрятать свой жадный, алчущий мускат от них двоих, и… и… — Я больше не могу, — всхлипнул он. — Минхо-я… Чанбин-а… Я сейчас… я сейчас умру… Оргазм, ему казалось, взорвёт его на кусочки и уничтожит всё — а оргазм подступал ближе, и Сонхва и хотел, и не хотел его одновременно, ждал и боялся сломаться, развалиться слишком рано; но, повинуясь наконец его жалобным просьбам, его освободили, оставили зиять растянутым, буквально мёрзнуть изнутри, и Сонхва вообще не представлял, что так бывает, что это возможно, что… Горячее, скользкое, гладкое коснулось его заледеневших мышц — и по телу Сонхвы прошла резкая, крупная дрожь. Его сотрясло всего, и Минхо удержал, вжал в себя снова, шепча на ухо тихие утешения. Мгновение, другое, третье — Чанбин словно дразнил его, издевался, и, наверное, Сонхва просил недостаточно, но он уже не мог, организм попросту не слушался и не выполнял команды мозга, и всё, на что его сейчас хватало — это издавать жалобные звуки, надеясь, что этого им хватит. Первое полноценное прикосновение головки оказалось настолько… мягким, что Сонхва даже не осознал в первую секунду, что получил то, чего хотел, первую часть этого, и всё ещё продолжил просить. Но Чанбин сзади выдохнул так рвано, так мучительно, и толкнулся ближе, что без слов стало понятно, насколько тяжело ждать оказалось и для него самого. Руки его обхватили талию Сонхвы, сжали, удерживая его на одном месте — и одним долгим движением, из мгновения растянувшимся на годы, века, потому что Сонхва ждал этого целую вечность, Чанбин вжался в него до конца, кожа к коже, давя и растягивая самим собой так, как, Сонхве казалось, что он запомнит на всю жизнь. Секунда, две… Он не шевелился, и вдруг Минхо под ним почти издевательски хмыкнул. — Хён ждёт, да? — пробормотал он. — Хёну всё мало? В нём такой большой член, а ненасытный хён всё равно хочет больше? Пробравшись рукой сквозь их прижатые друг к другу тела, Минхо сжал собственный член и вытащил его из плена их перепачканной в смазке кожи. Он тоже дрожал, Сонхва чувствовал — происходящее, как бы альфы ни притворялись, повлияло на них обоих тоже, хотя Минхо и делал независимый вид до последнего, постукивал головкой по его заднице, будто даже так метя или примериваясь. Чанбин сдвинулся выше, и член внутри Сонхвы сдвинулся тоже, надавив куда-то рядом с простатой так, что стало совсем горячо, почти до судорог, срочно стало нужно больше, ещё… Но руки Чанбина не давали ему шевельнуться, а Минхо всё не торопился и не торопился. — Ты уверен? — вдруг прошелестел он, отбрасывая в этот момент все вежливые обращения, всю иллюзию вежливости. Грубый панмаль сделал всё ещё реальнее, ещё больнее, ещё… нужнее, и Сонхва в порыве эмоции сдвинулся ниже и мстительно впился зубами ему в ключицу. Грубо, жадно, этим укусом передавая всё вообще, что чувствует, изо всех сил надеясь, что след останется ещё надолго, если не навсегда, чтобы Минхо помнил, знал, чувствовал тоже — и надеясь, конечно, добиться своего, получить то, что Сонхва уже сейчас, уже на эту ночь считал своим. Тяжело задышав, Минхо наконец стал целеустремлённее и быстрее: снова скользнул головкой от яиц выше, растирая смазку, и, наткнувшись на основание члена Чанбина, медленно принялся давить рядом. Чувствуя, как расступаются мышцы, впускают и его, Сонхва лишь сжал зубы сильнее, сдерживая рвущиеся изнутри стоны и ощущая себя словно в грозу попал. По коже будто ток змеился, и внутри, в душе, всё вздрагивало и бушевало, словно он, маленький бессильный омега, противостоял самой силе стихии, природе, одним лёгким движением способной его сломать, уничтожить и разбить на мельчайшие молекулы. Один Чанбин казался большим, но Чанбин и Минхо… это было много. Сонхва не чувствовал такого прежде, но представлял себе — тогда, в коридоре, это именно так, именно так полноценно, так мучительно много, внутри него, импульсивно вновь и вновь пытающегося придвинуться ближе, насадиться до конца. Конечно, это повлияло и на них. Закусив губу, Минхо вжался затылком в подушку и, кажется, не видел ничего — весь он был там, и в это мгновение Сонхва со смешком оценил второй, потаённый смысл фразы «думать второй головой», потому что они все трое сейчас, кажется, ею только и думали, ощущая слишком полно каждый миллиметр продвижения Минхо внутрь. Чанбин не стонал, но дышал так… так громко, кажется, так напряжённо, что Сонхва даже не представлял, каких сил ему стоило сдержаться, и даже боялся думать, что будет, когда сдерживаться тот всё-таки перестанет. Когда перестанут сдерживаться они оба, потому что он был не сахарным, он был готов к подобному и подготовлен