Мы — навсегда.

      Каждый раз, когда Ли Чжао Юй закрывает глаза — дышать становится на мгновение тяжелее. Время бежит, локации сменяют одну за другой и вот он — сломанный, перевернутый с ног на голову, — лежит в темноте собственной комнаты, выделенной для него Протоколом.       И вроде-бы все как обычно. Только необычны ситуации и люди, с которыми приходится сталкиваться каждый день. Дрожь сковывает тело каждый раз, когда Айсо пересекается взглядом с другими агентами. У него нет доверия к ним — у них к нему. Парадокс, который ломает всю суть его существования в этом месте.       Чувство обреченности здесь — намного хуже, чем когда он попал в Песочные Часы.       Одиночество было его подругой, с которой он без проблем обменивался сигаретой в темноте жуткого переулка после очередного контракта. И из этой темноты ему не хотелось убегать. Сколько бы раз Айсо не разбивался стеклом о тяжелую поверхность реальности, он все равно был предоставлен сам себе и свои раны-швы-шрамы обрабатывал самостоятельно.       Командная работа — незнакомое слово. Он наемник — Сиреневая смерть — привыкший работать совершенно один.       И раны все же не заживают, больно постоянно. Сколько не обрабатывай — они все равно будут вспороты. Будут вспороты до тех пор, пока Солнце не упадет в ладони горизонта, обменявшись с Луной непрямым поцелуем.       Метаясь по штабу тенью, Айсо не замечает чужих рук, голосов и улыбок, не встречается глазами с напарниками-товарищами или — может быть, а может, нет, — друзьями. Игнорирует чужие возгласы и вздохи, включая очередной плейлист, заученный наизусть.       Хочется забыться, исчезнуть. Хочется, чтобы Тоска и Одиночество слились в поцелуе с бледными губами наемника. Жадно облизывали их, царапали и кусали. Наверное поэтому другие агенты избегают его, боятся, остерегаются, может, даже шарахаются. Потому что он — опасность, убийца и не более, не человек. Монстр. ///       Когда мир окутывает Тьма, Айсо достает из пачки Мальборо вторую сигарету, держит ее зубами, пока прикуривает, а затем немного морщится от неприятного, но привычного дыма сигары.       От влажного асфальта веет сыростью, мхом и свежескошенной травой. И на секунду он чувствует Спокойствие, что тихо сидит рядом, поглаживает его невидимой рукой по голове, приговаривая ласковые слова. Оно не курит, лишь наблюдает с немым желанием заставить наемника бросить.       Дым неприятно щекочет горло, оставляя на языке привкус горечи. Айсо чувствует, как сигарета понемногу берет свое, заставляя организм расслабиться. И в этот момент мир кажется ненастоящим, искусственным и чужим. Словно все, что происходит в его жизни — выдумка, сказка, легенда. Только вот он далеко не главный герой даже собственного рассказа.       Замерзая на ветру, сковывая ладони в замок, Айсо слегка дышит на них, трет руки пару секунд, затем снова прячет в карманы. Плечом чувствует фантомное тепло то ли Спокойствия, то ли Одиночества. Только тепло это — с ароматом апельсина, ярко-зеленой макушкой и заразительной улыбкой, — прижимается ближе. — Ты ведь замерз, давно здесь сидишь, — следом Чжао чувствует на шее обжигающее тепло чужого шепота, пристальный взгляд обеспокоенных карих глаз. И Айсо роняет себя в бессилии, на мгновение теряется, долго моргает, но, в конце концов, оживает вновь. — Не совсем, — также тихо выдает наемник.        И Гекко — тот, кто никогда, скорее всего, не пробовал табака, — цепляет зубами из чужой пачки за фильтр сигарету. Жестом просит прикурить и в блаженной улыбке расплывается, когда дым касается языка и распространяется по горлу. Кажется, он достает до каждой точки в его организме, в голову дает моментально. — Снова кошмары? — только вот Айсо никогда в этом не признавался, никогда ни с кем об этом не говорил. Удивление от вопроса Матео сменяется неуверенностью.       Может ли Сиреневая смерть доверять ему?       Или не так.       Может ли Чжао Юй Ли доверять Матео?       И у Айсо снова не находится ответа, как на свои бесконечные вопросы-догадки-предубеждения. Пока он смотрит в чужие глаза, направленные на небо, сигарета тлеет до половины, невыразимой печалью стынет лиловый закат. — Смотри, две звезды, нас тоже двое, — для Айсо навсегда останется загадкой то, почему такой простой человек, как Гекко, был настолько обворожительным. Ком на выдохе застревает в горле, ответить — как назло — не получается. — Значит, будет созвездие.       