Мой ангел. Мой хранитель

      Зеркало мутнеет и покрывается рябью. Тихий, издали нарастающий скрип действует на нервы. Я — словно собака, которую вынуждает шарахаться ультразвуковой отпугиватель, но удерживаю себя на месте, внутри закипая и обоснованно злясь — звук выворачивает наизнанку, будто и без того в его появлении мало жути. Ангел мой, блядь, хранитель!       Я жду его с нетерпением и болезненным предвкушением, напряжённо вглядываясь в переставшее отражать зеркало. Эта тварь явится, я всегда чувствую его приближение - его и моё начало связаны и незримо друг на друга настроены. Он не может без меня, и я не могу без него тоже. Без него умру — физически.       Он сегодня вытащил меня из неприятностей и обязательно придёт за платой — всегда приходит. И требует расчёт, пока не насытится. Его голод — не человеческий, в нём нет ничего земного, впрочем ангельского тоже нет — ни кротости, ни благочестия. Он — ангел, но он — хищник. Крылья его не белые и нимб над головой отсутствует. В его глазах разврат и грех, он сладость человеческой плоти распробовал и вряд ли теперь остановится. Иногда мне кажется, что он сам создаёт мне проблемы, чтоб в нужный момент плату за спасение требовать. И даровали же небеса защитника! Он должен меня оберегать — это его обязанность, но понятие о сохранности моей шкуры у него извращённое. Я цел, пока ему интересен, а когда он наиграется — не будет у меня ни хранителя, ни жизни.       Затянутые ремни портупеи впиваются в голую кожу. Он любит смотреть на меня, в сбрую закованного, говорит — это красиво. Ему нравится ремни натягивать, наблюдая как кожа под ними болезненно краснеет. Он любит контроль и подчинение, и его совершенно не заботит, что́ люблю я.       В этом чёртовом подвале холодно, но меня мурашит не от низкой температуры, а от возбуждения. Тело приучено к удовольствию и на его́ присутствие реагирует рефлекторно. Я чувствую его на грёбаном фантомном уровне, потому что он и есть бестелесое существо, обретающее форму лишь для получения удовольствия. Я не хочу никого больше — никто не сможет выдержать сравнения, и я не хочу думать о том, как буду жить дальше, когда ему наскучит, или когда я потеряю для него привлекательность.       Соски сжимаются до тугих горошин, когда чувствую лёгкое колебание воздуха. Расправляю плечи и портупея натягивается. Я — как чёртова ветчина в сеточке, весь перевязью стянутый. Ремни на теле перекрещиваются, сходятся в металлические кольца, к паху спускаются, ложатся на артерии, в промежность ныряют. На ногах — черные плотные гольфы, пристёгнутые к кожаным шлеям, туго обхватывающим голени под коленной чашечкой. Красиво, его вставляет. Он любит мужское тело. Говорит — оно совершенное. В глаза мне глядя. Я и не подозревал до встречи с ним, насколько он прав. Мне хочется быть лучше для него. Мне хочется перманентно ему нравиться.       Напряжённо смотрюсь в зеркало — за плечом дым оживает, движется, в чёрные клубы́ закручивается. Я чувствую запах гари, привычно першит в горле и щиплет глаза. Из-за спины он смотрит на меня в отражение, я ощущаю на загривке его дыхание и меня окатывает первой волной слабости.       На нём нет одежды — она ему не нужна. Он не стыдится наготы — в нём нет стыда абсолютно. Ему чужды комплексы, сомнения и прочая человеческая поебень, засоряющая головы смертным. Его кожа гладкая, бархатная, и я изнываю — так хочется прикоснуться. На ладони потом маслянистый пепел останется. Он — живое воплощение моих желаний и фантазий, в которых я сам себе признаться боялся. Таким, как я его вижу, он стал для меня. Я не знаю сколько у него ещё подопечных и каким он для них выглядит. Не хочу об этом спрашивать — ревность травит токсином. Я никогда не задам этот вопрос вслух.       — Закрой глазззааа, — шипящим голосом, нечеловеческим, растягивая гласные и согласные. Мне стонать от этого голоса хочется, надрывно и несдержанно. Пульс в конечностях отдаётся — я ощущаю толчки крови в кончиках пальцев рук и ног. В паху болит, с налитой головки капает на грязный пол.       Подчиняюсь.       — Красссииивый.       