Сотни записок

— Судьба так жестока! – он поднял руки к небу, будто обвиняя ее, – И даже когда Фортуна снисходительна к нам, ее улыбка... – он замялся, – улыбка напоминает... — ...напоминает злобный оскал, – подсказали из темноты. — ...напоминает злобный оскал! – закончил он, закрыв лицо руками. Внезапно зажёгся свет. — Папирус, милый, – Меттатон, стоявший у выключателя, быстро проглядел свет и поправил солнечные очки в розовой оправе, ставшие постоянной деталью его нового образа, – прежде всего, нужно поработать над запоминанием текста, кроме того, солнышко, ты немножко переигрываешь, – он, видимо, пальцами изобразил это «немножко», но Папирус не понял жест. Мальчик пожал плечами: он не понимал, как в принципе можно «переиграть» – перестараться? слишком... сыграть? Слишком хорошо выполнить работу? Меттатон ещё раз быстро пробежался взглядом по тексту, для удобства подняв очки на лоб, и поднялся на импровизированную сцену, собранную ими из подушек (по сути – просто огороженное место посреди гостиной). — Смотри, – он отложил текст на ближайшую думку и махнул в сторону выключателя, жестом попросив выключить свет, что Папирус послушно и сделал. Мальчик направил на Меттатона фонарик телефона, который до этого был направлен на него, и приготовился смотреть и слушать работу профессионала. — Офелия, – Меттатон едва сдвинул брови, изобразив сложную эмоцию: что-то среднее между суровостью и грустью, как, наверное, выглядят люди перед расставанием, – Офелия, пойми, – судя по жестам, он держал кого-то за руки, то вот-вот отпускал, то вновь притягивал к себе в объятия, – Судьба жестока к нам, – он говорил вкрадчиво и серьезно, будто от этого зависела чья-то жизнь, – Она часто бывает жестока, любовь моя. Фортуна – неверная подруга, – он отнял одну руку от невидимой собеседницы и поднял ее в небо, указывая ей на метафорическую «фортуну», – И даже когда она улыбается нам, – он сжал руку в кулак, погрозив небу, и снова схватил «собеседницу» за обе руки, – ...ее улыбка напоминает злобный оскал! – воскликнул он, нежно поцеловал собственную руку (видимо, подразумевая поцелуй руки другой актрисы) и отстранился, после чего убежал со сцены, на ходу делая вид, что достает меч из ножен. Папирус зааплодировал и, спустя минуту осознав, что они до сих пор сидят в темноте, включил свет. Меттатон, очевидно довольный собой, вернулся на сцену, забрал текст и шутливо поклонился. — Понятно? – спросил он, снова заняв свое прежнее место у выключателя, и Папирус кивнул. Скоро в их школе планировался фестиваль, на котором каждый класс должен был представить сценку, и их класс выбрал новое прочтение «Гамлета», где Папирусу досталась главная роль по большей части из-за громкого голоса и яркой экспрессивности, которую все путали с актерским талантом. Подводить коллектив не хотелось, да и прикоснуться к загадочному искусству театра было заманчиво, поэтому Папирус согласился. Поэтому, собственно, Меттатон, только что вернувшийся из очередных гастролей, сейчас занимался с ним, так как в процессе подготовки Папирус столкнулся с несколькими проблемами: во-первых, он совершенно не мог запомнить и строчки текста, во-вторых, одноклассники явно переоценили его актерские способности, и засунуть себя в шкуру датского принца у него не получалось совершенно. — Давай ещё раз, – Меттатон сосредоточенно кивнул, снова нацепив на нос темные очки, и Папирус встал в позу, пытаясь повторить то, как стоял до этого Меттатон. Щелчок пальцами – и он попробовал снова. В конце концов, в таком возрасте вопросы Гамлета не очень беспокоят, потому что на вопрос «быть или не быть» ответ однозначен – быть!