эволюцией; теперь, когда он думал об этом прицельно, то вспоминал и иначе смотрел на не слишком подробно передаваемые из уст в уста рассказы о старых, древних стаях, где на одного-единственного омегу приходилось несколько альф и течку его проводили они исключительно все вместе. Боже, а смог бы он принять три узла? Четыре? Над логистикой Сонхва сейчас не размышлял вообще, только над самим фактом, пытаясь представить, как к тому ощущению заполненности, что он испытывал сейчас, добавится вдруг ещё одно нажатие — и голова у него шла кругом, и он был готов к тому, что имел сейчас, готов к большему, хотел двигаться, хотел получить их обоих, но не мог, и… Жадное, ненасытное существо внутри него вместо него перехватило управление его телом и сжало мышцы внутри, провоцируя альф, удерживая и сводя с ума всего одним движением, срывая с их губ одновременные стоны и, кажется, всё-таки, лишая последних остатков разума. Минхо не выдержал первым и толкнулся глубже, до конца — и руку не убрал, а лишь сгрёб в неё яйца Сонхвы и чуть оттянул, заставляя вновь сжаться и застонать. Если бы сейчас кто-то спросил Сонхву, готов ли он, Сонхва бы его убил. Даже Чанбина. Даже в такой позе. Но Чанбин спрашивать не стал: судя по издаваемым им звукам, он сам уже был слишком близок к грани и потому просто… просто… просто, задвигался, мерно, словно поршень, с каждой секундой всё быстрее и быстрее, словно Сонхва был лишь дыркой для удовольствия; Минхо встроился в темп не сразу, первый, второй толчок чуть было не заставили его член выпасть, но третий попал в нужное место и время, и, меняя друг друга, они один за другим оказывались в самой глубокой точке Сонхвы и будто соревновались между собой, кто дотянется глубже, выходя, скользили по простате и сбивали его с мыслей, с разума, с дыхания, с жизни. Голову кружили и заставляли закрыть глаза, чтобы полностью погрузиться в испытываемые им ощущения. Сонхва так себе и представлял — тогда, в коридоре. Так — и ещё больше. Ещё. Их обоих. Понятия не имея, готов ли хоть кто-нибудь из его альф на это, он отчаянно не желал спрашивать, потому что в голове мелькнула вновь уже очередная фантазия и свела его — опять — с ума. Сонхве хотелось заставить их завязать узлы, сделать так, чтобы они оба не смогли сдержаться, не смогли бы сопротивляться тому, чтобы сделать его — омегу — своим именно так, до конца, заткнуть собой и не дать сперме вытечь, чтобы гадать потом, чьи будут щенки, нюхать его наперебой и держать в двойных объятиях, пока Сонхва будет ощущать всё новые и новые впрыски спермы изнутри при каждом движении, чувствовать, как раздувается от них живот… О презервативах он, конечно, в этот момент не думал. Да и детей совсем не хотел — не в ближайшие много лет, конечно, не сейчас точно. Но так сладко было думать об этом, представлять, что он оттолкнулся от Минхо и замер на прямых руках, изгибаясь как можно более привлекательнее, откровенно подставляясь и издавая жадные, призывные стоны. Он отчаянно желал, чтобы альфы не могли ему сопротивляться — сейчас, и двигались быстрее, сильнее, сходили с ума точно так же, как и он сам, мучительно вторгались в него, изменяли его изнутри под себя — под них обоих. Вот чего он хотел. Он выпрямился ещё немного, ещё сильнее — и без слов Чанбин обнял его за талию совсем, удержал, давая опуститься на них обоих ещё сильнее, глубже, всем весом: с этого ракурса, в этой позе, ему казалось, он смог принять их гораздо дальше в себя и смог бы запереть в себе, не давая им отшатнуться, когда пришёл бы нужный миг. — Ну же, — выдохнул он и запрокинул голову, пытаясь поймать губы Чанбина. Маленькая, но уверенная, цепкая ладонь Минхо вновь легла ему на член — и он рассыпался снова на кучу маленьких, плачущих от жажды облегчения омег, просящих своих альф сделать ещё вот так, ещё больше, сильнее, быстрее, лучше, просто — ещё. Как угодно, но ещё. Чанбин хрипло застонал ему в рот, и Минхо тоже услышал, снова вздрогнул — будто его возбуждало услышанное не меньше, чем самого Сонхву, и ответил не менее сорванным стоном. Их голоса вместе, рядом, так дополняли друг друга — точно так же, как дополняли и руки на теле Сонхвы, на коже, на его члене, куда легла ладонь Чанбина поверх руки Минхо и мерно задвигалась, задавая темп в такт толчкам их членов, перегружая Сонхву окончательно и не давая ему и шевельнуться. — Ближе, — пробормотал он, слыша, что они на грани тоже, что ему не одному уже приходится держаться на одном усилии воли. — Глубже. Ну же! Завяжите меня. Вы оба. Чанбин изумлённо охнул, и Минхо распахнул глаза, уставился ему в лицо расширенными зрачками, — и Сонхва ответил