Его похвала — сухая, немногословная, а меня в ней растворяет, я, сука, зависимый от его одобрения, даже такого незначительного. Прикосновение к члену чувствую — лёгкое, почти невесомое. Меня гнёт от желания, скулёж сквозь закушенную губу просачивается, едва удерживаюсь на месте, мечтая шаг назад сделать и ему на грудь откинуться. Умоляю безмолвно ещё потрогать, но шею короткий смешок обжигает. Руку убирает.       Я слышу тихий шелест перьев — он отдаляется. Мои ладони дрожат — так хочется в крылья пальцами вцепиться. Перья теплые, гладкие, упругие, а у основания — как пух мягкие. Пахнут горьким дымом, смолой, сажей. Металлом — кровью. Он весь пахнет кровью, а кожа его на вкус как начищенная медь. Он ангел, но он — воин. И то, что он хранит меня, не значит, что он не убивает.       Я до сих пор не понимаю, повезло ли мне его встретить. Ведь с того момента, как его образ запечатлелся в бездне моего зрачка — всё и на́чалось. Он закрыл меня от осколков на боевом задании, позволив себя увидеть, и я пропал — мгновенно и безоговорочно. Его взгляд опаснее любого оружия. Он сам — то единственное, от чего не сможет меня защитить. Я всем существом ему принадлежу, а он смеётся на это и говорит обратное. Не соглашаюсь, и, расслабленный его нежными касаниями, вяло спорю: «Если не будет меня, ты продолжишь жить, а если не будет тебя — я умру». Он целует меня в висок и возражает: «Ты будешшшь жжжииить. Просссто не дооолго». Улыбается.       Взмах. Крылья разрезают воздух с шумом наполненного ветром паруса. Меня обдаёт гарью. Дышу жадно, насыщая лёгкие едким дымом. Хочу распахнуть глаза, хочу видеть его в том величии, которое только мне открывается, но жду. Жду, когда позволит. Он знает, как доставить мне удовольствие, хотя он — дрянь эгоистичная и в первую очередь о себе заботится. Он со мной рядом — потому что сам так захотел, а не потому что я на нём поехавший.       Под потолком — узкие, прищуренные глазницы окон, закопченные до мутно-чёрного. Свет сюда почти не проникает, и всё освещение — тусклая, покрытая растрескавшейся коркой сажи лампочка, над дверью вкрученная. Интерьер — кровать да зеркало, под высоченными сводами. Просторно, он может крылья здесь расправить без риска что-нибудь разрушить или пораниться. Свершить сильные махи, поднимая клубы пыли и пепел разбрасывая. Он словно очищается, а я молюсь, чтоб ему это не надоело, ведь что я, кроме тела, предложить могу?       — Посссмотриии.       Мне надо время, чтоб к полумраку привыкнуть и оглядеться, отыскивая его глазами. Но увиденное заставляет меня напряжённо хмуриться: в пяти шагах от меня стоит мальчишка, обнаженный полностью, и пустым стеклянным взглядом перед собой смотрит. Склоняю голову набок и у его лица рукой взмахиваю, но он не видит меня, продолжая в одну точку таращиться. Мой ангел у него за спиной возвышается и улыбается мне хищнически. Нежно предплечья его гладит, самыми кончиками пальцев, словно очерчивает кистью контуры. Крылья хранителя расслаблены и в покое сложены, запястные суставы высоко над головой возвышаются. Смотрю на него вопросительно — не понимаю. Мальчишка красивый, но зачем он здесь? Он человек — определенно, но взгляд его пустой, словно обдолбанный. Он вряд ли понимает, где находится и что с ним происходит.       А ладонь моего ангела кончиков пальцев пацана добегает и на бедро соскальзывает. Я не могу не следить за движением его руки, хотя уже догадываюсь, что сейчас будет. Ещё пара дюймов и он возбужденного члена касается, совсем как моего недавно. Мальчишка вздыхает, глаза закатывает. Совсем, как я. Затылком хранителю на плечо откидывается. Ревность поднимает голову, скалится, сверкает белыми клыками, кусает, вгоняя их в плоть, травит мою кровь ядовитой слюной.       — Он кто такой?       — Тшшш… — почти ласково. Он не злится на мою вспышку и я смелею.       — Зачем ты это делаешь?       — Ты будешшшь сссмотреееть, — шипит, пробирая до мурашек. — Так нааадо.       Я не хочу смотреть! Хочу быть на месте этого мальчишки, который здесь лишний, который отнимает моё — то, что принадлежит мне по праву! Здесь, в этом сыром тёмном подвале — грёбаный ангел только мой!       