Чеви идёт домой

Они всегда могли уехать из резервации, но Чеви не понимал, зачем всё же сделали это. Мама говорила, что в Вевоке, где они прежде жили, появились большие проблемы с работой, и город стал нищать. Оттуда побежали люди: когда-то там было крупнейшее в штатах нефтяное месторождение в полутора милях, и в город стекались рабочие, специалисты, желающие приобщиться к заработку на рабочих и специалистах, а также простые пройдохи, чуящие запах денег. Потом нефтяные залежи истощились, и Вевоку стали покидать люди. Из двадцати тысяч человек к шестидесятым осталось едва ли больше шести, а к тому году, когда Чеви стало пять, меньше четырех. Мать говорила, что они уехали, чтобы окончательно не обеднеть, и чтобы она смогла найти работу. Но Чеви чуял, что не только это было причиной. Бо как-то раз тоже попытался объяснить. Когда Чеви было пять, рассказал он, обычно очень немногословный, мама собрала в их старый тёмно-вишнёвый «Форд» все пожитки, оставила дом своей матери в Вевоке и печально сообщила, что теперь они будут жить у тощего Джона Би с усиками, который носил одну рубашку цветастей другой, и поедут в другой город, потому что здесь им лучше не оставаться. Чеви мало что помнил, честно говоря, только как его сильно мутило в машине и он постоянно сосал кислые леденцы на палочке, которых мать купила целый пакет. А вот Бо было уже двенадцать, и он неплохо представлял, что происходит. Он помнил, что мать долгое время работала на автозаправке в закусочной: сначала протирала там столы, чуть позже — встала на кассу. Дешёвый труд — результат весёлой юности, как и двое чрезмерно ранних детей. Она никогда не была достаточно ответственной и Бо родила в шестнадцать. Ей помогали бабушка и тётки. Отец бросил сразу и уехал в резервацию во Флориду, откуда был родом. Те белые, с которыми мать дружила, шептались, что индейцы — всё же дикари, раз позволяют своим детям так рано рожать и вести такой распутный образ жизни, но это было не так. Мать его была не большей распутницей, чем остальные. Просто более смуглой, и профиль у неё был орлиный. Бо смотрел в окна соседских домов и часто видел там пусть бедные, но полные индейские семьи, или таких же белых, как снег, матерей-одиночек, юных и пытающихся понять, что им делать со своими чадами, и он рано научился понимать, что нельзя одним мерилом вымерять всех людей: почему этого не понимали другие, он не знал. Итак, они покинули Вевоку потому, что все начали разъезжаться оттуда. Это был восемьдесят второй год; Чеви, значит, стукнуло пять, Бо, как уже сказано, двенадцать, а их мамаше Марси — только двадцать восемь. Она была худой, черноволосой, несмотря на двое родов, со всё ещё высокой грудью, плоским животом — и потрясающей способностью влюбляться в сволочей: это стало ясно по Джону Би, к которому они переехали в Шони, и который спустя две недели впервые поколотил Бо. Из природной вежливости и странной, никому не ясной деликатности, Бо даже не ответил ему и вроде бы не обиделся — но терпеливо дал обработать свои тумаки матери, стоя в углу на старой, обшарпанной кухне. — Боже, милый, — ворковала она над смуглым, как жжёный тростниковый сахар, сыном, промакивая ваткой его разбитую бровь. — Что же с тобой случилось? — Джонни Би, — лаконично ответил Бо и прямо взглянул на мать. Глаза у него были в цвет кожи, такими же тростниково-сахарными, светлыми, карими. Волосы — исключительно тёмного каштанового отлива, который продолжил с возрастом темнеть и ушёл в красивую серебристую черноту. — Вот что случилось. Попасть могло по какому угодно поводу: если недостаточно быстро метнулся в сторону, если Джон пришёл с работы, а ты попался на его пути, или если он полез в холодильник за пивом и забыл, что всё выпил ещё прошлым вечером, или если у него было плохое настроение — тогда он обязательно осыплет тебя новыми синяками, обругав, потому что ты — «чёртов индейчик, и зачем только я спутался с вашей матерью, катитесь вон к чертям отсюда!». Так получалось, что Бо всегда выгораживал Чеви и заслонял его, потому что тому было, конечно, слишком мало лет, чтобы ходить битым, и потому Чеви плохо помнил что-то дурное о Джоне Би. Он почти всё время околачивался у него в сарае или на заднем дворе, и не помнил, как Джон и мама кричали друг над друга или на молчаливого Бо. В это время Чеви был занят чем-то ещё, и память услужливо растворила эти эпизоды, как убийца — тело в кислоте. Чик-чик, никаких улик! К счастью, очень скоро Марси надоела Джону Би, и он выкинул её и детей на улицу. У Марси, хвала Господу, ещё остались мозги, и она не успела продать свой вишнёвый «Форд». Также Марси повезло: в придорожном кафетерии, где она работала в Шони, повстречала толстого добродушного Фреда Арджомо — и переехала к