1961 год. Морг. Новое дело.
Текущий следователь: Куромаку Мегрэ, Николь Джонсон.
Отошедший от свободной койки у окна к стене детектив начал вести новую страницу в своем блокноте:
23.09.1961.
The Joe Newman case.
Date of death: 09/21/1961.
Age: 67 years old.
Place of death:..(presumably his house)
Куромаку остановился, потупив голову, что заметила Николь, разглядывая мужчину с головы до ног, «Куромаку знает, что делать?». Но Мегрэ вдруг произнёс, осматривая сержанта в ответ:
— Нужно завтра отправиться на место преступления, а то мы не сдвинемся с этой мертвой точки и, возможно, что-то упустим из виду, если не соберем достаточное количество улик и не расспросим свидетелей, всех подозреваемых. — снова остановился, как бы погружаясь в свои мимолетные раздумья, но вновь заговорил, уставившись на тело мертвого Ньюмана, разглядывая вскрытую рану на груди:
— Мне безразлично мнение других людей о моих методах и достижениях, — вещает свою речь Мегрэ, — а также как они будут относиться ко мне, но отказавшись от этого дела, я не представляю какая будет катастрофа моей карьерной лестнице, а поручили мне это не просто так, — Куромаку положил блокнот в свой кожаный портфель, продолжая:
— Я — профессиональный детектив отделения полиции номер четыре, мне просто будет позорно отступать. Но, идя дальше, я вижу, насколько все запутанно.. По правде говоря, мистер Ньюман является не просто известным лицом, он — чиновник в конце концов и такой же человек, который всеми усилиями боролся за свою жизнь, только, к большому сожалению, не выжил от рук убийцы — бесчестного, душевнобольного, которое количество стало больше в послевоенное время. — последовала короткая пауза, — После войны других стран, что я смутно помню и с поминать не хочу, против Италии, на Сицилии, где умерли все мои родственники до единого, а недавно скончался дед, в последний день этих ужасных дней, я не могу вовсе нормально жить, скажем, как в былые времена до этого легко вздохнуть полной грудью и наслаждаться своей «насыщенной» жизнью, но сейчас уже, в нынешнее время я могу только довольствоваться погоней за преступниками, и то, где тут получать удовольствие? Также своими успехами и званием старшего детектива, с которым «старший» всего лишь слово. А прошло уже около десяти лет.
Вдруг луну затмила туманная мгла. Повисшая в воздухе тишина, что так напрягала, испаряется, когда за окном слышится шелест листвы и ветвей, долбящих в окна из-за бурного ветра. Зимой вполне хватает огромных сугробов и метелей..
— Чëрт, зачем… — последние слова он произнёс тихо, но чужие уши все-таки расслышали едва понятное бормотание мужчины. Мегрэ зарылся пятерней в свои серебристые локоны, путая волоски в прядках, взлохмачивая некогда аккуратную прическу и массируя кожу голову пальцами.
Сержант Николь Джонсон закрыла лицо одной рукой, опираясь о стену, такую белоснежную как её лицо, и открыто демонстрирует свою скорбь, коллективную грусть.
Но по лицу детектива виднелось неясное безразличие, пустые глаза бегали по холодно-серым потолкам.
Данте охватило сильное желание немедленно перебить Куромаку, упоминающего вновь отчетливые детские воспоминания о войне, что конечно не нравилось в такую напряжённую пору судмедэксперту. И положив руку на одно плечо Мегрэ, врач, что на две головы выше, смотрел на побледневшего мужчину, чуть наклонившись, чтобы быть почти на уровне лица детектива, ровным тоном заговорил:
— Он уже умер. Как и твой дедушка, но в отличие от Ньюмана, в свои годы. — вздох, сердце стучится в стенках и дрожь по телу — Тебя отправили в надёжные руки прямиком из фронта в твою мечту – Америку. Успокойся. Смирись с этим, ведь никто не виноват, и этих люди, что убивали всех подряд, простит Бог за тебя.
— Но теперь мой дед в раю.
— «А видит ли он с небес как я тружусь, не покладая рук?»
В этот момент послышался звонок телефона.
Под невнятный разговор Данте с клиентом, пара поспешила уйти, ведь уже темнело на улице.
Гул машинного мотора услышал судмедэксперт, выглядывая из окна, на прощанье машет.
...
— «Я так устал...»
Куромаку редко мучился от бессонных ночей в канун сгущающихся сумерек в окне.
Порой не замечая тихий шорох листвы, на который бы обратил внимание сейчас, будь бы снова бессонница, лег спать. Мелкий дождь длинными дорожками из капель, подобно ручьям, стекающийся по влажным корам деревьев.
Сон заставил мужчину прикрыть больные глаза словно от длительных слез. Куромаку, ощупав очертания пистолета на тумбе, успокоился, а далее уснул.
И он напевал мелодично, ласкающую слух песнь, будто под вздохи ветра слышишь журчание серебристого ручья, нарушающую скромную тишину:
«Засыпай и меня вспоминай…
В ночные часы, в тумане глаза твои,
Я увижу вскоре вблизи…
Спи крепко, amore mio…»
Но вдруг его акцент переменился:
«Засыпай и во сне умирай…
Не смотри в очи мои
И крепко спи…»
И еще напевает:
«Когда луна окрасится в красную,
Ты искупаешься в море кровавом
При свете свечи притускленной,
И почувствуешь крепкую болью
Раны мои, чьё дело рук твоих…
Умирай и кровью обтекай…
Amore mio...»
Продолжение следует...
