Unser Augenblick

Сигарета крутилась в тонких, всё ещё дрожавших пальцах. Сильный поток немного освежающего воздуха и моросившие по лицу капли заканчивающегося дождя слегка привели в чувства, теперь мысли неприятным вихрем бились в затуманенной голове. Михаэль испугался. Стоило выйти из того купе, как осознание нахлынуло бушующим пламенем. Предательски дрожали колени. Он совершил непоправимое, перешёл те границы, которые сам для себя и построил. Прикоснулся к неприкасаемому. Позволил себе бесконечно отвратительную дерзость. Тошнило. Тошнило от самого себя. Хотелось переломать себе эти подрагивающие пальцы, посмевшие дотронуться до хрупкого тела. Дмитрий Сергеевич отвернётся. Михаэль сказал ему, что ничего не поменяется. Но поменяется теперь буквально всё, даже если ему позволят остаться рядом после своей выходки. Он останется обычным заместителем, и единственную вольность, которую ему разрешат сделать, это принести себе кружку кофе с утра. Его больше не допустят к себе вне рабочего времени, он больше не сможет уместить свои руки на худеньких плечах, не сможет огладить предплечья. Ему не позволят проводить с собой вечера, больше не поужинают только вдвоём, не выпьют вина. Больше не примут ни одного его подарка, больше не сходят с ним ни на один спектакль. Его не пригласят ни на какие опыты, не позволят ассистировать своим бесподобным рукам, не посветят ни в один план или тайну. Он лишится его безграничного доверия, которым одарял всё это время. Он больше не будет больше ему нужен, будет Штокхаузен обычным "принеси-подай". Он и таким будет рад остаться. Слугой, рабом, жалким червяком. Ничего не изменится... изменится всё. Как они будут смотреть друг другу в глаза после того, как он сегодня позволил себе его взять на том грязном матрасе? В присутствии двух посторонних пар глаз, а за стенкой наверняка был кто-то ещё, в считанных сантиметрах от головы учёного. Уже ничего не будет как прежде. Сеченов уже не разрешит никаких вольностей, их отношения превратятся в самые обыкновенные. Обыденные, рабочие. Холодные, вырывающие Штокхаузену сердце и разрывающие душу. Но даже и таким он будет рад. Пусть сделает его своей игрушкой, он готов был его ублажать. Пусть только ради телесного наслаждения его любимого, пусть Диме было плевать на эмоции, но Михаэль мог дать ему необходимую физическую разрядку. Все же понимали, что мужчинам она была необходима куда больше, чем женщинам. Академик много работал, уставал, а отдыхал только благодаря наказке его зама. И если Дима не хотел, чтобы он его целовал... то Михаэль с радостью разрешит пользоваться своим горлом. Он умел. Был опыт. Знал и какого это, когда проходятся по простате. Приятно. Нацистские солдаты не отличались лаской даже со своими же гражданами. Ему особо не было до этого дела, он никогда никого не любил, но просто хотелось разрядки. Самый обычный тухлый бар. Парочка офицеров в форме. Выбрал того, что был покрупнее. Не только потому, что визуально понравился. Оберфюрер. Он никогда не опускался ниже штандартенфюреров. Просто потому, что ему нравился вид погон и петлиц. Красиво. Десять минут разговоров, стакан пива и вот Йозеф под столом, расстёгивает бляшку ремня, принимается за дело. Рука поглаживает кудрявые волосы, сжимает, насаживает на свой член глубже. Йозеф не против. Пара минут умелых движений языком, Гольденцвайг отстраняется. С хитрой улыбкой ведёт офицера в туалет. Там происходит не совсем то, что он планировал изначально. Сильные руки прижимают его лицом к стенке. В первые секунды он планировал перехватить инициативу на себя, чуть ли не задохнувшись в бессильной злобе, доминирующим партнёром всегда был он сам. Его совсем не интересовала и не устраивала такая позиция. Он не пробовал быть снизу, не хотел. Но мощные бёдра впечатались ему в зад, послав интересную приятную волну возбуждения по юношескому телу. - Глупенький слащавенький мальчик. - шипит оберфюрер ему на ухо. Глупенький? Вряд ли. Слащавенький? Может быть. Он решил попробовать и пустить всё на самотёк. Крупный член скользил внутри его тела, сильная мужская рука надрачивала спереди, а с его рта теперь вылетали тонкие звуки. Кончил он тогда быстро, залив ту ладонь своим семенем. На удивление тот офицер не вытер то безобразие ему о форму. Съел всё до капли, заставив щёки молодого врача неплохо покраснеть. Мнения он своего тогда не поменял, сверху ему нравилось больше, но ощущения были приятными. Теперь он знал, какого было тем мужчинам, в которых вбивался он сам. Наверное, ещё приятнее, если делал это тот, кого ты любил. Был он тогда ещё слишком молод и не успел разобраться в себе. Всё потому, что не успел кого-то по-настоящему полюбить. Тогда он ещё не понимал, что ему нравилось отдавать больше, чем принимать. Теперь Михаэль любил. Теперь хотелось, чтобы любили и его тоже. Хотелось дарить Димочке все эти потрясающе приятные ощущения. Отдавать всего себя. Хотелось слышать тонкие всхлипывания, задевать ту точку внутри, заставлять тонкие ноги дрожать и подкашиваться. Хотелось видеть его разморенное сексом лицо, знать, что всё это из-за него одного. Пусть бессильно падает после оргазма, Михаэль обязательно его поймает, прижмёт к себе, будет гладить и успокаивать слабенькое тело. Только с ним Диме хорошо, только с ним он может быть таким открытым, беззащитным. Михаэль не обидит. Штокхаузен будет без стеснения вставать на колени, неважно где, пачкая брюки дорогого костюма. Будет умело заглатывать, приносить любимому удовольствие. Может быть, начальник так расщедрится, что огладит его волосы в немой похвале. Может, Михаэль посмеет заглянуть ему в глаза, где увидит отражение невыносимого наслаждения. Он же сделает всё по высшему разряду. Хоть днём, хоть ночью. Сеченову только нужно подать слабенький знак. Хоть так... как угодно. Лишь бы его не прогоняли, позволили остаться