нему в Чикашей, в соседний округ. Там они прожили около полутора лет; справили Чеви шестой день рождения, а Бо — тринадцатый. Марси разменяла двадцать девять лет. Фред был по виду чистый кабан и тоже пил, но не так дьявольски, как Джон Би, а напившись, валился на месте и страшно храпел. Он ни с кем не ссорился и не дрался: сразу беззлобно падал спать, и всё. Они жили в его старой двухэтажной развалюшке. Вторая старая развалюшка — мать Фреда — подслеповатая курица с вышивкой, сидела на втором этаже в своей спаленке, постоянно ворчала на детей и на Марси, называя их краснокожими ублюдками. Она нравилась Чеви, потому что по виду была сущий Божий одуванчик, но сквернословила, как ковбой из спагетти-вестерна, и он узнал от неё много новых ругательств, а также ещё больше всякого любопытного, например, про то, что индейцам раньше — да и сейчас в некоторых штатах, уж наверняка — даже воды в баре не подавали, а если и да, то выбрасывали посуду за порог, чтоб та разбилась: вот так сильно брезговали, потому что индейцы были почти что животные. — Вау, — сделал вывод шестилетний Чеви, — значит, я однажды смогу реально превратиться в волка или медведя, бабушка Эм? Бабушка Эм — Аманда Арджомо, проще говоря — поджимала запавшие губы и говорила: — Не знаю, нахрен, в кого ты превратишься, маленький говнюк, но пошёл вон из моей комнаты, пока я не встала со своего кресла! Фредди!!! Увы, в ноябре тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого, когда Марси с детишками была на ярмарке в честь Дня Благодарения, добряк Фредди, который мухи за всю жизнь не обидел, надрался и оставил на газовой плите кофейник. Убежавшим кофе залило конфорку, в закрытом доме быстро распространился смертоносный газ. Старуха-мать и её пьяный сынок уснули навсегда, а Марси, похоронив их за счёт округа и поплакав, взяла из заначки Аманды Арджомо две тысячи семьсот сорок два доллара наличными, да еще из кошелька Фреда двести баксов — он тогда только получил зарплату — и, собрав детей, быстро упаковала их и свою жизнь в вишнёвую тачку. Они сменили еще восемь городов, пятерых отчимов и девять школ: из одной Чеви и Бо выперли, потому что школьный совет города Инид был категорически против индейских мальчиков в классах. По их мнению, они могли нарушить «благоприятный фон среди учащихся». Всё это время, скитаясь по штату, они выучили его дороги и пути вдоль и поперёк, проехав по всем четырем сторонам света до самых границ, но не решаясь переступить их. Что-то удерживало их на земле Оклахомы, на земле их предков, которую они безотчётно, безгранично любили, и однажды всё же остались здесь — в год, как пришло письмо из дома, что мать Марси всё-таки умерла от пневмонии в сто пять лет. Они получили в наследство старый дом в Вевоке, куда не планировали возвращаться, и сто четырнадцать долларов на счёте почившей бабки, и её прах, за которым, конечно, возвращаться не стали. В тот же год Марси повстречала Джея Дункана, который в городе Чокто был помощником шерифа, и вышла за него замуж. Джей был приличным мужчиной, и он как положено относился к Марси, хотя был моложе неё на три года, и люди посмеивались за его спиной. У него был небогатый, но нормальный дом, и никаких родственников. Казалось бы, сумасшедшей семейке Шансов улыбнулась удача. Но потом какой-то обдолбанный укурок застрелил Джея и его напарника на ночной трассе, когда те остановили его за превышение скорости, и Марси снова стала вдовой. По завещанию, ей отошёл дом, и часть долга за него, и личные вещи мужа, и даже местная посмертная награда для Джея, которую ей вручал шериф «за доблестное служение народу Америки». Шансы остались жить в Чокто, потому что выплатить долг за дом было выгоднее, чем продать его и наскребать остаток денег кредиторам. К тому же, они уже жили здесь несколько лет, притом весьма неплохо, и местные порядком к ним привыкли. Марси работала продавщицей в местном продуктовом магазине. Бо закончил школу и, отслужив в армии три года по контракту, вернулся домой, устроившись охранником в только что отстроенном торговом центре. Чеви умудрился поступить в колледж в Оклахома-Сити — благодаря спортивной стипендии — однако его оттуда быстро выперли: учиться он не желал, чем хотел заниматься дальше, не знал, и в день, когда его вещи выставили из кампуса, а ему вручили бумаги об отчислении, забросил рюкзак на плечо, выпил по пиву с друзьями и, на прощание поцеловав в щёку самую красивую девчонку в кампусе, зардевшуюся оттого, что симпатяга Чеви Шанс её приметил, сел на автобус до города Чокто, хотя родных не видел уже два года и к ним не приезжал даже на праздники. Теперь, понял он, устроившись у грязного окна и поджав колени, потому что сиденье было очень уж узким, пора навёрстывать упущенное.