От нежности улыбки Матео небо в слезах. Из его пальцев ускользает сигарета, касаясь чуть влажным фильтром бледных губ наемника. — Мне всегда хотелось покурить с тобой одну сигарету на двоих, — Гекко останавливается, вглядываясь в узорчатые глаза Айсо, словно искал в них одобрение. — Надеюсь, ты не против.       Ночь все равно оставит все в секрете: томные касания, одна сигарета на двоих, тихие разговоры, прохладный ветер, что так приятно ласкает лицо. И улыбку Гекко, что не сравнима даже с Солнцем. Если бы только у Чжао была возможность. Но Матео — что-то секретное, недостижимое. И он чувствует себя грязным, чувствует вину за то, что он — это просто он. Безобразный, израненный.       Луна тянется по крышам домам, и зрачки Гекко становятся глубже, становятся чем-то интимным. Айсо хотел бы это сохранить, запечатлить — в конце концов — зарисовать. Даже если он не умеет.       Каждый сам выбирает: сладость или яд. И ему хотелось бы выбрать это яркое, неповторимое — зеленый сменяет фиолетовый, перекрывается черным, — чудо. И если бы Айсо были доступны все языки в мире, все слова, он бы, вероятно, не смог описать то, кем является Гекко. Для него он — что-то невозможное.       Ли закрывает глаза, чтобы просто дотронуться до лепестка цветущей вишни. Но не может. Томно вздыхает, тут же выдыхает. Желание закурить появляется отчаянным узлом где-то в груди. Вечно жаждущие руки тянут обратно. Ему из этого вряд ли выбраться.       Но, честно, Айсо старается. — Кошмары. Да, было несколько сегодня, вчера, — он делает паузу, неуверенно обращает взгляд на Гекко, словно ищет в нем защиту. — Всегда, — и это правда. Каждый раз закрывая глаза, он окунается туда — темное, неуловимое, жидкое, — где его уже ждут. Но его больше волнует то, откуда Гекко знал.       И, словно, прочитав мысли, Матео отвечает так тихо, будто эти слова являлись его большим секретом. — Я не хотел влезать во что-то личное, поэтому всегда молчал, сохраняя в тайне, — Гекко берет чужие — холодные и влажные от волнения, — руки в свои, согревая теплом. — Краем уха слышал твои ночные разговоры, затем как ты выходил из комнаты, чтобы покурить и слишком долго оставался за пределами Протокола, — и сердце пропускает удар, когда Айсо видит в чужих глазах то ли печаль, то ли грусть, то ли вину.       Как бы, по словам самого агента, он не хотел влезать в личное, но уже точно держит его руки в своих. Коснуться Ли — значит обжечься. И его больше удивляло, почему Гекко не убегает. Прочь-прочь-прочь, как от огня. Ведь этого огня и сам Айсо боится, как бы абсурдно это не звучало. — Останься еще немного, — не просьба — мольба. И Матео становится больно. Больно, просто потому что он не может спасти, защитить, не может ничего с этим поделать.       Дрожь подбирается быстрее, чем Смерть. Руки становятся холоднее, а в голове — пустота. Возможно, Айсо сам себя раскрошил, раскроил по дням, которые провел в Песочных Часах. И, если раньше ему было по силам избегать этого, игнорировать подступающую тревожность, а кошмары, даже после самых жестоких убийств, не беспокоили, то сейчас, в Валорант, все иначе. И Чжао не может это контролировать. Как и сейчас свою слабость, накатывающий приступ панической атаки.       Гекко, кажется, тянулся дотронуться до того, что болело внутри Айсо. И, если он попытается обнять наемника, то, вероятно, нащупает незажившие швы. Стежок за стежком — он пытался собрать себя сам, но выходило неаккуратно, рвано и, возможно, поэтому гноилось. Ныло слишком сильно, что Айсо больше не мог это игнорировать. — Все будет хорошо, я рядом, — и этого достаточно, чтобы наемник поверил. Хотя это бóльшее, на что был способен сейчас Гекко. Нежно прижать — фарфоровый солдатик, который все-таки разбился, — к себе, погладить по голове.       И за этой стойкой оболочкой есть душа, и в ней — сотни болящих точек. Точек в ней, как и шрамов на теле Айсо, — если он вывернется наизнанку, Матео устанет считать заплатки, все дыры-шрамы-раны. Ли верил, что в нем света мало, поэтому никогда никого не хотел втягивать в свою жизнь. Не Гекко — солнечного парнишку, с множеством мелких веснушек. Он понимает, что его тьма может пугать, что в нем нет ничего хорошего и все, что он может — обнять в ответ. Отчаянно, с нуждой, с которой никогда ни к кому не обращался. — Сколько ты не спал? — риторический вопрос, потому что Гекко знает ответ заранее. И только на пальцах — столько хватило сил Айсо, чтобы показать. Язык свернулся в трубочку, а в горле застрял ком. — Четыре, — в немом удивлении слово застревает в воздухе.       