рядом. Он может быть хотя бы его игрушкой. Сексуальной или нет. Ему не нравилось быть снизу, но он согласился бы и на это, если Диме будет такое угодно. Выглядеть будет смешно, был он его сильнее и в два раза выше, но если так нравилось самому директору, то он покорно разведёт бёдра на его рабочем столе, чтобы доставить ему удовольствие. Как угодно... только пусть не прогоняет, оставит возле себя. А может, Дмитрию не нужно было это всё вовсе. В конце концов, им всегда было вдвоём хорошо и без этого. Без любовных утех. Лёгкие вечерние прогулки, разговоры на лавочке, бокал вина в пустом кабинете. Хозяин кабинета в своём кресле, расслабленный и даже довольный. Его заместитель сидит полубоком на столе. Они забыли о бумажках, забыли об обязанностях и званиях. Просто разговаривали, смеялись. С Димой было весело и интересно даже за пределами всего научного. Михаэлю хотелось думать, что такое же о нём думал и этот мужчина. И ему самому это всё было бы не нужно. Просто видеть перед собой, быть рядом, знать, что было с ним всё в порядке. Он поддержит с ним любой разговор, поможет с чем угодно, побежит туда, куда ему скажут. Думал, что не был больным. Был. Михаэль был болен Димой. Щёлкнула зажигалка, сигарета вспыхнула маленьким оранжевым огоньком, но так и осталась гореть нетронутой. Михаэль зажал её между пальцев, поднёс к губам, но лишь снова задумался, уперев губы куда-то на костяшки, а локоть уместив на грязный поручень. От того дыма физически тошнило, он не привык к такой дряни. Не разрешал и академику, хоть тот и не курил до этого, лишь периодически баловался, когда ситуация на его предприятии обострялась уж слишком ярко. - Прошу, не следует себя травить, шеф. Разрешите... Опасливо вытаскивает мерзкую отраву прямиком с губ заворожённо смотревшего на него начальника. Протягивает самую дорогую сигару, какую смог достать. Михаэль позаботился о том, чтобы все три ядовитые заначки были устранены. С тех пор у Сеченова находились лишь сигары. Человек очень быстро привыкает к хорошему, привыкал рядом с ним и Дмитрий Сергеевич. Штокхаузен знал, что жизнь Димы хоть и не была какой-то тёмной, но и потрясающей тоже. Он хотел ему её подарить. Этот человек заслуживал этого как никто другой. Михаэль постоянно ждал удара в спину. От Союза, от Штатов, от кого угодно. Они все чёрной тучей вились над его начальником и что-то хотели. Он никогда не позволит. Если бы ему разрешили, он бы увёз его далеко-далеко и спрятал. Окружил бы его всем, чем тот пожелает. Но ему не позволят, Дима был слишком добр к этому миру. А без предприятия он явно умрёт, предприятие было его жизнью. А жизнью Михаэля был Дима. С тех самых пор, как он появился здесь два года назад. "Коллектив"... Михаэль был одним из немногих, кому учёный доверял практически всё. Ведь он и сам над ним работал. Дима хотел многое этому миру подарить, этому ужасному человечеству, которое не заслуживало его доброты. То доверие радостью жгло грудь, а сейчас глаза. Проклятые капли всё же сорвались, теперь щекоча щёки. Кроме него самого только Харитон Радеонович был посвящён в самую суть. Харитон был ему другом, а Михаэль... Кем? Кем он ему был? Кем он приходился этому потрясающему маленькому человечку? Кого бы то ни было не посвящают в свои самые сокровенные секреты. Тайны чуть ли не мировой величины. Он не мог быть в статусе обыкновенного "заместителя". Кем же, кем!? Зубы сжались, слегка задрожали губы. Неужели он всё потерял за какие-то полчаса? Он же просто любил, бесконечно любил. В этом было его самое ужасное преступление. Дима ни за что сюда не придёт. В этот вонючий, пропахший никотином кусок вагона. Он не знал, как будет просыпаться утром. Как будет с ним разговаривать, как на него смотреть. Хотелось прямо сейчас высунуться в это окно и выброситься вон. Уползти в самую мерзкую щель и там забиться. Почему у Нечаева было всё так гладко? Немец качнул головой, усмехнулся сам себе. Всё очень просто. Сергей не замахивался на то, что априори было ему недоступно. Михаэль же взял слишком высокую планку, она была ему не по зубам. Дима был... слишком... Слишком. Всё в Дмитрие Сеченове было слишком. Он сюда не придёт, кого он обманывал? Не уснёт ещё минимум несколько часов. Будет выкуривать сигарету за сигаретой, превращать свои лёгкие в мерзкое чёрное месиво. Будет думать и анализировать, продумывать каждое слово и каждый жест. Будет думать, как извиняться. От той сигареты тошнило, к ней не хотелось и прикасаться. Она так и дымилась между пальцами, а ветер распространял отвратительный запах по тамбуру. Сзади послышался лёгкий скрип, он вздрогнул, поспешил утереть солёные дорожки. Заместитель директора предприятия 3826 стоял в гнилом тамбуре вагона и плакал. Смешно. Кто заметит и кто узнает, тот достанет для себя компромат. Штокхаузен не хотел бы показывать кому-то слёзы. Разве что ему одному. Он не знал, кого сюда принесло почти в полночь. Скорее всего очередная проводница шла к себе в вагон. Те кумушки любили перешёптываться и попивать чай с пряниками. Ох уж ему эти проводницы... Стоило Дмитрию Сергеевичу спрыгнуть с вагона на первой же остановке, как сразу трое или четверо сбежались со своих мест, сбились в кучку. "Леночка, это в твоём-то Дмитрий Сергеич!?" "Ах, ну какой же потрясающий мужчина!" "На поезде, какой же он простой, человечный!" Облизали с ног до головы, теперь же бегали к ним в купе, предлагали директору чай, кофе, печенюшки. Прибежали за тот вечер раз десять, хоть трое отвечали совершенно за другие вагоны. Дмитрий Сергеевич мило улыбался, порой соглашался. Да что там, предлагали и ему самому. Нечаеву тоже. И, кто бы мог подумать, их лысому товарищу, который с удовольствием хватал прянички загребущими пальцами. Глупенькие незнайки. Что они могли в нём понимать и видеть? Для них он был всего-лишь симпатичным личиком. Михаэль тогда стоял