2

Чеви сошёл на автобусной станции в Чокто и удивился, что здесь почти ничего не изменилось с тех пор, как он уехал. Разве что под жестяными навесами, заметаемыми дорожной пылью, поставили два новых автомата с содовой. Чеви по-прежнему укачивало в душных автобусах и тачках, поэтому он, борясь с тошнотой и убрав с лица налипшие, мокрые от пота волосы, подошёл к автомату, взял десятицентовик, опустил его в узкую голодную щель и, выбрав кислотно-зелёную банку «Маунтин Дью», отошёл в сторонку, к покосившейся лавке, куда и поставил свой рюкзак и спортивную длинную сумку, в которой раньше носил футбольный инвентарь для игры, а теперь забил её шмотками. В вопросах укладывания всей жизни в одну или две поклажи ему, как и каждому члену семьи Шанс, не было равных. Присев возле своего нехитрого багажа, Чеви сощурился и, вскрыв алюминиевую пломбу на содовой, отпил. Пойло было отвратительным: сладко-кислым, тёплым, пузырящимся — с такого только рыгать. Поморщившись, Чеви всё же глотал эту дрянь, потому что заплатил за неё — и его действительно мучила жажда. Надо было позвонить домой, чтобы Бо за мной приехал, — вяло подумал он. Кругом не было ни единой живой души. Сотрудники попрятались в административном здании. Автобусная станция у местных, которые почти никуда не уезжали из Чокто, популярностью не пользовалась. Чеви подошёл к телефонному автомату, но тот был сломан. Он постучал в дверь станционного щитового домика, но ему никто не ответил. Стояла адская жара; это был конец октября, индейское лето. Чеви уже забыл, как невыносимо здесь бывает в такие дни, когда солнце покрывает милю за милей своим иссушающим пеклом. Но делать нечего: он прикинул, сколько ему идти до городской черты (около часа, не меньше), и где он сможет сесть на городской автобус (впрочем, его ещё нужно будет дождаться). Взяв вещи, Чеви поплёлся по пыльной дорожной обочине, повесив рюкзак на плечи, а в свободную руку взяв банку с содовой. Он шёл, пил и икал из-за пузырьков, думая о том, что опять оказался здесь, в этой дыре, хотя неуёмная материнская кровь ещё с пятнадцати подсказала ему несбыточную мечту — сбежать из Чокто и от родственников, которые камнем тянули его вниз, в нищету, вниз, в эту обыденную серость, вниз, в прошлое. А Чеви бы встряхнуться, вспушить оперение, взлететь — так бы они его и видели! Вздохнув, он остановился и посмотрел на белоснежное солнечное око, слепо глядящее на него с неба. Он добрёл до города за час двадцать, потому что останавливался передохнуть, и устроился в блаженной тени раскидистого вяза на автобусной остановке, привалившись к его стволу спиной и вытянув ноги. Он сидел прямо на земле, особенно не заморачиваясь из-за того, что испачкал джинсы, и комкал банку из-под давно уже выпитой содовой. В его сильном кулаке банка стала серебристо-зелёным блинчиком. Под гладкой золотистой кожей, покрытой ровным загаром, перекатывались мышцы. Устало глядя на дорогу, Чеви кемарил: из-за жары на него напала сонливость, но, когда из-за поворота показался грузный синий автобус, сразу вскочил на ноги. Билет стоил пятьдесят центов. Чеви был единственным пассажиром. Он доехал до своей улицы за тридцать минут, прошёл пол-квартала и остановился против дома в два этажа, который сильно нуждался в покраске и ремонте, но уже выглядел не так захудало, каким Чеви его помнил. Наверное, Бо постарался. Соседские ребятишки играли в камушки и «кряк-кряк-гусь». До слуха Чеви доносилось: кряк, кряк, кряк! — по очереди. Пятеро детей собрались в кружок на газоне, шестой, худощавый светловолосый мальчик, был водой: он касался макушек своих друзей, чтобы в один момент сказать вместо чьего-то кряк — гусь. Тогда мальчик или девочка подрывались с места и бежали за водой. Смысл был в том, чтобы кто-то из них быстрее занял пустое место в круге: тот, кто окажется вне его, станет новым водящим. Почесав