Но зубы стискиваю и подчиняюсь — я не могу ослушаться. Это его́ игра и его́ правила. Мне горько, но смотрю, как прикасается к чужому телу и невольно к реакции мальчишки присматриваюсь. Тот дышит поверхностно и часто, словно задыхается, словно камень на груди тяжёлый, который не позволяет сделать полноценный вдох. Высокий и стройный, тело рельефное, будто лёгкой атлетикой занимается. Соски — как бусины, лобок бритый, налитый член гордо вверх торчит — ровный, блестящий, словно шелковый. Большое тату в виде крыла ангела на левом боку под ребрами. Прищуриваюсь и не могу сдержать горькой усмешки — у меня такое же тату на правом, и если мы голые рядом встанем, то оба наши рисунка полноценные крылья образуют.       Он подопечный. Тоже. Я понимаю это отчётливо. Ну вот и здравствуй, суровая действительность! А так хотелось быть единственным.       Мой ангел тянет его за руку и мягко спиной на кровать укладывает. Сам в изголовье забирается и мне, наконец, тело хранителя ничто не заслоняет — оно совершенное, безупречное. Крылья с тихим шипением черной нефтью по постели растекаются, кончики перьев касаются тела мальчика и тот вздыхает, почти поскуливает, в спине грациозной дугой выгибается, а ангел мой, глядя мне в глаза, склоняется вниз, к его бёдрам, и тянет на себя, вынуждая того согнуть ноги в коленях и широко раздвинуть. Он для меня это делает, чтоб я видел всё, чтоб получал удовольствие от созерцания. Он не думает о моей ревности — просто не знает такого понятия. Берет свой член — тяжёлый, крупный, и, приласкав невесомо, в рот мальчишке направляет.       Пацан сосет сочно, жадно, словно утоляет голод. Задыхается, его член подрагивает, а живот весь блестит от предэякулята. Помещение наполняют гортанные хрипы и влажное пошлое чавканье — я не могу смотреть и слушать, но отвернуться тоже не могу. Хранитель плавно движется, красивой сильной волной мощное тело изгибая, раскачивает бедрами в совершенном ритме. Голова мальчишки запрокинута, горло трогательно открыто, он берет глубоко, почти до основания. Его пальцы на толчках сжимаются, словно в судороге, беспорядочно хватают перья, комкают. Картина эстетична до умопомрачения.       Мой ангел держит зрительный контакт, а затем его глаза теряют фокус, закатываются, он голову назад откидывает. Крылья подрагивают и перья топорщатся, как у нахохлившейся птицы. Смотрю на запрокинутое к потолку лицо со стиснутыми челюстями, на мощную шею, блестящую от пота, на вздувшиеся буграми мышцы на плечах и руках. Во всем этом столько дикой, первобытной красоты! Нечеловеческой. Я ощущаю его удовольствие и завидую, что не мной оно доставлено. Я хочу быть причастным к его кайфу от земного секса.       Вынимает член, рукой не торопясь гладит, темная головка мелькает в кулаке, блестит слюной. Бьёт ею по вспухшим губам мальчишки, и тот порочно рот распахивает, язык высовывает — приглашает. Плоть о язык трётся и я тоже хочу! Хочу его в рот — я устал слюну сглатывать!       Хранитель наклоняется и широким мазком с живота любовника скользкий секрет слизывает. Смакует, сука, за языком ниточки тянутся. Облизывается. На меня смотрит. А пацан всхлипывает, несмело свой член рукой обхватывает и слепо тычется в горячий рот. Напрасно — ангел сам решает, когда и как он хочет доставить удовольствие.       Под колени мальчишку подхватывает и почти пополам складывает, ложится сверху, в чужую гладкую промежность лицом утыкается. Поза шестьдесят девять доставляет ему удовольствие — я не вижу, что делает мальчик, но первый же ангельский стон выбивает меня из сомнительного равновесия, резонирует с моим ритмом сердца. Хоть плачь, так хочется быть вовлечённым, но мне велено смотреть.       Ангел медленно двигается, плавно ведёт бедрами и я понимаю, что он ебёт мальчишку в рот. Второй стон. А дальше бархатный рык. Я знаю, что сейчас будет. Я никогда раньше не видел этого со стороны, и увиденное впечатляет до охуения — с негромким шелестом крылья медленно расправляются, разгибаются запястные суставы, высоко над головой поднимаются. Крылья занимают едва ли не всё пространство, и я застываю в изумлении. Они подрагивают, и первый же мах вместе с его стоном, ударяет меня вихревым потоком, словно хлыстом. Запах гари забивает лёгкие, на взмокшей коже чувствую липкий налёт сажи. Всегда так. А потом, когда остаюсь в одиночестве, долго рассматриваю на своём теле смазанные отпечатки его ладоней.       