в сторонке, неподдельно злился, как будто они собирались его у него увести. Как будто Дима и правда принадлежал ему. Не принадлежал. И никогда не будет. Немец еле слышно шмыгнул носом, выпрямился, теперь делая более гордый вид. Лишь бы не пристала. Знал, что нравился им всем тоже. Шаги приближались, а через короткую секунду чьи-то руки мягко обвились вокруг его тела. Михаэль приятно вздрогнул, слюна застряла в горле, зрачки расширились. Не могло того быть. Дима с маленьким отчаянием прижимался к его спине, уткнувшись в неё щекой и зажмурившись. - Ты зачем куришь эту дрянь? - просипел директор очень тихо. - Не курю. - немец аккуратно, с опаской немного повернул голову, совсем не веря в происходящее. Тонкая рука осторожно приблизилась к его ладони, забирая дымящуюся сигарету себе, выкидывая в окно, снова обвиваясь вокруг чужого тела. - С курящими неприятно целоваться, Миш. - шепчет Сеченов куда-то в лопатки. - Я.. я не курил, Дмитрий Сергеевич. Не успел. - отвечает Штокхаузен дрожавшим голосом. - Вот и хорошо. Вернёмся, раскурим нашу, да? Михаэль не знал, что стучало сильнее и громче: колёса о рельсы или его сердце о грудную клетку. Сеченов собирался возвращаться домой... вместе с ним. Допускал возможность того, что между ними и правда ничего не поменяется. Ему разрешат быть рядом? Но он дал себе мысленную пощёчину. Тёплый, бесконечно любимый человек, сейчас слегка дрожавший, прижимался к его спине, обнимал, пальцы его тихо скользили по его груди, а через пижамные штаны парень мог чувствовать чужое, сейчас слегка спавшее, возбуждение. Пришёл. Правда пришёл! Михаэль вдруг развернулся, оглядывая как в первый раз. Растрёпанные волосы, смятая рубашка, некоторые пуговицы расстёгнуты, под брюками явно не было белья, как он его и попросил. Сглотнул. Директор стоял в тапочках, мило, смущённо улыбался, боясь прямо заглянуть в глаза. Пришёл на одну ночь... или навсегда? - Дмитрий Сергеевич... Одна ладонь аккуратно прикоснулась к колючей щеке, поглаживая большим пальцем. Он отчаянно боялся, что мужчина растворится под очень тусклым светом оранжевой лампы над их головами. Можно сказать, что она не давала никакого света вовсе. - Какой же Вы красивый. Дима не услышал ни слова из того шёпота из-за потока воздуха и слишком громкого стука колёс, но прочитал всё по тонким губам своего зама. Выдохнул, отвёл взгляд. В следующую секунду те же губы мягко припали к его собственным, увлекая в нежный поцелуй, через полминуты превратившийся в очень глубокий. Михаэль целовался практически отчаянно, но боялся прижать к себе, лишь оставив руку на лице любимого. Его язык ласково скользил во рту его Димы, изучал, даже проверял, всё ли там в порядке. Был он на работе даже сейчас. Но Сеченов вскоре отстранился, даже пришлось выставить руки и упереться заму в грудь. Тот не хотел отрываться, в наваждении потянувшись за желанными губами. Медовые глаза распахнулись, в них страх и непонимание. Это всё? Сеченов пришёл оставить на прощание маленький сувенир? Как жест того, что между ними больше никогда ничего не будет. Хотел напоследок утешить, но ведь это только больше разбивало сердце. Михаэль больше никогда не сможет забыть ощущение этого поцелуя, больше не забудет этот вкус. Так ведь было только больнее... Зачем, зачем он это делает? Сеченов улыбается, но губы подрагивают, отказывается смотреть Штокхаузену в глаза, немного теребит горлышко чужой футболки. Парень же ждёт, с трепетом и непониманием разглядывая человека перед собой. Сдерживает порыв сжать в объятиях, впечатать в себя, горячо зашептать на ухо, насколько тот ему нужен, насколько дорог. Сказать, как же сильно он его обожает. Может, так и надо было? Может, так его Димочка сдастся, позволит себя любить? Так и надо. Он уже потянулся было прижать его к себе, уже было приоткрылся его рот, чтобы затараторить все те слова, что бушевали у него в голове. Его начальник боится общественного осуждения? Боится закона? Какая ерунда, товарищ Штокхаузен был мастером конспирации и блестяще заметал любые следы. Неважно какие: бумажные, словесные, кровавые. Такая мелочь для него не была бы чем-то страшным. Он поклялся беречь Диму и он сбережёт. Вновь был остановлен, Сеченов всё ещё слабенько пихал его в грудь, опуская свой взгляд, скользнув уж совсем низко. А дальше сделал то, отчего встали у немца на затылке волосы. Дима плавно опустился на корточки, подрагивающими руками приспустил с заместителя штаны и боксёры, обнажая ещё не остывший член, который сразу же дёрнулся от такой довольно развратной картинки и касания нежных рук, заново наливаясь кровью. - Дмит... - попытался было позвать. Но директор не стал долго думать, а его смущение и неловкость заиграли яркими пятнами на щеках. - Я давно... давно этого хотел, Миша. - осторожный, робкий голос. У Михаэля и самого больно загорелись щёки. И прежде чем он успел подать голос, губы академика коснулись его головки. Немец, совсем не ожидавший, что будет настолько приятно, резко запрокинул голову, тут же приложившись макушкой о стекло, прошипев сквозь зубы и вцепившись руками в дверной поручень. Пережить ему этот неловкий, но сладостный момент тоже не дали. Дима скользил языком, теперь облизывая основание, вызывая у Михаэля тонну немыслимых ощущений. Врач боялся опустить голову, боялся посмотреть. Движения мужчины были неуверенными, неумелыми, но от этого не менее приятными. Наверное, самыми лучшими, что он когда-то испытывал. Давно хотел? Давно хотел это сделать? Ему?! Почувствовал, что Сеченов отстранился, теперь поспешив опустить взгляд. Беспокоился, что он чем-то его отпугнул, что, быть может, Дмитрий думал, что ему было неприятно. Но тот, как оказалось, только и ждал этого взгляда. От него стрельнуло нежностью внутри. Академик совсем не выглядел пошло, выглядел так, как будто... как будто его любил. Его - Михаэля. Словно