плечо и неловко поёжившись, Чеви перебежал через дорогу размашистой рысью. Он пытался унять бешеное сердцебиение, бухавшее сквозь всё его тело, и уговаривал себя, что он просто вернётся домой, обнимет матушку, поздоровается с Бо. Потом расскажет им, что захотел вернуться. Или лучше сказать правду? Он так и не решил, хотя постоянно думал об этом по дороге со станции в город. Они поселят его в старой комнате, он примет душ, поужинает, и… и… И всё снова встанет на свои места, словно он и не сбегал из дома на целых два года. Чеви поднялся по деревянным ступенькам на террасу, которая опоясывала дом, и подметил, что дорожка была чисто выметена, а газон — подстрижен. Он дёрнул дверную ручку: конечно, дом был заперт. Несколько раз нажав на крохотную, как облезлая конфетка-драже, кнопку звонка, Чеви слышал пронзительную трель за стеклом, но никто ему не открыл. Помявшись, он постучал в первую дверь, сетчатую, уповая на то, что матушка просто ничего не слышит — как всегда — а потом вспомнил, что она, наверное, работает в магазине: ведь это был будний день. Чеви поискал на террасе запасной ключ, заглянул под каждый камень возле крыльца, но там было пусто. Растерянный, он посмотрел на небо. Сейчас был ещё только полдень, и ему придётся ждать до вечера, чтобы попасть внутрь. Чеви мрачно подумал: как хорошо, что успел отлить ещё на пустой дороге, и со вздохом сел на ступеньку. — Простите, — вдруг сказали возле него. — Вы здесь кого-то ждёте? — А? — Чеви поднял глаза. Неподалёку стояла девушка лет двадцати-двадцати двух, не больше. В руках она держала бумажный пакет с продуктами и внимательно смотрела на Чеви. Он смутился. — Я… да, жду. — Хозяева будут только вечером. Если хотите, я им передам всё, что нужно, — вежливо сказала она. — Я их соседка. Её золотистые волосы были убраны в высокий конский хвост; большие серые глаза, обрамлённые тёмными ресницами, с крайне недружелюбным выражением смотрели на Чеви. Она была одета в джинсы и дешёвую блузку из марли; самое то для такой духоты. Несмотря на то, что наряд её был очень скучным и закрытым, девушка оказалась прехорошенькой, и Чеви заулыбался ей. — Вообще, — сказал он, — не нужно ничего передавать. Я, знаете ли, здесь живу, и просто вернулся домой. — Вот как, — задумчиво вскинула она совсем светлые, тонкие брови. — Простите, не знала. — Я Чеви Шанс, — он вытер руку о джинсы и подал ей. Девушка с некоторым выражением брезгливости на лице пожала его ладонь. — Младший сын Марси. — О, всё ясно. Она по-новому окинула его быстрым взглядом. Стремительно, со всем вниманием, но не сосредотачиваясь на деталях. Чеви усмехнулся. Он знал, что нравился девушкам, и ничего удивительного в том, что симпатичная соседка легонько порозовела, не нашёл. Высокий, в меру мускулистый и в меру гибкий, со встрёпанными волнистыми волосами по плечи — тёмно-каштановыми, как у Бо, но теплее тоном, подметила она — и почти что чёрными глазами, он был ладно скроён и приятен на лицо. Нижняя губа — чуть больше верхней; небольшие глаза под бровями вразлёт казались очень живыми и выразительными; прямой, несколько широкий нос и скуластое лицо с ямочками легко выдавали в нём коренного. Он был смугл, но не так, как брат, и улыбался очень белозубо и добродушно. Но ещё с первого взгляда девушка поняла, что он был красавчик, из тех, с которыми так носятся девчонки в школах и колледжах, и осторожно представилась: — Наоми Доусон. Живу в четырнадцатом доме. И указала на строение на той стороне дороги. Чеви заулыбался ещё шире. — Очень приятно! Чеви. — Ты уже говорил. — Да, точно! — подхватил он и сощурился. — Послушай, я не могу найти запасной ключ: мы его прежде хранили возле крыльца, но… короче, его теперь здесь нет. Мама случайно не оставляла тебе лишний, так, на всякий случай? — Нет, — сказала Наоми, солгав и не смутившись даже на мгновение. Она не