Земляничный пирог

— Я помогу. — Не нужно, Шерли. Я сам, — Уильям подтаскивает таз с порубленными утром дровами ближе к печи. За годы жизни под фамилией Мориарти ему нечасто приходилось топить печь, но он всё ещё помнит, как это делать. Память у Уильяма феноменальная, но он не всегда этому рад. Некоторые вещи выкинуть из головы не получается, как бы ни хотелось. Рецепт земляничного пирога к ним, однако, не относится. Повозившись с печкой и поорудовав как следует кочергой, Уильям отбрасывает волосы с лица мокрой ладонью. Ягодную начинку он подготовил заранее: землянику из пирога они с Шерлоком набрали ещё вчера, да ещё немного принесли утром соседские детишки. Та, что посвежее, пойдёт на украшение. Но сперва нужно замесить тесто. «Вода+ мука+ дрожжи + сахар + соль + масло». Рецепт в голове у Уильяма походит на чёткую математическую формулу, стабильно выдающую ожидаемый результат. Все слагаемые образуют однородную массу, что липнет к рукам, пока на неё вдруг не высыпают ещё стакан муки. — Вот, так не будет липнуть. Давай, помогу, — Шерлок настроен серьёзно. В глубине его тёмных глаз мерцают искры, которые Уильям узнаёт. И Уильяму не нужно смотреть в зеркало в прихожей, чтобы знать — его собственный единственный глаз горит тем же. В августовском лесу птицы поют и клюют спелую землянику. Из трубы одинокого домика на опушке неспешно поднимается дым, вставая столбом в безветренном воздухе. В саду холёные белые лилии приветственно кивают диким полевым василькам. Дрова безмятежно потрескивают в печи, превращаясь в угли. А рядом Уильям целует Шерлока в губы, пачкая его щёки мукой и свежим тестом. Пальцы блуждают по иссиня-тёмной щетине на скулах, ходят вверх-вниз по шее, боясь спуститься ниже, чтобы не испачкать рубашку и длинные волосы Холмса. Или же страх совсем не в этом? Это лишь предлог, чтобы вновь, в который раз отодвинуться и сказать… — Не надо, Шерли. Рука Шерлока замирает на пряжке ремня у Уильяма на брюках. В глазах у Мориарти мольба продолжать, надежда, что его слов не послушают. Но Шерлок не из таких. Нет значит нет. — Шерли, я… — Уильям закрывает глаз, будто прячась. Прикусывает губу, а стоило бы язык, который всё так же следует привычке. Следует завету, что мать дала своему маленькому безымянному сыну. «Никому из взрослых не позволяй трогать себя там». — Всё в порядке, — Шерлок кивает и, примирительно подняв ладони, отходит обратно на небольшое потрёпанное креслице. — Да и тесто уже поднялось. — И правда, — не мешкая, Уильям тянется за формой для пирога. Делает всё чётко и последовательно. Украшает пирог ягодка за ягодкой. Что угодно, лишь бы успокоить сбившееся сердце, привести в порядок мысли, норовящие ускользнуть не туда. С детства Уильям хорошо запоминает лица. Лицо матери ещё помнит. Помнит её наставления. Мама знала, насколько жесток и несправедлив этот мир, особенно к слабейшим из существ. Маму нужно было слушать даже тогда, когда её уже не было рядом. Вот только там же, в далёком уличном прошлом мальчика без имени, остались люди, лица которых Уильям почему-то не может вспомнить. Разум заботливо смазал их внешность, имена, голоса и прикосновения. Прикосновения там, где никто из взрослых не должен трогать ребёнка. Уильям не помнит, как спасся. Не помнит, кто ему помог, не дав случиться дурному. Быть может, несправедливо, но вспоминать он не желает. Стереть бы всю эту полупамять полностью, не оставив ни следа. Ах, если бы только одна ягодка земляники дарила сладкое забвение навсегда… Уильям вертит веточку с лесным плодом в руках и, чуть обрезав стебелёк, выкладывает на тесто прямо с листьями. Они нарядно украсят блюда и придадут аромат — так учил его хозяйственный младший брат, Льюис. Уильям не помнит лиц тех, кто хотел причинить ему вред. А лицо, Шерлока, напротив, не идёт у него из головы днями и ночами. Даже тогда, когда его спутник надолго уезжает на очередное задание. Даже сейчас так хочется