просил разрешения. Ему совершенно не нужно было его просить, ведь делать Дмитрий Сеченов мог, что ему было угодно. Но Михаэль никогда бы не подумал... он даже и представить себе такого никогда бы не посмел, чтобы такой великий человек опустился перед кем-то на колени. Перед ним. Он не должен был... Его тёмные брови заломились, он не мог вымолвить слова. Сеченов же смущённо прикрыл глаза, вновь накрывая головку губами, теперь плавно заглатывая, стараясь вобрать всю длину. Губы Штокхаузена приоткрылись, он высипел глубокий стон, окончательно поражённый картинкой. Ему точно никогда ещё не делали настолько приятно. Делали ему такое не один раз, делали довольно умелыми ртами. Но не так... совсем не так. У Дмитрия Сергеевича явно не было абсолютно никакого опыта, был это его первый раз, всё указывало именно на это, а от этой мысли становилось только теплее, ярче. От этого ещё пуще горели щёки. Дмитрий решился на такой шаг только для него потому что... любил? Обычно его рука вцеплялась кому-то в волосы, задавая нужный ритм. Обычно он позволял себе быть немного грубым, даже порой вколачиваться в чью-то глотку, если был партнёр, которого всё устраивало. С Димой было нет так, с Димой он бы никогда не посмел. Но что-то нужно сделать, нужно было показать, что было ему невообразимо приятно. И не столько от ласковых движений на своей плоти, сколько от самого факта того, что сам Сеченов опустился перед ним на колени. Его ладонь мягко опустилась на шёлковые волосы, практически невесомо, боясь напугать, боясь придать моменту что-то откровенно пошлое и некультурное. Таким это не являлось. Точно не с ним. - Димочка... - пророкотал он, сделав ласковое движение на его голове. Сеченов поднял взгляд лишь на секунду, сразу же опуская и прикрывая веки. Смущён. Милый. Михаэль улыбается, медленно гладит по голове, вкладывая всю свою любовь. Академик продолжает свои движения, заставляя парня втягивать через зубы воздух и облизывать губы. В это всё ещё было сложно поверить. Поток воздуха остужал затылок, всю голову, вплетаясь в кудрявые волосы. Он откровенно постанывал, не стесняясь своих эмоций, показывая, насколько Дмитрий Сергеевич делал его сейчас счастливым. Сам же директор решился на что-то новое, скромно уместив руки где-то повыше колен заместителя, поглаживая. Это послало приятные мурашки по телу, да так, что он содрогнулся всем телом, ненамеренно толкнувшись бёдрами навстречу. - Боже мой... - просипел он с глубокой виной. - Извините, прошу. Пытался было отстраниться, но Сеченов чуть сильнее сжал его ноги, увереннее работая ртом, головка члена упиралась теперь в мягкую щёку. Михаэль вновь ударился головой, прикусив зубами вторую кисть, куда и промычал очередной стон. Под веками плясали звёзды, кружилась голова. Неимоверно приятно, до пересохшего горла и подгибающихся коленок. Но было его работой и самым великим счастьем в мире - ублажать и служить своему начальнику. И когда сам академик издал довольное мычание, Михаэль резко опустил голову, осторожно уместил обе руки на горячих щеках, останавливая любимого, отодвигая. Тот смотрел с тревогой, но немец улыбнулся вроде бы и отчаянно, с безмерным счастьем на лице. Он буквально подорвал Диму с пола, аккуратно, но всё же впечатывая в стену, оставил несколько рваных поцелуев, слепо тыкаясь в губы, в щёки, в шею. Секундой позже он буквально рухнул на колени, совсем забыв, насколько он брезговал всей этой грязью. Нервными движениями стянул чужие штаны по самые ступни, сразу же вбирая твёрдый член Димы в рот. Делал он это умело, поэтому Сеченов сразу же выгнулся, заскулил, зарываясь в кудрявые волосы пальцами. Михаэль игрался с головкой, вбирал по самое основание, вновь выпускал член изо рта, облизывал, целовал и обсасывал. Так, будто в жизни не пробовал ничего вкуснее, а глубокие томные стоны над своей головой были лучше любой похвалы. Он скользил ладонями по голым изящным ногам, оглаживая, лаская своего любовника. Сеченов плавился, жмурил глаза, поглаживая своего мальчика, утопая в новых, до этого неизведанных ощущениях. Повернул голову к окну, подставляя горевшее лицо прохладному ветру, пытаясь отдышаться и хоть как-то остудить голову. Сладостная пытка продолжалась ещё минуту, пока Михаэль не выпустил член изо рта, вновь резко поднимаясь, сминая чужие губы в поцелуе, обвиваясь руками вокруг талии и прижимая, наконец, к себе маленькое тело. Он так давно об этом мечтал, теперь буквально слизывая и поедая стоны бархатного голоса, пропуская через горло и хороня в сердце. Дима с таким же желанием отвечал на его ласки, обнимая за шею, послушно приоткрывая губы, позволяя сильным рукам блуждать по бокам и рёбрам, а мокрому языку вылизывать свой рот. Те руки со страстью справлялись с пуговицами его рубашки, очень стараясь не вырвать их с корнем. Рубашка была стянута с его плеч, её Михаэль не глядя повесил на ручку, явно заботясь о её чистоте. Заботливый. Дима усмехнулся ему в губы, слегка содрогаясь теперь оголённым телом. Вскоре его оторвали от того пола, он сразу же лишился своей обувки, которая шлёпнулась вместе с пижамой на пол. Михаэль прижал его к тому стеклу, в поясницу неприятно упирался поручень, но Дима не решался что-то сказать, он и сам мало чувствовал тот дискомфорт, опьянённый близостью, которую он отчаянно и давно желал. Ему казалось, что стоило только прервать всё на короткую секунду, то Михаэля он потеряет. Тонкие ноги обвились вокруг поясницы, а немец шальными глазами рассматривал хрупкое тело. - Дмитрий Сергеевич... - припал он к плечам, ключицам, груди. -... Дима.... - Миш, всё в порядке. - Сеченов даже ухмыльнулся, подставляясь, не успевая сполна насладиться каждым поцелуем, настолько парень куда-то торопился. - Такой великолепный. - тёплые глаза застыли на чужом корпусе, откровенно разглядывая, обхватывая каждый маленький кусочек