Если бы только он спросил, насколько наемнику было больно, то вряд-ли бы тот смог ответить. Масштабы трагедии Гекко может оценить сам, поэтому руки его тянутся навстречу, обхватывают худое лицо, сливаясь с чужими — холодными, словно снег Айсбокса, — губами. Теперь не нужно ждать зимы, она здесь, стоит лишь коснуться. Но чужое тепло заявляет свои права на тело Айсо: щеки тут же краснеют, когда Матео прикусывает нижнюю губу не с силой, а с нежностью. — Помни, я всегда протяну тебе руку, — лоб соприкасается со лбом, а чужие глаза направлены в фиолетовые напротив, а в них — отражение яркой луны с краторами, что не видны невооруженным глазом. — Разреши мне быть ближе, разреши дотронуться.       Желание коснуться начинается с самого Айсо, а заканчивается его царапинами, шрамами, до каждой ноющей, — как внутри, так и снаружи, — раны. До того, что внутри болит. Хочется стать лепестком белой вишни, затеряться в карманах белой толстовки и никогда не найтись.       И Гекко всегда мечтал хотя бы во снах дотронуться, но из руки ускользает рука, и он теряет его в темноте собственных мук. — Вот рукав моей куртки, — а в руках и само сердце Гекко, такое невинное, нетронутое, такое открытое. И грудной клеткой Айсо чувствует его биение, отдает в мозг и в ушах — писк. — Да, ты взрослый мальчик, — пальцы сплетаются, а руки сжимаются. И наемник чувствует неуверенность сквозь волны притяжения. Почему-то становится легче. — И мальчики тоже плачут, — дыхание прерывается, а голос Гекко тут же ломается, когда самый главный страх Айсо вырывается наружу. — Знаешь, взрослые тоже плачут, взрослым тоже бывает страшно, — и какой бы груз на плечи наемника не лег, Матео уже заранее подписался чернилами под каждым, принимая вес на себя.       Каким бы сильным Ли Чжао Юй не был, он все такой же человек. А человек — это хрупко и тонко, и как только уберечь от падения? — Знаешь, мне тоже бывает страшно, — головой Айсо касается чужого плеча, прижимаясь теснее, там, где совсем тепло — к сердцу. — И, Чжао, Mi Alma, мы с тобой найдем выход, обязательно, — когда будет больно, трудно и жутко. Даже когда захлопнутся все двери, когда вновь накроет метелью. Снег однажды растает. — Ничего не бойся. За темной ночью всегда взойдет рассвет, — чужие руки — нежное покрывало, парное молоко, — касаются темных прядей, что волнами огибают каждый фаланг, проскальзывают между пальцами, словно утекающая вода.       И Айсо так и хотелось сказать: «Мне страшно, останься со мной». Но на языке застывает фраза, когда в очередной раз проводят рукой по голове. Дыхание Гекко тихое, поющее в такт порывам ветерка, но этого достаточно, чтобы страх ушел сам собой. И сердце без остановки колотится, выбивая на ребрах Матео азбукой морзе фразы.       «Забери меня. Отведи меня домой».       «Позволь мне забыть все, словно прошлой жизни никогда не существовало. Позволь мне забыться. Забыться с тобой».       А в ответ молчание, немое согласие и биение чужого, но — Айсо надеялся когда-то до боли в легких, — родного сердца. — Я так боюсь тебя потерять, — невесомый, почти кажущийся ненастоящим, поцелуй Матео оставляет на макушке, возле сплетения Солнца. И пусть сейчас они — разбитые и потеряные, но однажды и лишь однажды они найдутся вновь, чтобы полюбить шрамы друг друга. Млечные пути сольются воедино, чтобы стать центром Галактики.       Проснувшись ото сна, Айсо боится позабыть чужой смех, смешанный с неутолимой Печалью. Он все ждет теплые руки, что нежно касаются его волос, каскадом выбивая из легких звон — голубого неба, чистой реки, — колокольчиков. И ветер потерянных дней смоет с него усталость, руки призраков прошлого, что сжимают горло — на выдохе станет легче дышать. И Айсо говорил бы о Гекко каждой звезде с неба, если бы вновь остался один на один с Тьмой. Только вот мир — бумажный. Если вдруг все исчезнет, Матео останется жить в его стихах, выписываемых в стол.       После рассвета Чжао, вероятно, вновь будет его искать, он снова будет мерещиться, среди всех агентов Протокола. Но не найти его в этой Тьме. Он не знает куда идти, где искать. Ведь Матео — везде.       И сердце Чжао Юй Ли цветет теперь садом его имени.