Он трогает мальчика в самом нежном месте — под яичками, и я невольно слежу за длинными пальцами. Промежность гладкая и розовая, словно кукольная, ненастоящая, и палец в чужое тело погружается мягко, как в подтаявшее масло, совсем без сопротивления. Исчезает по вторую фалангу, проворачивается, и, видимо, внутри простату гладит, потому что мальчишку корчит в судорогах, и тот мычит и царапает ногтями простыни.       Он любит так пытать. Он любит долго играть с человеческим телом, как со сложной игрушкой, изучая его скрытые возможности и прощупывая грани выносливости. Его вставляет человеческий экстаз, ему нравится наблюдать за реакцией, он может часами гладить простату, подводя к оргазму и не позволяя в него упасть. А потом, наигравшись, легко коснуться головки губами, приняв в рот тугие толчки спермы. Объяснение простое — он питается эмоциями и он грёбаный извращенец, ему интересно как человеческое тело устроено. Рядом с ним я понимаю, что нихуя не знал о себе — и сотой доли не знал о своей чувственности. Он словно учит меня, показывает, на что моё тело способно и какое оно может получать удовольствие. Он ничего не делает просто так, каждое его действие и прикосновение имеет смысл — всегда так было. И появление третьего тоже что-то значит, но смысл от меня ускользает, возбуждение и ревность — словно мутная пелена, на глаза наброшенная — скрывает истинность. Ясность меня накроет потом. Наверное.       Ангел разводит его ягодицы, растягивает промежность, на меня хитрый взгляд бросает, словно для меня старается. Словно всё это представление — для меня. Словно не было бы здесь ни его, ни мальчишки, если бы меня не было.       — Посссмотриии. Нравитсссяяя? — лишь подтверждает мои опасения. Нравится ли мне? Да, эстетично. Да, вставляет, да, ведёт, как от забористого порно. Но чужим мужским телом, даже таким сладким, я бы любовался на расстоянии. А ангел трогает мальчишку, бесконечно трогает. Погружает два пальца, медленно, смакуя каждую доставленную эмоцию. Мальчик очень чувствителен, его трясёт, он дрожит, как на холоде — совсем не может реакцию тела контролировать. Он — голый нерв, сплошная эрогенная зона. Идеальный нижний. Такого ебать долго и сладко, а он будет скулить и стонать, на член, словно на булавку, нанизанный. И бесконечно кончать.       — Хочешшшь его сссюдааа? — три пальца.       Мотаю головой отрицательно. Не хочу! Мальчишка притягателен до судорог, горяч до ожогов. Но не хочу!       — Тебя хочу!       — А жжжаль, — в его голосе действительно сожаление. — Тогда сссмотриии.       Я чувствую мягкую силу — его давление. Так или иначе, но он сделает по-своему. Перемещается в ноги мальчику и за пятки вверх вздёргивает. Покрывает собой, шикарные крылья расправляет, а мне хочется выломать ему суставы — дури и злости хватит броситься. Но, сцепив зубы, смотрю, как велено. Вижу его голые ягодицы, а за ними — дрожащую дырку пацана. Розовые пятки мальца трогательно торчат вверх, ангел укладывает их себе на плечи и я бы умилился, если бы этот ангел не был моим! Моим, сука!       Он входит и я закрываю глаза. Чувство слишком многогранно. Я не хочу смотреть, не хочу, чтоб это осталось в памяти, не хочу потом вспоминать, прокручивать в голове. Я не хочу и… хочу! Меня трясет от возбуждения, каждая нервная клетка воспалена, ним зара́жена. Секс может быть красивым, настолько — что замираю в восхищении. Меня сносит от химии между этим мальчишкой и крылатой блядью. Мой ангел любит его, так же, как и меня, и ошарашивает осознание, что я хочу сейчас быть не на месте пацана, а вместе с ним. Третьим. Как будто, если это произойдёт — пазл сложится.       Жадно впитываю их секс, смотрю на то место, где соединяются тела. До пошлого грязно, но парадоксально возвышенно. Помещение наполняют стоны: нежные — мальчишки, и низкие, рокочущие — хранителя. Мне тоже хочется стонать, потому что по венам бежит их удовольствие, ощущаю его, как собственное. Я чувствую, как мальчик кончает, хотя не вижу этого, а затем меня оглушает ударной волной — мой ангел бьёт крыльями, разрезая со свистом воздух. На мгновение отключаюсь: в ушах — звон, перед глазами — звёзды, а затем — мрак.       