взглядом, пока руки блуждали где-то по спине, запоминая каждый уголок. - Мой мальчик, не томи. Дёрнуло словно разрядом тока, а глаза впились в глаза напротив. На слух он не жаловался, значит точно не ослышался. Дима смотрел очень нежно, не отводил взгляд, касаясь его щеки пальцами, второй цепляясь за плечо. Он же тоже его любил, правда? Так смотрят только на тех, кого любят. Именно так Михаэль смотрел на него самого. Мой мальчик. Немец спустил на секунду руку, помогая члену проскользнуть внутрь узкого входа, снова возвращаясь, удерживая начальника и не давая сбежать, будто тот и правда мог передумать. С сиплым рыком он загнал себя глубоким толчком по самое основание, срывая с губ обоих стон наслаждения. Дмитрий Сергеевич вцепился в него и сам, ухватываясь за плечи, позволяя любовнику чуть-ли не вбиваться в своё тело. Штокхаузен не мог оторвать взгляда от его лица. Он не слышал пошлых звуков шлепков кожи о кожу, весь его слух был направлен на улавливание высоких звуков, которые Сеченов позволял ему слышать, пытаясь не сорваться на громкие вскрики. В какой-то момент Дима робко потянул за края его футболки, Михаэль понял его намерения, беспорядочными движениями чуть ли не сдирая с себя элемент одежды, добавляя его к уже висевшей чужой рубашке. Дмитрий Сергеевич медленно скользил ладонями по открывшемуся телу, с каким-то, как показалось немцу, почтением рассматривая. Так же смотрел на этого человека и он сам. Неужели Дима испытывал всё то же самое? Какой же Дмитрий Сергеевич был великолепный. Михаэля буквально трясло, и вряд ли сейчас что-то могло его остановить. Пусть хоть зайдёт сюда товарищ Захаров или даже Нечаев. Пусть сбегутся проводницы, но он не выпустит его из своих рук, он слишком долго ждал и слишком сильно его любил. Диму смущал его пристальный взгляд, но он и сам не мог отвести от него глаз, словно под гипнозом он рассматривал радужки Штокхаузена, в которых пропадал, совсем расслабившись, позволяя партнёру удерживать свой вес на себе, а заодно на поручне, впивавшемся под поясницу. В своей эйфории оба не услышали шагов и открывшейся через минуту двери. - Твою мать, Шток, это ты упёр мои сигареты? - раздался очень близкий заспанный голос Сергея Нечаева. Всё замерло. Прекратились остервенелые движения бедёр. Зато Михаэль будто пытался вжать Диму в дверцу теснее, уцепившись двумя руками за идеальные ягодицы, пытаясь накрыть, спрятать красоту от случайных недостойных глаз своей спиной. Сеченов и сам вдруг уткнул своё лицо у него на плече, стискивая руками спину. Он пытался сжать ноги тоже, но было это невозможно, крепкие ладони удерживали их в том непристойном положении, да и был между них корпус его мальчика, благо увидеть с той стороны никому было невозможно. Михаэль ухмыльнулся в каштановые волосы. Дима боялся, что его такого мог кто-то увидеть, но перед своим замом он был таким открытым, беззащитным, покорным... Как же вздымалась от этой правды грудь. Хотелось поскорее заново припасть к этим губам, к лицу, осыпать обожанием, благодарностью. Превосходство над этим миром расплывалось на его лице, на губах. Нечаев... что ж, пусть видит, перед кем Дмитрий Сергеевич так широко раскинул ноги, которые так сладко дрожали у него под пальцами. Стесняться он не будет. Этим нужно было гордиться. Пусть знает, что Михаэлю было позволено обладать этим телом. Только он мог касаться, только он мог в него входить, только он мог выбивать из него все эти невероятные звуки. Дима больше никому бы не разрешил, только ему. Ещё одна мысль залетела ему в голову, от которой подогнулись на секунду ноги, но мальчишка, видимо, всё ещё стоял у входа. Он резко повернул голову, хмуро заломив брови, чуть ли не с оскалом. Увидел он только руку, приоткрывшую двери тамбура. Сопляк, видимо, ещё никогда не видел чего-то подобного, не попадал в такую ситуацию. Да, не каждый день увидишь своего начальника, даже двух, в грязном, мерзко пахнущим сигаретами тамбуре, пока один из них впечатывал другого в не менее грязную дверь. Смешной, но ему пора было выметаться. - Покурю позже... Нечаев прошелестел сиплым голоском, медленно прикрыв двери. На удивление Штокхаузена, на своём плече он услышал тихий смех, что и сам не сдержал улыбки, усмехнувшись в волосы, сейчас немного пропахшие запахом той подушки. - Боюсь, что Ваш Серёжа будет слишком после этого надоедливым. - пророкотал немец немножко с ревностью, целуя любовника, поднявшего голову, в щёку. - Не будет, Мишенька, постесняется. - М, может быть, на первых порах. Пока не отрастут клыки. - В следующий раз будем более осторожны, да? Штокхаузен не ответил, почувствовал очередную разгоравшуюся бурю. В следующий раз. Будет следующий раз? Сколько их будет? Ему позволят... позволят быть рядом? - Миш... - Дима уместил руку на кудрявых волосах, мило улыбнулся, пытаясь вытянуть своего немца из забытия. - М? - перевёл на него затуманенный взор, оторвавшись от темноты за стеклом. - Продолжим? - Дмитрий Сергеевич... - начал врач чуть-ли не жутковатым голосом, в котором Сеченов с мысленной улыбкой выявил собственнические нотки. - Да? - У Вас раньше было... с другим мужчиной? - Не было, мой хороший. Такой простой ответ, такой тёплый и родной голос. Как будто так было всегда. Как будто он сжимал Диму так каждое утро, день, вечер и ночь. Как будто он давным-давно принадлежал только ему. Ему одному. Секунду он стоял молча, пока внезапно не опустил Дмитрия на пол, быстро разворачивая спиной к себе, с нетерпением прижимаясь грудью, заново входя в желанное тело, ускоряя темп. Прикусывал кожу с разных сторон, то ли урчал, то ли рычал, переходил на сбившийся шёпот, который очень трудно было разобрать, но Диме всё же удавалось улавливать отдельные слова через собственные стоны. "Мой. Мой. Ты мой, Дима. Димочка. Прошу." Сеченов закусил губу, ладонями больно впиваясь в приоткрытое