Неон

Крупная неоновая голограмма с планом нового парка неожиданно свернулась в медленно крутящуюся вокруг собственной оси табличку «17:44 16.04.2247». Санкт-Петербург, испустив негодующий вздох, пару раз взмахнул ладонью над контрольной панелью, в пятый раз за последний час пробуждая ото сна проектор. Положа руку на сердце, винить тут стоило отнюдь не девайс — старичок сорок второго поколения давно заслуживал выхода на покой в качестве познавательной игрушки для какого-нибудь юного микрогородка Ленинградской области, а он тянул, не желая расставаться с простой и привычной вещью, каждая настройка и каждая функция которой изучены вдоль и поперёк. Да и где он отыщет ещё одну машину, столь толерантную к вмешательствам отвёртки и стороннего кода? Производители не дураки терять прибыль и год от года увеличивают и усложняют защитные протоколы. А он не привык переплачивать за то, что без труда может сделать сам. Интересно, если бы Пётр Алексеевич, когда учил его азам черчения, мог хоть одним глазком, хоть на долю секунды заглянуть в будущее и увидеть, что и какими инструментами он будет чертить через полтысячелетия, что бы тот подумал? Ему, как Петру Петровичу, нравилось воображать, что отец-основатель бы им чрезвычайно гордился. Когда возбуждённый открытием поток вопросов сумел бы остановиться. Улыбнувшись собственной фантазии, Пётр положил руку на верхний край жидкокристаллического экрана, установленного перед ним на подвижном штативе, и мягко отклонил его так, чтобы тот напоминал старинный деревянный мольберт. Затем его ладонь перепорхнула на боковой регулятор штатива. Закручивая вентилеподобный колок, он слегка повернулся на высоком вращающемся табурете влево и взял с нагревательной подставки пузатую кружку. Кружку подарил Москва, поэтому она была идеальна. Чёрная матовая поверхность безо всяких надписей и рисунков снаружи, внутри — белоснежная керамика, на фоне которой прекрасно видна плотность и оттенок напитка. Удобная и крепкая ручка, держась за которую не обжечь пальцев, и хитрая форма, из-за которой кружка выглядела совсем небольшой, но вмещала в себя добрых 400 миллилитров кофе. Прекрасного, насыщенного натурального кофе, который, вопреки всем уверениям экологов в начале 2000-х годов, не только не исчезал с лица земли вот уже третье столетие, но и весьма недурно себя чувствовал. Делая глоток, Петербург отнял пальцы от колка и вынул из зарядного чехла стилус. На кончике загорелся неоновый огонёк такого же голубоватого оттенка, что и голограмма и контурная подсветка экранов. Стукнув стилусом по иконке приложения, Пётр создал новый холст и, небрежным взмахом руки бросив на него масштабную сетку, принялся размечать контуры будущего макета. Макет предназначался для градостроительной комиссии. Несмотря на все усилия Москвы по внедрению в школах углублённых уроков черчения и проектирования, среди ныне живущих поколений оставалось ещё немало людей, не могущих вообразить итоговый вид объекта по чертежу. Презентации проекта с наглядным материалом всегда проходили лучше. С появлением интерактивных голограмм Петру полюбилось добавлять к особенно важным частям интерактивные точки, после нажатия на которые раскрывались эскизы с зарисовками. Позволив нейросети выполнить подготовительную работу, Петербург некоторое время вращал макет так и этак, думая, какие детали стоит снабдить зарисовками. Наконец, разметил точки касания — центральная площадка с большим фонтаном, вход, спортивная площадка, одна из осевых аллей, зона с цветочными арабесками, вдоль которой тянется прогулочная дорожка, зона летнего театра и пара точек с живописными видами… «Три», — помедлив, решил он и добавил ещё одну, недалеко от зоны с беседками. Затем скомандовал нейросети: — Увеличь масштаб точки номер один в два раза. Голограмма, встрепенувшись, развернулась к нему главным входом на территорию парка. На макете он пока был обозначен скупым полупрозрачным «заборчиком» из тонких прямых столбиков типовой формы. Поймав на стилус внутренний уголок одной из створок ворот, Петербург скорректировал линию, задавая нужную форму ковки. Часы в углу экрана мигнули, сигнализируя о наступлении нового часа: 18:00. Пётр мысленно констатировал, что у него есть ещё три часа — влекомый запахами весны и весёлостью неспящих туристов, он полночи слонялся по набережным и приступил к работе только в полдень. Времени хватит и на макет, и на эскизы. Дело