Зрение возвращается постепенно. Не слышу ничего, кроме собственного сердцебиения. Пульс шкалит, и я хочу кончить, хоть рыдай. Сука, они насытились, а я? Зачем мне это представление?       Пахнет гарью. И муть перед глазами — не причуды зрения, это оседает пепел. Крылья, чёрным блестящим полотном расслабленно лежат на постели, покрывая её всю и свешиваясь за край. У моих ног — перо. А дальше ещё одно. У меня их дома — целая коллекция.       Нехотя шевелится, шелестит крыльями, ему сейчас слишком лениво. Вынимает, и, прежде чем опустить мальчику ноги, я успеваю увидеть, как вытекает сперма из приоткрытого ануса. Хочется припасть губами, хочется вылизать, как котенка, и собственные желания меня повергают в шок. Откуда во мне столько нежности к чужому телу?       Хмурюсь и упускаю момент, когда ко мне приближается — как есть, сытый хищник. Щеки моей касается, ведёт пальцами, задевает губы, а меня пробивает дрожь от этой невинной ласки. Мне сразу давит портупея и лёгкие будто в тисках — нечем дышать. Вблизи запах гари сильнее — почему от него пахнет так, словно его дом — ад?       Оборачивается на смятую постель, где в той же позе лежит мальчишка, даже ноги не сдвинув, и вообще не шевелясь, будто в отключке.       — Нравитсссяяя? — вынуждает меня посмотреть. Внимательно. — Он твооой. Сссудьбааа, — руки разводит, усмехаясь. — Не упуссстиии.       О чём он?! Какая нахуй судьба?! Я дышать без него не могу, других просто нет! И никогда не было! Он единственный мужчина, который вообще был в моей постели, единственный, на кого я посмотрел иначе.       Вскидываю глаза так стремительно, что мутится в голове. Улыбается.       — Поймешшшь позжжжеее, — опускается передо мной на колени и мне дурно от этой картины. Я даже не верю, что мне было дозволено к такому, как он, притронуться, что я успел познать его и заклеймить укусами — бывало всякое. У меня не было более чувственного любовника, который бы так тонко ощущал меня. Он неземной весь, как есть — ангел.       Ведёт пальцами по ремням, избегая к голой коже притрагиваться. Ожидание прикосновения — одна из самых сладких пыток. Смотрю, как губы облизывает, оставляет приоткрытыми. Я чувствую его горячее дыхание на своей головке и в сознании начинается обратный отсчёт. Поднимает глаза и я молю одними губами:       — Расправь крылья…       Слушается. Стоя передо мной на коленях медленно свои невероятные крылья разворачивает. Восторг переливается за край, я отпускаю себя, вцепляюсь руками в жёсткие суставы, сминаю в пальцах роскошные перья, нещадно… Он стонет и берет в рот.       Три…       Из моего горла — ни то рыдание, ни то всхлип. Я так долго ждал и скачок на следующую ступень — стремительный, мне остались секунды до закономерного срыва.       Два…       Всё тело немеет, пальцы рук и ног — ватные, я их не чувствую. Пульсация в висках, в груди, и там, внизу, где горяче́е с каждым мгновением.       Один…       Я делаю бесконечный вдох, пока не начинает кружиться голова, а в лёгких не остаётся места. Пружину сжимает до необратимой деформации. Я чувствую слом перьев в отчаянно сжатых кулаках. Он рычит.       А следом — я.       Когда пересекаю финиш — гаснет свет. Во всех смыслах. И вовне и в моем сознании. Всегда так, от раза к разу. А когда прихожу в себя — я всегда один. Лишь сажа на стенах, медленно оседающий пепел и черные смолянистые разводы на простынях говорят о том, что мне не привиделось.       Руки ещё хранят тепло его крыльев, а тело — отголоски оргазма. Лёгкие дымом горьким наполнены и я ещё долго буду его выкашливать, на свежий воздух выбравшись.       Я не запомню его лица — за пределами этого места оно всегда будто тенью сокрыто. С возвращением во внешний мир, всё здесь произошедшее рябит и тает, словно окутанный плотной вуалью сон. Нездоровая фантазия или горячечный бред. И лишь коллекция черных блестящих перьев на каминной полке напоминает мне, что я не безумен.