окно. Грудь была прижата к холодному стеклу, что так контрастировало с жаром, которым его обдавали сзади. Сверху и снизу. Михаэль накрыл его руки, сжимая, что неприятно отдавалось в ладонях, так как стекло пыталось в них впиться. Парень делал очень глубокие, размашистые толчки, словно смакуя каждый. С губ срывались чуть-ли не мольбы, непрекращающаяся мантра. Щёки директора пылали ярче утреннего солнца, в горле билось собственное сердцебиение, он и сам хотел многое ему сказать, но мешал свой же скулёж. - Люблю. Люблю тебя, Дима. Люблю, слышишь? Прошу... Штокхаузен вдруг замер, испугался своих слов, утыкаясь лбом в затылок. Дима не отвечал, ноги его слегка дрожали. Парень сжал зубы, на глазах выступили слёзы, но он пытался не обращать на них внимания, снова начиная двигаться внутри своего Димы, коленями разведя его ноги чуть шире. Теперь его точно оттолкнут, больше не позволят к себе дотрагиваться после таких слов. Сеченов не мог отвечать на такие низменные чувства, у него не было на это времени, не было только на него одного. Он решал судьбу мира, человечества. Кто Михаэль такой, чтобы чего-то требовать? Как он смеет признаваться ему в этих дурацких глупостях? Всё-таки он жалкий червяк... погряз в своих чувствах, а должен был хоронить их глубоко в сердце, не путаться под ногами, не мешаться. Да, теперь-то его прогонят. Был это первый и последний раз. Он буквально заскулил, и если бы они не занимались любовью, Дима и правда бы подумал, что партнёр плачет. Тот странный жалостливый плач вдруг сменился дыханием желания, страсти. Михаэль прижался ещё теснее, вжимая Сеченова тазобедренными косточками в поручень, прижимаясь сам так сильно, как мог. - Извините, извините... - повторял он сквозь то ли всхлипы, то ли страстные стоны, покрывая плечо слабенькими укусами-поцелуями. Дмитрий отвечал на его любовь всеми оттенками своего голоса, так как говорить он сейчас и успокоить Михаэля совсем не мог, опьянённый невообразимыми ощущениями в каждой клеточке тела. Он как мог переплёл на окне их пальцы, показывая, что был он здесь, рядом, вместе с ним. С ним одним... Вдруг исступленный взгляд парня упал на правую лопатку, он издал глубокий сиплый хрип, совсем обезумев. На ней он заметил маленькую россыпь веснушек, пару маленьких родинок, к ним всем он поспешил припасть с жадными поцелуями. Ведь он раньше думал, что на теле академика не было совершенно ничего. Он раньше думал, что был он мраморной статуей, красивой и величественной. Стал он для него менее красивым, менее желанным? Нет, нет, ещё раз нет. Как же изумительно они плясали на его теле, насколько идеально украшали и без того идеальную кожу. Он сцеловывал каждое пятнышко, благодаря, что они там были. Благодаря за то, что позволяли себя целовать. Вдруг он не смог рассмотреть что-то ещё? Вдруг на ногах Димы тоже где-нибудь спряталась ещё парочка, а он не успел тогда в темноте рассмотреть? Но у него уже не было времени... Его больше не допустят до себя, до своего тела и души. Прогонят, оттолкнут. В груди образовывалась дырка, но и она была приятной, ведь была она из-за него, из-за него одного. - Люблю... так Вас люблю. Осипший голос. Он с неохотой расцепил одну руку, подбираясь под вздрагивающий живот, ухватываясь за влажный член своего Димы, ласково сжимая, сбиваясь на рваный ритм. На последних движениях заместитель немного сорвался, делая ещё три довольно сильных, немного болезненных для них обоих толчка. Дмитрий Сергеевич широко распахнул глаза, глотая прохладный воздух ртом, жмуря веки от сильного ветра. Приоткрыл рот, когда Михаэль вогнал себя в последний раз, чуть-ли не закричал от пронзивших всё тело приятных ощущений, почувствовав горячее семя, разливающееся теперь внутри него. Он дёрнулся в его руках, заскулил в рот, которым немец поспешил накрыть его губы. Коротко вздрогнул, прогибаясь в пояснице и заливая ладонь своего мальчика спермой. Успокаивались. Дима откинул голову ему на плечо, глубоко дышал, приходил в сознание, пока сильная ладонь очень уж нежно ласкала его ещё подрагивающий член. Дальше случилось то, от чего правда хотелось провалиться сквозь пол вагона. Михаэль прекратил свою ласку, бережно опустив его основание, теперь подымая дрожавшую руку с белёсой жидкостью к своим губам. Глаза учёного раскрылись ещё шире, теперь Дима смотрел на эту странную картинку. Не с отвращением, вовсе нет, но со стыдом, с глубоким обожанием. Зачем... зачем он это делает? Немец прикрыл глаза, проглотил всё до капли, закончив на среднем и указательном пальцах, не спешив вытянуть их изо рта. Парень дрожал, видимо находился где-то глубоко у себя в сознании, веки трепетали. - Вы... Вы вкусный. - наконец просипел он не своим голосом, боясь открыть глаза. - Мишенька... - Люблю. Я Вас люблю. Лицо полыхало огнём, Сеченов оторвался от его плеча, утыкаясь лбом в стекло, тоже закрывая глаза. Вот и всё. Сказка кончилась. С завтрашнего дня он забьётся в свою нору, будет наблюдать за любимым немым взором, будет рыдать и извиваться. Зачем он лез со своим "люблю"? Дмитрий Сергеевич был выше этого примитива... Он повторил это вот уже в который раз, отчаянно надеясь услышать взаимный ответ, но разбивался об очередное молчание. Но ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть. Прижаться головой к тонкой спине, тереться об неё, словно маленький ребёнок, ищущий заботы. Его ладони осторожно оглаживают грудь, рёбра, живот. Михаэль переворачивается на другую щёку, по пути вдыхая аромат сладкой кожи, который уже успел стать бесконечно родным. Таким домашним, уютным... Был он такой, какой он себе и представлял. Он с ним просыпался по утрам и засыпал ночами. Для счастья ведь так мало было нужно... Просто быть с ним рядом. Пускай, пускай он не сможет быть для Димы тем, кем хочет быть сам. Он будет тем, кем Дима хочет его видеть. Неважно кем. Немец немного