верила незнакомцам на слово, представься они хоть кем угодно. — Ясно… — Чеви задумчиво потёр затылок. — Ну тогда я оставлю здесь вещи и сбегаю к матушке в магазин. — Она работает в «Последнем приюте», — вскинула брови Наоми, ещё больше усомнившись в том, что этот парень был действительно братом Бо. Он, конечно, показывал ей как-то раз его фотокарточку, но лицо мальчишки на снимке Наоми просто не запомнила. — Мама?! — расширил глаза Чеви. — Что, чёрт побери, она там делает? — Выносит утки, кормит стариков, меняет им белье. Делает всё, что положено сиделке, — холодно ответила Наоми. — Извини, у меня дела. — Но я… Он запнулся: Наоми уже перешла через дорогу, совершенно не обращая на него никакого внимания. Чеви был изумлён. Мама работает сиделкой! Она была всегда чертовски брезгливой, она даже за родной матерью ухаживать не могла, вот и уехала из Вевоки в поисках лучшей жизни, а теперь выносит утки за чужими стариками? Да что здесь случилось за те два года, пока он отсутствовал? К сожалению, торговый центр, где работал Бо, находился в получасе езды от Чокто, в пригороде, а до пансиона «Последний приют» для стариков, которых родные сдавали туда, как рухлядь, на поруки таких малонадёжных работников, как Марси Шанс, и вовсе надо было ехать два часа, не меньше. Выдохнув и взъерошив волосы, Чеви снова уселся в тени на крыльце и стал ждать. Он не знал, что Наоми, открыв дом ключом, быстро прошла на кухню и, поставив на стол свой бумажный пакет, набрала на беленьком телефоне рабочий номер Бо, записанный на бумажке, которую она прикрепила магнитом к дверце холодильника. Сначала раздались долгие гудки. Закусив костяшку указательного пальца, Наоми постучала каблуком балетной туфельки по полу; наконец, трубку снял сменщик. — Чарли, — сказала Наоми, — пожалуйста, попроси Бо к телефону. — Его нет. Как подойдет к обеду, перезвонит. Привет, Наоми. — Привет и пока: спасибо! Чарли рассмеялся: — Что же ты, не можешь без своего ненаглядного даже день провести? — Ну тебя, — с шутливой грозностью сказала она. — Только не забудь, обязательно скажи, чтоб перезвонил. Прошёл час, прежде, чем раздался звонок. Наоми уже готовила рис с курицей и овощами. Спохватившись, она убавила огонь на плите, добежала до трубки и услышала голос Бо, тихий и низкий: — Привет, милая. Чарли сказал, ты звонила. Пожалуйста, говори, я выкроил минутку. — Привет, Бо, — Наоми всегда становилось спокойно, когда она слышала его и говорила с ним. Потерев лоб ладонью, она подошла к окну и посмотрела на террасу соседского дома. Тот парень ещё был там. — Дело срочное, я быстро. Где-то в полдень я вернулась из магазина и увидела у вашего дома парня. Он представился твоим братом. — Чеви? — изумился Бо. Затем, помолчав, добавил. — Полное дерьмо. Не открывай ему и не разговаривай с ним. Чеви сейчас в колледже, а это какой-то проходимец. Он сейчас там? — Да, — нахмурилась она. — Сидит прямо на полу, на террасе. — Ладно, — Бо что-то явно обдумывал, потому что медлил. Он был вообще не из торопливых, но когда продолжил, Наоми вся обратилась в слух. — К нему не выходи, никак не контактируй. Может, это какой-то из маминых дружков, чёрт его знает. — Слишком молодой, — смутилась Наоми. — Неважно, — спокойно парировал Бо. — Я скажу Чарли подменить меня и приеду так быстро, как смогу. Он тебе ничего больше не говорил? — Просил открыть дверь в дом, если у меня есть запасной ключ. — Ладно. — Бо сказал это очень холодно. Наоми сжала плечи. — Спасибо, милая. Береги себя и не открывай ему: я скоро буду. — Хорошо. Пока. Послышались короткие гудки. Наоми вздохнула и приложила ладонь к груди, глядя в окно на тень, которой был тот человек. Одно грело её: Бо быстро приедет. Он никогда не нарушал своего слова, и если у Наоми была какая-то неприятность, мигом оказывался рядом. За это она его и любила, и поэтому встречалась с ним.