***

            До боевого вылета — стремительно утекающие минуты. Погрузочный люк «Геркулеса», словно раззявленный беззубый рот, одного за другим моих бойцов пожирает. Мои действия отточены до автоматизма и отшлифованы временем: проконтролировать, чтоб личный состав занял места согласно плану размещения; дождаться, пока техники надёжно зафиксируют на платформах вооружение и покинут грузовой отсек; доложить экипажу о готовности к вылету. И вся отлаженная механика действий летит к ебеням, когда взгляд врезается, как в бетонную стену на немыслимой скорости, в кудрявую макушку второго пилота.       Я узнал его. Лика хранителя я не помню, но мальчишку запомнил отчётливо — он словно на радужке отпечатался, его образ выжжен в сознании, стеклянные глаза меня во снах преследуют, а пробуждаясь, я вынужден дрочить в ду́ше, чтоб унять возбуждение. Порнокартины из прошлого в мою память вшиты: как сладко изламывалось его гибкое тело на простынях, сажей выпачканных; как судорожно он дышал и блядски выстанывался; как мягко он принимал чужой член — я всё это зачем-то помню. Сейчас он смотрит на меня, распахнув свои вполне осознанные глаза, и я не замечаю в его реакциях узнавания — он меня не помнит, и вряд ли о нашей встрече у него хоть какое-то воспоминание сохранилось. Может, считает сном, но вероятней — провал, пустота, в которой нет ничего.       Пауза в две секунды кажется вечностью. На меня первый пилот оборачивается, ощущая заминку, которой быть не должно. И сейчас не время для рефлексии, но мне сложно подавить шоковое состояние. Сердце бьётся, словно это его последние мгновения — тяжело и загнанно. Не могу стереть с лица потрясение, и со стороны, наверное, я выгляжу пугающе — здоровенный экипированный мужик с перекошенной мордой, но малец смотрит на меня, как на божество, во взгляде сквозит едва сдерживаемый восторг и восхищение. Он пытается справиться с неуместной эмоцией и выглядеть бесстрастно, но я вижу! Я — вижу!       Он въебался в меня с первого, мать его, взгляда!       Юный совсем, лет двадцать, но наверняка внешность обманчива: будь он сопляком — не сидел бы в кресле пилота военного транспортника. Ему идёт форма — кому она не идёт? Жрёт меня своими глазищами, останавливая время, а затем, словно спохватившись, взгляд опускает, прячет, не в силах быстро с собой совладать. Морщится, ему не по себе — мало ли как суровый боец на такую откровенность отреагирует.       Не бойся, малыш, я тебя не обижу.       Обрушивается понимание — он мой. Полностью. Он — та вторая часть, в которую меня, слепого и зашоренного, с разгона швырнули, очки непроницаемые содрали, и потребовали безапелляционно: «Смотриии!»       Хранитель прав. Как всегда прав. Я упустил бы. Не взглянул бы даже. И мысли бы не допустил, что с мужчиной быть могу. Если бы он не показал, как это может быть.       Чувствую, немеют ноги, когда осознаю, что всё, что со мной происходило — вот ради этого. Чтоб, встретив мальчишку, я его заметил, а не посмотрел сквозь, как на очередного безликого пилота, чьих имён я не запоминаю. Если бы не мой ангел... Мой хранитель...