вновь потянуться к нему, ощутить ладонями приятную щетину, крепкие ключицы, горячую грудь… Ощутить на себе чужие руки с волнующей холодинкой кольца-черепа. Разрешить то, что не дозволено было никому — даже Фон Гердеру с его исключительно деловыми мерками для пошива экипировки. Шерлоку же… Уильям давно решил, что позволит, что желает, что умоляет. Так почему же мешает материнский наказ из прошлой жизни? Почему мешают те, чьих лиц он даже не помнит? — Я пойду прогуляюсь, — сообщает Шерлок, вставая с кресла. — Далеко не уходи, пирог скоро подоспеет, — предупреждает Уильям. Шерлок кивает. — Я ненадолго. Уильям прекрасно знает, куда и зачем он ушёл. И от этого чувство вины колет ещё больше. Уильям заставал его за этим занятием уже не раз. Шерлок делает это, когда думает, что Уильям не видит. Делает это, когда напряжение между ними становится столь невыносимым, что его нужно сбросить. Хоть как-то. Все делают это. И Уильям теперь тоже. Учится прикасаться к себе, доставлять себе удовольствие, доверять себе, чтобы быть потом готовым довериться и кому-то ещё. Кому-то дорогому и важному. Кому хочется принадлежать не только душой. Когда-нибудь — обязательно. Уильям всё позволит. Уильям покажет, как пылает рядом с Шерлоком, как ценит его, как благодарен. А пока же его способ отблагодарить за всё ограничен земляничным пирогом. Расчистив пышущие жаром угли, Уильям ставит противень с пирогом в печь. Если она растоплена как надо, выпечка будет готова за считанные минуты. Тесто станет золотистым, с благородными подпалинами, начинка — вязкой и сладкой, а лежащие сверху ягодки чуть потемнеют. Вынув пирог из печи, Уильям ставит его на стол под открытой форточкой и накрывает кухонным полотенцем. Сам он предпочитает подождать, пока выпечка остынет, а вот Шерлок любит с пылу с жару. Уильям окликает его в форточку, но ответа нет. Только трели птиц на вечереющей опушке. Надо бы выйти проверить, что да как. В конце концов, сюда они переехали, потому что их уютная квартирка в Бруклине оказалась скомпрометирована. Билли заверил, что агентам Пинкертона такие предосторожности необходимы. Вряд ли кто-нибудь из врагов отыщет их в этой маленькой южной деревеньке, в укромном домике на окраине земляничного леса. Осмотрительность, однако, не будет лишней. Прежде чем выйти, Уильям споласкивает руки и замирает перед зеркалом в сенях. Его растрёпанные светлые волосы зачёсаны назад, открывая лоб, румяные щёки в саже, а рубашка взмокла от пота. Неосознанно Уильям расстёгивает несколько пуговиц до груди. Дышать отчего-то тяжело. На улице больше нет той удушающей жары, что стояла с полудня. Трава приятно холодит босые ступни, пока Уильям добирается до сарая, чтобы заглянуть за угол. Он осторожен, неспешен и тих, как охотящийся на мышей в амбаре кот. Потому что знает, что увидит. Но всё равно идёт, всё равно смотрит. Но быть готовым к этому бесполезно. Даже если знаешь, что тебя ждёт за углом сарая, почему же сердце так колотится? Почему по спине ощутимо сбегает струйка прохладного пота? Шерлок там. Стоит на полусогнутых ногах, опершись спиною о деревянную стену. Брюки его расстёгнуты, голова откинута назад, глаза закрыты, а рука двигается быстро-быстро. Будто бы он желает поскорее с этим покончить. Уильям сжимает рукой деревянный угол, чувствует и запоминает шероховатую текстуру выкрашенных досок. Все звуки для него стихли, кроме дыхания Шерлока. Частого и измученного. Нужно уйти. Уильям почти делает шаг назад, когда слышит пробившееся сквозь вздохи слово. Имя. — Лиам… Ха-х-ха… Лиам… Его заметили? Нет же, не могли заметить. Это не обращение, не призыв… Это имя того, кто рождает в Шерлоке страсть. Чьё лицо он видит даже сейчас, закрыв глаза. Тогда-то Уильям и решается. Он ещё не готов позволить прикасаться к себе, но может — и хочет, безумно хочет — прикасаться сам. Больше он не прячется. Ступает тихо, но слышно по мягкой, присыпанной сосновыми иголками