Страх

Кроваво-красный. Красные лужи, красные ветви. Цвет его волос. Сначала я его ненавидел, красные патлы хотелось вырвать с корнем. А потом красный стал цветом страсти и одержимости. Это болезнь всех Учих, хах? Наследственная ошибка, передающаяся по крови вместе с кроваво-красным шаринганом. Хватаюсь за гладкие пряди, грубо и резко, так, что он кривится от боли, шипит, смотрит — с непониманием и злостью. Яростью, похожую на ту, что застилает глаза джинчурики красной чакрой демона. Но не пытается вырваться, будто смирившись со своей участью. Он своего рода тоже джинчурики. Хрупкий и слабый. Одно лишнее движенье — и рассыпется. Вжимаю головой в деревянное изголовье машины, стараюсь не смотреть в глаза, потому что знаю, что пропаду. Веду взглядом по вздувшимся на шее венам, выступающему кадыку — куда угодно, только не в глаза: они слишком сильны и способны создавать даже ложные иллюзии. Провоцировать. Жаждать. Сминать. Хрупкий, слабый и одновременно с этим — чудовищно сильный. Обращающий города — в пыль, людей — в кровавое месиво. Чувствую, как он дрожит всем телом, сжимая мою руку, неловко сопротивляясь. Куройбо в предплечьях разрезают кожу, и это только больше распаляет. Волосы, гладкие и холодные, красные, как кровь, что тонкой струйкой стекает из неглубоких царапин на руках. Перехватываю их жестче, грубее, сильнее и целую. Жадно, покусывая губы, грубо запуская язык в рот. Знаю, что сейчас он неодобрительно смотрит, чувствую бешено пульсирующую артерию под ладонью, и хочу ощутить его всем телом. Он вздыхает, снова дрожит — но уже иначе, и пока мне не сорвало крышу окончательно — отрываюсь от него, отпускаю. Вижу, моя тень нависает над ним, как и я сам. Словно преграда на пути к свободе. Я хотел тебе помочь сначала. С ногами. Подводным, без всех этих ухищрений, ты был бы намного полезней. Но… Думаю об этом и срываюсь. Снова целую, чувствуя горячие слезы. Твои? Мои? Всё равно. Крепче прижимаю, всё также жадно целую, стараюсь не задеть куройбо в спине. Хватаю за затылок и поясницу, разрывая поцелуй, утыкаюсь носом в красные пряди, вдыхаю запах металла и лекарств. И потом всё же решаюсь посмотреть в глаза. Он смотрит в ответ, а я плыву, будто под гендзюцу, и понимаю, в очередной раз понимаю, что никому не хочу его отдавать. Пытается отвернуться — потому что тоже плывёт. Потому что в какой-то момент доверился. Не мог не довериться. Проникся моей болью, как и я — его. Впиваюсь в подбородок и впавшие щеки, поворачивая его лицо к себе, и снова смотрю, не в состоянии оторвать глаз. Риннеган словно озеро мудрости, родившееся из капли боли, эхом отдающейся рябью на нём. Вижу, что больно, и в этот момент что-то внутри скрипит. Возможно, не стоило так. Возможно. Но тогда ты бы не был моим, как и не была моей Рин. Поэтому не смотри на меня так. Неужели ты не понимаешь, что только провоцируешь? Сжимаю пальцы на его лице крепче, слушая его тяжёлое дыхание, видя голубоватые вены, понимаю — жив. Он всё ещё жив. Жив и рядом со мной. Покорно принимает и разделяет всё. Я не один. Я с ним, и капли моей боли расходятся кругами в его глазах. Зачем мне лечить тебя, Нагато? Зачем? Зачем выпускать? Ты же знаешь, что в этом мире нет свободы. Нависаю над ним, слабым и сильным одновременно, как барьер, который не даст навредить или побеспокоить. Он прикрывает глаза, сводит брови к переносице. Отвергая все, что теплится в нём, всё, чего хочет и что испытывает ко мне. Не хочет принимать свою потребность в принадлежности. Не хочет думать, что до такого всё дошло. Я это знаю. И он знает, что я знаю, читаю, как открытую книгу, знаю, как себя