Еще предстоит узнать

У Далтона не «возможно, были проблемы» — у Далтона, мать его, точно были проблемы. Далтон, с его приятными манерами и странными улыбками, был чертов псих. Бен знал это, потому что знал, что про него тоже думали так — но он не был психом, нет, он всегда знал, где грань. Он всегда знал, что делает и почему. Расчет — вот что им двигало. А Далтон… Он просто сходил с ума. В какой-то момент, по каким-то причинам. Встречаясь с ним в забегаловке Элли, даже просто здороваясь и болтая ни о чем, Бен не был уверен в том, что все делает правильно. Встречаясь с Далтоном в спальне, Бен не был уверен в том, что выживет. Бен быстро забыл про закусочную, правда. И дело было не в нытье сестры и не в героической несгибаемости нового вышибалы с синими глазами — такого же нереального цвета, как иногда бывает небо в этих местах (да-да, Далтона). У Бена были свои причины. Он забросил эту идею с отелем довольно легко, когда правильно оценил новую расстановку сил после появления этого новенького — а еще, Нокса. Черт с ним, с тем, сколько денег он уже угробил на то, чтобы испортить настроение Элли, деньги приходят и уходят. Бен все равно получит то, что захочет. А бешеную энергию Нокса оказалось гораздо выгоднее направлять на разборки с другими их конкурентами. Это открывало ему новые перспективы — и некоторые из них стоили абсолютно всего. И да, он наслушался всего за это время. Что у него нежная кожа, тонкие волосы и хнычет он, как девчонка. Про кожу правда — Бен с шипением растирал синяки, которые скрывал под яркими костюмами и рубашками; чертовы толстокожие костоломы. Странное дело: где бы не появился он, там вскоре появлялся Нокс, а потом Далтон, или наоборот и в любом порядке, не сговариваясь. Их словно магнитило друг к другу — с любой стороны побережья. Но от этого Бен точно не мог отказаться, потому что… Вообще-то, Бен не был девчонкой. Да, собственные мысли, вызов в глазах Далтона и обидные словечки Нокса, на которые он не скупился, включали в нем тупое, злое упрямство, заставляя снова и снова лезть на рожон. Но он, черт возьми, знал, что делает, и способен выдержать многое. Вообще-то, Бен изменился. Ему это говорили, но Бен и сам чувствовал, что это так. Истеричные перепады настроения исчезли — он обрел фокус. Мир стал более ярким; Бен как никогда чувствовал себя живым. И, вообще-то — Бен улетал на Луну. Бен задыхался, и стонал, и кончал, и возбуждался заново — снова и снова, в любой чертов час любого чертового дня в этих чертовых тропиках. Черт побери этих профессиональных спортсменов с их перекрученными мышцами и бесконечной выносливостью; Бен не был спортсменом, хотя до этого даже гордился своей физической формой. На самом деле, до этого Бен много чем гордился. Он гордился тем, что мог физически (при помощи своих парней) и морально (при помощи своего охренитительного чутья) согнуть любого, кто стоял у него на пути — пока это самое охренитительное чутье не дало сбой на тех, кто, как казалось, был вообще из другого мира. Он годился своими мышцами — пока ему не показали, что все его труды в качалке нихера не стоят. Он гордился тем, что его считали психом — пока Далтон не улыбнулся ему поверх чашки кофе. Бен думал, что знает об удовольствии все. Он был абсолютно уверен, что ничто не заставит его почувствовать интерес снова — пока однажды поздним вечером Далтон не впечатал его в стену. Бен думал, что раскрыться физически еще больше уже не возможно — пока Нокс, удерживая сразу и его, и Далтона, не доказал ему, что не знает Бен ровным счетом нихера. С недавних пор, Бен рад, что некоторые его представления были ошибочными. Это открывало ему новые перспективы.