земле, пока снова не ловит своё имя, но уже удивлённым тоном. Шерлок несколько смущён, но и не думает прятаться. Смотрит на Уильяма исподлобья, губы приоткрыты, рубашка взмокла, длинные волосы спутанно разметались по плечам. В этой бесстыжей честности весь он, и его невозможно вообразить другим. Его невозможно не любить таким, как сейчас. И Уильям любит. Подходит неспешно, будто боясь спугнуть. Молча становится перед Шерлоком на колени. Мягкой лаской разжимает чужую обхватившую член руку, чтобы завладеть им сам. Освобождённую руку же благодарит поцелуем — прямо рядом с серебристым кольцом. Пальцы Уильяма всё ещё холодны от воды, но быстро согреваются трением о чужую плоть. Но просто механических движений мало: Уильям изучает, осматривает, исследует, проходясь ласками от головки к основанию и яичкам. Колени Шерлока пару раз ощутимо вздрагивают. Сердце Уильяма бьётся всё ровнее. Колкое чувство вины выветривается, а на смену ему приходит ощущение, по которому Уильям так скучал… Контроль. Когда Шерлок пробует потянуть руку к собственному пенису, Мориарти уверенно отводит её, давая понять: сейчас он всё хочет сделать сам. Член у Шерлока достаточно мягкий, чтобы его было приятно сжимать, но достаточно твёрдый и гладкий, чтобы водить по нему кулаком получалось быстро. Уильяму, впрочем, некуда спешить: они здесь одни, на столе терпеливо остывает пирог, а в сохранившей сладкую прохладу спальне для них всегда накрыты нежные простыни в мелкую незабудку. Ладонь Уильяма скоро промокает от выступившей смазки и скользит легче. Тогда он меняет руку, возвращая драгоценное трение. Но этого мало. Мало шумных вдохов и сдавленных стонов. Уильям вновь хочет услышать своё имя тем самым тоном. И он точно знает, как этого добиться. Стоит губам Уильяма коснуться головки, губы Шерлока распахиваются, и он шумно втягивает воздух, когда Мориарти принимает в рот его член. Делает это медленно и постепенно, хотя ему хочется всё и сразу. Хочется уткнуться носом в подтянутый живот с дорожкой тёмных волос, но не выйдет — Шерлок слишком большой. А может, Уильяму просто ещё не хватает сноровки, чтобы впустить Холмса глубже. В Итоне и Оксбридже такому не учат, в конце концов. Но не беда: Уильям обязательно справится сам. Уже справляется: Шерлок гладит его по голове одобрительно, но настойчиво. «Ты молодец, всё правильно. Но прошу, не томи». Уильям принимается мягко двигать головой, лаская ствол Шерлока губами, а головке позволяя потираться о своё нёбо. Руки же у Мориарти теперь свободны, и он, сам едва соображая, расстёгивает свой ремень… Члену в его руках горячо и мокро от смазки Шерлока. Напряжение внизу живота жжёт до боли, копится там с каждым движением, с каждой секундой. Собственные ласки, казавшиеся Уильяму утомительными раньше, сейчас идут легко, посылая удовольствие мягкими волнами. Старательно ублажая Шерлока, он не уверен, что кончит сам. Но не уверен лишь до того момента, как Холмс сгребает пятернёй его волосы, сладко сжав и оттянув. До того момента, как Шерлок сам, дрожа, стонет его имя с придыханием, переходящим в хриплый крик. «Лиам». «Лиам…» «Лиам!!»

***

В лесах и полях быстро вечереет. С каждой минутой солнце всё ближе к зелёному горизонту. Закрываются на ночь дикие васильки. Засыпают, склонив голову, белые лилии. Сегодня они цвели красиво. Сегодня они отдали весь свой нектар. Когда Уильям с Шерлоком возвращаются в дом, пирог уже остыл. Но угли в печи всё ещё тлеют, и они оба, подкинув пару поленьев, садятся перед ней, чтобы не простыть от мокрых рубашек. Земляника ароматная, а её листья хрустят и пахнут лесом. У Шерлока исцелованные щёки чёрные от золы, а у Уильяма — белые от муки и не только. Они едят самый ароматный на свете пирог, пьют чай со свежей мятой и знающе улыбаются друг другу. Завтра полевые васильки снова распустятся, а белые лилии вновь наполнятся нектаром. А чуть поодаль, в глубине леса, поспеет новая земляника.