расслабился, слегка разжал крепкую хватку, теперь плавно поглаживая подрагивающие бёдра. Он всё ещё был внутри, не спешил выходить. Уместил подбородок на плечо, не забыв предварительно одарить бережным чмоком. Всё будет хорошо до тех пор, пока он сможет хотя бы его видеть. - Я Вас люблю. - прошептал в последний раз. Тихо, из самой глубины своего сердца, которое смог растопить этот потрясающий человек. - Вам... не нужно отвечать. Просто знайте и... не прогоняйте. Сеченов поглаживал его кисти, лениво ползавшие теперь где-то в самом низу его живота. Он оторвался от того стекла, повернул голову, рассматривая милые кудрявые волосы, к которым он всегда хотел прикоснуться, хотел запутывать в них свои пальцы. Что он сейчас и сделал, подняв незанятую ладонь, оглаживая. От его действий Штокхаузен даже слабенько дёрнулся, но затем интересно выдохнул, ластился. - Ты же не в того влюбился, глупенький ты мальчик. - Ну что же Вы говорите? - Мне страшно, Миш. Немец горько хмыкнул в сладкую кожу. Конечно ему было страшно. А как иначе? Михаэль и сам понимал, что подарком не был. Что он мог спокойно убить человека, пусть и отщепенца, пусть поганую кремлёвскую крысу, за спиной которой наверняка не один десяток сгубленных душ, но всё же... он это мог. За него. Но был Дмитрий Сергеевич Сеченов единственным, кому не следовало бояться его вовсе. - Вы меня боитесь? - его и самого теперь сковывал страх. Страх, что он посмел вселить в него к себе такие чувства. Это больно отдавалось в груди, в которой всё разрасталась огромная дыра. - Тебя? - в голосе неподдельная удивлённость, Михаэль даже посмел поднять на него свои глаза. - Миш, за тебя. Он продолжал непонимающе хлопать глазами, за что получил лёгкую улыбку и невесомый поцелуй куда-то в подбородок. Сеченов снова вглядывался в окно, в свои звёзды, пока качка вагона пыталась будто и убаюкать их обоих. Штокхаузен правда сейчас не понимал, беспокойными влажными глазами вглядываясь в такое любимое лицо. Но Дима вскоре продолжил: - Ты меня извини, Йозеф. - настоящее имя странными приятными мурашками прошлось по телу его хозяина. - Мне страшно, во что ты из-за меня превращаешься... Всё-таки, Дима думал, что он, Михаэль, монстр. Был прав... Горькая улыбка, очередной поцелуй на прохладном плече. -... во что я сам... тебя превращаю. - Дмитрий стукнулся виском о чужую голову, так и замер, с грустью рассматривая тёмное небо. - Сделал тебя своим орудием. Я же всё вижу, мой хороший. Что ты ради меня делаешь. Я же всё знаю, это всё мои приказы. - Это не так... - попытался немец было его прервать, но договорить ему не позволили. - Всё так. Прямо никогда не говорю, но заставляю тебя делать немыслимые вещи. Позорно за тебя прячусь, боюсь испачкать руки. Ну ты и сам всё знаешь, ты же насквозь меня видишь, да, Мишенька...? Ты извини, если сможешь. Уйдёшь, может, так я не стану тебя держать. - Я никогда не уйду. - Рядом со мной одна только боль и смерть, вечные политические интриги и борьба за власть, до которой мне вовсе нет никакого дела. Я не хочу, чтобы ты был таким же, как я. Не хочу, чтобы ты превратился в меня самого. Немец мило ухмыльнулся, целуя Сеченова в висок, и тот прикрыл глаза, явно наслаждаясь лаской. Что за глупенький директор... Всё это время он боялся только этого? Боялся за него, за Михаэля? Переживал о том, кем он станет? Он просто-напросто беспокоился о Михаэле Штокхаузене? О Йозефе? О нём? Правда? - Дмитрий Сергеевич, я буду для Вас кем угодно. Если надо, то и Дьяволом. - он оставил очередной поцелуй, мазнув носом по скуле, подтягивая свои руки выше, сжимая под грудью. В сердце разливалась надежда. - Дьявол здесь только я. - Сеченов судорожно выдыхает, он будто бы и готов был расплакаться на этом самом месте. - Мне правда очень жаль, Йозеф. Тебе не стоит быть с таким монстром. - Вы поэтому меня отталкивали? Штокхаузен замер, игнорируя сильное желание подхватить мужчину на руки, выпустить наружу все свои чувства. - Ну конечно. Почему же ещё? - Дима скосил на его губы взгляд, желая ещё один поцелуй, если парень не передумает. Михаэль сначала молчал, затем тихо рассмеялся, чуть громче, его красивый добрый смех вылетал в окно, сливаясь со стуком колёс. Сеченов смотрел со слегка поднятыми бровями. Да, было это в его духе. Дима переживал о ком или о чём угодно, но никогда о себе. Но был же у него его Михаэль. - Прячьтесь за меня сколько Вам будет угодно. Я же бесконечно этому рад - быть вашей стеной. Вашими руками. - он сжимал теперь Дмитрия в стальном тёплом захвате, удерживая начальника пониже плеч, будто ребёнок игрушку. - Я замачиваю свои руки в крови, глупый. - почти что отчаянный, очень тихий шёпот. Дмитрий Сергеевич делал свою последнюю жалкую попытку его от себя уберечь. - Да... Вы же врач. - немец хмыкнул. - Руки не против. И он сдался. С расплывшейся улыбкой на тонких губах, пытаясь вжаться в своего заместителя ещё теснее спиной. Он так давно об этом мечтал. - Я же эгоист. - продолжал учёный признаваться в своих грехах, сам целуя парня в краешек губ. - Я ужасный собственник и не люблю чем-то делиться. Мне не нравится, что ты живёшь с товарищем Петровым. Брови Штокхаузена с удивлением поползли вверх, в глазах весёлая искринка. - Несколько раз я практически готов был выкинуть его с Предприятия, подбирал наиглупейший повод. Мне не нравится, как с тобой общаются лаборантки и когда ты ходишь с ними на обед. Я ненавижу, когда ты уезжаешь в отпуск, поэтому в прошлый раз нагло выдернул тебя оттуда на два дня раньше, потому что боялся, что крутишь с кем-то роман. И мне не нравится... Миш... что у Вас с Сергеем? Михаэль мило уставился на его довольно серьёзное лицо, светившееся смешной детской ревностью. Он рассмеялся, а в груди уже зарастала та ужасная дырка, из которой весь вечер сочилась кровь. Дима же был совсем как он сам! - А что у нас с