спорилось. Однотипные модельки, сгенерированные нейросетью на основе фигур и размеров из чертежа, постепенно обретали индивидуальность и выразительность, обрастали текстурами и преисполнялись цветом. Увлёкшись, Петербург перестал замечать ход времени. Забытая кружка кофе остывала на подстаканнике. Нагревательную подставку заняла привлечённая теплом кошка. Пётр почесал любимицу за ухом — машинально, даже не осознав разумом её присутствия, — и вновь погрузился в проработку макета. Целиком поглощённый своим занятием, он едва не подскочил на сидении, услышав, как вдруг хлопнула в прихожей дверь. Сердце забилось в трепетном неверии: ключи от его дома имелись только у Москвы. Но ведь сегодня только среда. Или нет?.. Петербург бросил взгляд на экран. Тот уверенно демонстрировал, что сейчас 20 часов 16 минут среды. Он поднялся с места и шагнул в сторону коридора, но, спохватившись, торопливо вернулся и сменил цвет интерфейса на жёлтый. Голограмма, экраны и контрольные лампочки стремительно потеплели. Комната, прежде подобная виртуальной чат-ячейке, озарилась мягким сиянием, напоминающим свечное. Так было лучше. В мерном свете стандартной голубой подсветки он видел Москву постоянно. И там, на совещаниях и разнесённых по разным площадкам мероприятиях, на удалении сотен километров и тысяч пикселей, Михаил был таким восхитительным, таким безупречным и выверенным, — и таким далёким в ледяных неоновых тонах, фарфорящих его кожу и холодящих солнечные волосы до бледного золота, а иногда практически до платины, — что казался почти нереальным. А хотелось чувствовать его рядом. Настоящего, живого и тёплого, как ласковое весеннее солнце. Москва стоял в прихожей на одной ноге и, опираясь рукой о стену, стягивал с пятки узкую остроносую туфлю. Заслышав шаги Петра, он вскинул глаза, и сероватое от усталости лицо озарилось тихой радостью. — Ты как сюда?.. — вырвалось у Петербурга. Михаил усмехнулся с предвкушением человека, принесшего хорошую шутку. — Представляешь, навигатор мне посчитал, что долететь на скоростном поезде до тебя будет чуть ли не в два раза быстрее, чем добраться из центра до моей нынешней квартиры. Ботинок наконец поддался и резко соскользнул на пол. Не ожидавший такого поворота Миша цокнул языком и наклонился за ним. Пётр употребил заминку на то, чтобы совладать с собой: в нём схлестнулись сочувствие и истовое желание благословить неизбывные московские пробки — все и каждую по отдельности, — за то, что принесли к нему Москву среди недели. Попытка примирить в своей реакции и то, и другое вылилась в не слишком убедительное замечание: — Бедняга. — Нет худа без добра, — сунув туфли на свободную полочку обувной этажерки, отозвался Михаил и, отряхнув ладони друг о друга, поравнялся с ним и, вытянув шею, коснулся губами его щеки. — Привет. Петербург улыбнулся. — Привет, — он приобнял Москву поперёк спины, не желая сразу увеличивать дистанцию. — Голодный? — Нет, — качнул головой Михаил. — У нашей стажёрки сегодня день рождения. Она всех угощала пиццей в конце дня. — Ты, значит, накормленный, — констатировал Пётр и снисходительно прищурился: — В кой-то веки. Москва фыркнул: — Не то слово! Милая девочка так боялась кого-нибудь обделить, что потратила, по-моему, весь аванс. А там пол-отдела — барышни, худеющие к лету. Они, конечно, съели по кусочку-другому, чтобы не обидеть, но это разве дело? Пришлось нам с заместителями мэра отдуваться. Петербург усмехнулся. — Выпиши девочке премию. Так поиздержалась! Миша звонко зацокал языком. — Ай-ай-ай, Пётр Петрович, — протянул он и невесомо щёлкнул его пальцем по кончику носа. — К коррупции склоняете! Но тут же пообещал: — Придумаю ей какую-нибудь сверхурочную задачу с хорошим вознаграждением. Пётр одобрительно кивнул. — Мне ещё час нужно поработать… — начал он, но Москва всё понял без лишних слов. — Посижу с тобой. И вот они сидели в кабинете уже вдвоём. Петербург — на всё том же крутящемся табурете, Миша — забравшись с ногами в подставленное рядом кресло. Кошка, завидев вакантную ложбинку меж скрещённых по-турецки Мишиных ног, немедленно перебралась к Москве и теперь громко урчала под усердными ласками его беспокойных рук. Михаил, оправдывая титул её самого любимого человека, чесал и гладил именно так и там, где нужно, планомерно превращая своенравную кошачью особу в блаженно растекающуюся меховую тушку. И в свете золотого неона это было прекрасно.