ему тем же. Уверенным, не просящим, но приказывающим взглядом, и вновь сжался изнутри, показывая, что это он здесь хозяин положения, он управляет ситуацией, и, мысленно благодаря долгие годы занятий танцами, раздвинулся ещё шире, потому что только так он смог придвинуться ближе, вжаться в них обоих. Жалобно выдохнув, Минхо вздрогнул всем телом и качнулся бедрами навстречу ещё раз, и ещё. Чувствуя, как становится внутри теснее, как цепляется за вход расширившееся основание, Сонхва лишь крепче сжал руку Чанбина на собственной талии, не давая ему отстраниться, выдвинуться, не желая терять ни сантиметра. И только, снова поймав его губы, он поймал и укусил язык, будто подталкивая тоже. Сорванный, низкий голос Минхо звучат контрапунктом с неожиданно куда более высоким — Чанбина. Сонхва вплёл свой, третий, соединил их в аккорд, и одно движение, два, три, по его члену — и он сорвался в первый раз, вылился на их сомкнутые пальцы, дрожащей волной содрогаясь всем телом и жадно принимая их в себя. Минхо толкнулся снова и ещё — и зажался наконец-то, сдавливая и Чанбина в самой глубокой позиции, не давая выдвинуться и ему. Узел в его основании раздувался, запирая их, и, кажется, не только одного Минхо возбуждал Чанбин, но и верным оказалось обратное: именно узел Минхо заставил Чанбина застонать и толкнуться глубже снова, вжаться до боли в растянутых мышцах… Когда внутри запульсировало горячим снова, Сонхва не поверил своим ощущениям. Но это были они, они оба, они кончили, и его снова растягивало — как тогда, как с самого начала, когда это были только пальцы, и с каждой волной становилось всё горячее и горячее, давило на простату изнутри тем бешеным количеством спермы, которая всё не кончалась и не кончалась, и узлы. Боже, узлы давили на него с каждым мгновением всё сильнее, наполняли его изнутри так жадно, много, сильно, слишком быстро, слишком много и сладко, что Сонхва терялся снова и снова, потому что никогда раньше не испытывал оргазм вот так быстро повторно, никогда этот оргазм не выдавливали из него насильно. Так он себе это и представлял — вот тогда, в коридоре. Как сжимает в себе оба узла и не испытывает боли. Как новые и новые порции спермы раздувают его изнутри. Как приятно ему осознавать, что это продлится ещё какое-то время — десять минут, двадцать, полчаса? Как мерцают звёзды на внутренней стороне век и сладко во рту, потому что новая волна наслаждения настигает его и сопротивляться ей невозможно, незаконно, немыслимо, и пальцы, чьи-то пальцы вновь скользят по головке его члена… Кажется, он снова заскулил в какой-то момент, потому что ноги совсем ослабли, стало тяжело держаться, и тем самым, оседая ниже, он только сильнее, глубже проталкивал в себя оба узла и точно знал, что всё, всё, теперь ему не хватит одного, никогда и ни за что, теперь, когда он попробовал это. Новый толчок — и уверенные руки подхватили его, поддержали, пока он безвольно поддался снова захватившей его эйфории, растворился в ней и поддался безостановочной неге сцепки. Сколько прошло времени, пока разум не начал наконец медленно проясняться, Сонхва не имел ни малейшего понятия. Но тело ощущалось буквально бескостным, и он всем собой почти лежал на груди Чанбина и почти рефлекторно сжимался, пытаясь удержать в себе сдувающиеся узлы. Шевельнувшись, он тихо охнул, когда первый член вывалился наружу и за ним следом протянулась тонкая струйка смазки. Омега внутри взвыл, в гормональной вспышке принимая её за сперму: такая трата, такая потеря, срочно лечь, чтобы не вытекало, — и Чанбин помог ему, совсем уже свободному, пустому, лечь в объятия мокрого от пота, взъерошенного Минхо. Сперма Сонхвы между ними — а он забрызгал Минхо всего, — водянистая, куда более прозрачная, чем у альф, приятно холодила кожу. Чанбин устало рухнул рядом и подкатился ближе, закинул руку ему на спину и поцеловал оказавшееся рядом плечо. Сначала — Сонхвы, а потом и Минхо. — В следующий раз я — снизу, — недовольно сообщил он, но, повернув к нему голову, Сонхва увидел, как разбегаются от уголков глаз морщинки смеха, как Чанбин улыбается — открыто, светло и самую малость устало, лишь изображая негодование, — и легко, радостно засмеялся сам. Минхо вторил ему своим тихим, по-доброму насмешливым хихиканьем, и впервые за долгое время Сонхва ощутил себя на своём месте. В безопасности, добрым и — любимым. Хоть они это ещё и не обсуждали, но по их лицам он уже видел, что не ошибался. И знал, что это будет тяжело, что их не поймёт почти никто, включая, возможно, даже Хонджуна — но это будут проблемы будущего Сонхвы. Сейчас же он был счастлив. — Повторим?