Сергеем? - он улыбнулся в ответ тем бровям. - Я же вижу ваши отношения. - Глупенький. - потёрся о хрупкое тело, сжимая и оглаживая. - Мне просто нравится его доставать. Жду, когда подрастёт, там-то будет весело. Смешно. Дима ревновал его сильнее всего к тому же человеку, к которому ревновал Диму он сам. - Миш... - М? Дмитрий Сергеевич вдруг прижался губами к его уху, заставив приятно содрогнуться, что-то сладко зашептал. Что-то безумно приятное, от этого у молодого врача широко распахнулись глаза, приоткрылись губы, покраснели щёки. Но через мгновение он быстро заморгал, расплылся в самой счастливой на свете улыбке, будто улыбалось в груди и сердце тоже. "Я Вас сильнее, Дмитрий Сергеевич. Безмерно." "Я же тебя больше никому не отдам, Мишенька." "Не отдавайте." Вжимались друг в друга ещё полчаса, забывшись в самых обычных человеческих разговорах, совершенно забыв об одежде, наслаждаясь ласковыми поглаживаниями пальцев. - Если Дьявол существует, - задумчиво промолвил невпопад Штокхаузен, считая звёзды поверх каштановой макушки. - то это точно женщина. - Почему? - Просто знаю. - плавно пожал плечами. - Женщины... Им такой образ гораздо больше идёт. - Наверное. - хмыкнул Сеченов, играясь с чужими пальцами на своём животе. Михаэля затянули в чувственный, медленный поцелуй. - Дим. - Да? - Ты ромашки любишь?

***

Очень раннее утро. Распахнул глаза. Не выспался. Но слетел с полки, будто на ней его ужалили. Три другие были убраны, исчезли матрасы, стаканы со стола, не было и Нечаевских сигарет, которые он всё же вернул вместе с зажигалкой. А мог ведь выбросить ту дрянь в окно. Проспал? Опоздал? Они его оставили? Дима... Дима ушёл? То был не сон, всё было реально. Наплевал на тапки, одним широким движением раскрыл двери купе, чуть не сбив с ног своего непосредственного начальника, сразу же ухватившегося рукой за его футболку. Может, и правда всё было всего-лишь сладким, самым прекрасным сном? - Доброе утро. - мягко улыбается Дмитрий Сергеевич, заглядывая в дёргавшиеся по его лицу глаза. - Разрешишь? - Доброе. - хрипит Михаэль, но делает шаг назад, позволяя зайти. Дима мягко заходит внутрь, прикрывает дверь, снова смотрит своими невозможными тёплыми глазами. Немец не знает, может ли его поцеловать, хоть каких-то несколько часов назад со страстью прижимал его в тамбуре к стеклу. Тонкая рука поднимается вверх, Михаэль будто бы слабенько дёргается, опасаясь наказания за свои предыдущие действия. Но его не следует. - Давай-ка уберём твою постель, приезжаем через полчаса. Это была последняя станция. В пальцах товарища Сеченова симпатичная белая ромашка, которую он "вплетает" в кудряшки где-то за ухом, мило посмеивается. Михаэль в ответ робко улыбается, оттаивает. Чувствует тепло, теперь без страха аккуратно притягивая любимого за талию, сладко целуя в губы. Дима ведь был... только его. Дело шло, быть может, к быстрому утреннему сексу, в лёгких брюках директора становилось довольно тесно. Но двери купе вдруг начали осторожно разъезжаться, Михаэль успел быстро среагировать, загораживая начальника собой, упираясь рукой в проём, чуть не сбив из рук Сергея Нечаева два гранёных стакана с горячим чаем, которые он держал в подстаканниках. - Аккуратнее, мать твою за ногу! - шикнул Сергей, слегка отпрыгнув, испугавшись возможности попадания кипятка на своё тело. - Сходи за чаем, Серёжа. - едко улыбается немец, будто бы делаясь ещё выше, запрещая заходить внутрь. - А я что в руках держу, по-твоему? - А для меня? - Это для тебя и есть, дубина. - пробурчал парень, явно стараясь не смотреть заместителю в глаза. Глазки-то и правда красивые. Ну просто ангелок. Стеснялся последней ночи, как мило. Чаю ему принёс... Штокхаузен глянул на те стаканы, в которых плескалась тёмного цвета жидкость. Чай. Разве это чай? Через два месяца они летят с начальником на чайную церемонию прямиком в Шанхай, потом в Токио. Видимо, придётся брать с собой и этого остолопа, чтобы понял, какой у чая настоящий вкус. Но Михаэль улыбнулся, принял оба стакана. - А для Дмитрия Сергеевича? - У меня, наверное, не десять, блин, рук! - Зато одна извилина. - Чего?! - Серёжа. - показалось из-за спины зама знакомое добродушное лицо. - Сходи покури, сынок. Нечаев на мгновение замялся, заробел. Что-то пробормотал, всё прекрасно понял, быстренько ускакав по вагону на выход. Михаэль зашёл внутрь, позволяя Диме вновь закрыть двери. Уже на защёлку. Михаэль так и не попробовал за вчерашний вечер тот мерзкий на вид и на запах чай, но любопытство сыграло верх. Сделал глоток. Вкусно. Чего уж там. Поставил стаканы на стол. Только развернулся, как почувствовал тонкие руки, обвившиеся вокруг тела. Улыбнулся, отвечая крепкими объятиями. - У нас есть десять минут, Мишенька. - Этого слишком мало, чтобы тебя любить. - Да? - Дима одарил его смущённой улыбкой, поправил немного выбившуюся ромашку. - Тогда как насчёт вечности? - Звучит гораздо лучше, Дмитрий Сергеевич. - Вот как. Ты будешь целую вечность принадлежать мне, понимаешь? Михаэль рассмеялся, укладывая своего Диму на ту полку, на которой спал до этого товарищ Захаров. Пусть он через эти десять минут думает, почему она такая горячая. - Я не против. Если ты будешь принадлежать эту вечность мне, Дим... - Навсегда, мой мальчик. Поцелуй глубокий, медленный, изучающий и невозможно горячий. Кажется, они потратили на него пять минут из тех десяти, что у них были. Руки у Димы такие ласковые, с трепетом прижимающие своего Михаэля ближе к себе. Своего Михаэля он уже никому ни за что не отдаст. Никогда. Шов на глубокой ране, из которой ещё только вчера бесконечным потоком лилась его горячая кровь, окончательно разгладился, теперь исчезая. Уже навсегда. Может быть... Михаэль не будет против иногда путешествовать на поездах. Да и чай был неплохой. - Дима, какого хрена?! Я знаю, чем вы там занимаетесь! Откройте дверь!