самого. Резко хватаюсь за куройбо в спине, оттягиваю, слыша, как он шипит. Не смей, слышишь? Не смей отрицать всё это. Не бойся. Разве есть то, с чем мы не справимся? Ты же знаешь, что нет. Останавливаюсь, уже сам прижимаюсь, кладу вторую руку ему на грудь, чтобы вновь убедится — он здесь, рядом, живой и невредимый, с горячей и тяжёлой чакрой, рваными потоками выходящей из него. Что мне с собой делать? А главное — что мне делать с тобой? Я хочу чтобы ты забыл всё. Родителей, Яхико, Конан, Джирайю, Акацуки. Отринул все чувства к ним и сохранил — только ко мне. Хочу, чтобы ты был полностью и без остатка моим. Моим оружием, моими глазами и ушами, моей марионеткой, моим лидером. Просто моим и ничьим больше. Чувствую, как он наконец расслабляется, устало упирается головой в плечо, словно давая согласие на дальнейшее. Трогаю его везде: он горячий и холодный одновременно. Не знаю, каким он мне нравится больше: покорным и принимающим или строптивым, сосредоточенным только на цели. Наверное, мне нравится всё вместе. А что нравится тебе? Во мне. В Обито Учихе. Я показывал его тебе хоть раз? Да — вспоминаю — показывал. Много раз. Чьим ты хочешь быть? Мадара груб и жесток. Странно, что его глаза достались тебе. А Обито — мягкотелый и слезливый. Но нежный. Наверное. Смотрю ему глаза. Чьим ты хочешь быть, Нагато? В его глазах кисло-сладкая боль от принадлежности и нежелания принадлежать. За ними следует понимание — иначе он не может. Так и с Амегакуре — ты хочешь, чтобы она принадлежала тебе. Но злит то, что так и с Конан. Конан. Сколько раз я отправлял её на долгие миссии, сколько раз я пытался отвадить её от тебя и тебя от неё? Она всё время возвращается, и вы занимаетесь в своём маленьком мирке, будто меня не существует. Мне было бы плевать, но она, только она, способна забрать тебя у меня. Почему сейчас ты лежишь на моем плече, в моих объятиях, после поцелуев, но всё равно не хочешь отпускать её? Зачем она тебе? Как напоминание о прошлом? О том, что у тебя было? Я не хочу об этом думать. Не хочу думать о том, что у нас когда-то было. Ни к чему. Сейчас я есть у тебя, а у тебя должен быть только я. Не противься. Не провоцируй меня снова напоминать тебе, кто здесь главный. Кому ты принадлежишь. Кому в действительности ты нужен. Разве жители Аме испытывают к тебя тоже, что и я? А Конан? Нужны ли тебе люди, которые тебя не любят? Разве кто-то сможет полюбить тебя в таком теле? Слышу скрежет зубов, тяжело дышу от злости. Сильнее хватаю, провожу ладонью по спине, пояснице, бокам, животу, груди, ощущая, как с новой силой накатывает возбуждение. Покусываю щеки, спускаюсь к шее, целую и кусаю, грубо, страстно, жестоко. Будто без этого он не будет моим полностью. Будто правда в том, что его можно полюбить. Что кто-то вновь заберёт у меня то, что мне дорого. Понимаю, что иначе как грубо и жестоко быть не может. Вновь убеждаюсь в том, что лечения для него нет и не должно быть. Отрываюсь и снова смотрю в глаза. Убеждаюсь, что он должен быть только моим и ничьим больше. Должен оставить чувства к другим и сохранить — только ко мне. Только я должен быть способен причинить боль и эту же боль погасить. Я смотрю ему в глаза и плыву. Вижу в них горько-сладкие тёмные волны — ему тоже нравится. Чувствую, как лёгкое тепло распространяется по телу. Кто тебе больше нравится, Нагато? Вздрагиваю. Может ли тебе нравиться Обито Учиха? Сжимаю его, зная, что ему больно и неприятно, а на костлявых руках скоро появятся синяки. Всё равно. Не смей всё, что сейчас было отрицать. Не смей отводить потом взгляд. Просто не смей. Не смей оставлять меня здесь одного.