— В тот день изменилось всё.
Бэкхён поднёс кружку с горячим чаем ко рту, не сводя внимательного взгляда с парня напротив. Прохладный вечер последних дней сентября, но тот будто не замечает этого, находясь в одной футболке и лёгких шортах. В руке сигарета, рядом пепельница с десятком окурков, которые всё никак не выкинуть, а глаза уставшие. Он всё ещё думает, стоит ли говорить. Есть ли в этом какой-то смысл спустя столько лет? Ведь раны, наверное, не могут болеть так долго.
— Это была вписка. Сигареты, горящие напитки, новые люди. Новые впечатления, ведь я…
— Никогда не был в таких местах.
Чанёль переводит на парня взгляд. Полный… какой-то смертельной тоски. Усталость наполняет разом севший голос:
— Было несколько девушек, но в основном парни и мужики. Моя подруга была там со своим молодым человеком, с её предложения я и оказался в том месте. Наверное, стоило прислушаться к себе и мысли, что не стоило приезжать: квартира, где всё произошло, находилась на той станции метро, где я чуть не оставил душу в студенчестве. Это напрягало. Собственно, оставил я её там в ту ночь.
У Бëна холодеют руки. Какое-то странное ощущение: будто он услышит, как претворяется в жизнь сюжет банального в своей тупости фанфика, но оттого не теряющего реалистичности, ведь эти события сплошь и рядом в настоящей жизни. Просто об этом не принято говорить.
Парень делает глоток. Пар напитка жжёт губы. Он слушает, поднимая взгляд:
— Почему ты..?
— Потому что не одному мне казалось, что у меня хватит сил остановить всё, если придёт критический момент, — Чанёль громко сплевывает слюну в раковину, морщась горечи во рту. Но сигареты помогают держать баланс внутри. Хоть какой-то. И он глубоко затягивается, напоминая себе, что всё в прошлом. Как будто это сможет стереть память. — Это был ступор: также алкоголь притуплял чувство опасности. Я чувствовал что-то вроде танатоза, только всё осознавал. Но тело меня не слушалось. О том, чтобы дать голос, я и подумать не мог: утром обнаружил, что ноги в крови.
Бэкхён бледнеет. Он думал, что был готов к такому итогу, потому что сценарий и правда не нов, и последствия таких внезапных связей ожидаемы. Впрочем, самому Бёну не понять, каково это — он не посещал подобные тусовки и предпочитал не покидать зону комфорта, а выйти за пределы общаги и универа для него уже было подвигом.
Глаза Чанеля становятся тусклыми, и Бэкхён шепчет слишком тихо:
— Видимо, это было больно.
И эти слова заставляют Чанёля хмуриться, потому что просто «болью» это не описать.
Словно внутри тебя разборной шест, который натягивает всё до предела и рвёт напрочь, а жжение сводит бёдра так, что не остаётся сил на нормальный вдох. Глаза зажмурены до красных пятен, внизу всё горит и кажется, что он вряд ли уйдёт живым. Больно… Мягко сказано.
Бëн хочет прикоснуться. Сделать хоть что-то, чтобы мука не терзала так сильно. Но на некоторые вещи невозможно повлиять, тем более спустя столько лет. Поэтому мужчина стал менее разговорчив четыре года назад? Поэтому держал дистанцию?
— Потому что должен был справиться сам, — Пак отвечает на незаданный вопрос. Будто знает, о чём думает Бён. Но он привык справляться. Его ошибка, его неспособность к сопротивлению и привела к травме. Он сам виноват. Должен был предвидеть, найти силы, не надеяться на лучшее и на свою способность сопротивляться, которая так некстати подвела его.
А когда перед его глазами появляются кадры окровавленной простыни, то лишь сжимает зубы до тупой боли в висках, зная, что некоторые вещи невозможно остановить. Потому что если настала такая боль, насильнику ничего не мешает добавить больше.
— Ты был один всё это время? — чужая ладонь на его плече дает ощущение спокойствия. Которое так было нужно в то время, но недоступно. Его недостаточно. Потому что он не был услышан вовремя. А когда была так нужна поддержка, удалось получить в спину лишь слова о том, что с ним противно говорить.
Вот так просто.
От вроде бы друга, товарища, которому впервые решил довериться с таким откровением. Зря.
— Даже
ты не знал о случившемся, хотя мы знаем друг друга с десяток лет. О моём состоянии подавно. Так был ли я один? — усмешка.
И ничего больше.
Да, он был один. И никто не подумал спросить, всё ли в порядке. Потому что Чанёль весельчак, потому что со смехом он пытается из себя боль выдавить, чтоб перестало мучить.
Глаза ничего не расскажут. Манера разговора никого не смутит. Вопросов не возникнет. И Пак не злится, не огорчается, он вообще никого не винит, кроме себя, и давно перестал ждать жалости. О какой жалости может идти речь, когда он не получил даже понимания наутро после случившегося.
«Мне противно с тобой говорить. Не ожидал такого от тебя».
Он и сам не ожидал. Но разве чужая сила и личный внутренний ступор вкупе со страхом спрашивали его мнения?
Все думали, что он пережил. Переборол. Проработал. Но прикол в том, что пережить можно, понять тоже можно. Чанёль прекрасно понимал причины, по которым всё случилось, понимал, чья вина в произошедшем. Но отпустить это было невозможно. Чёрное пятно его прошлого. Боль, которая всё ещё заставляет шарахаться от любой попытки пойти на контакт с ним.
Опасен.
Могут быть дурные намерения.
Чего ещё можно от меня получить?..
Больше, кажется, ничего. И попытка убедить себя в ином очередной раз была провальной.
Потому не может простить себя до сих пор. Потому не общается с людьми.
Поэтому спустя шесть лет остаётся один. Ведь далеко не все травмы можно залечить временем и взрослением: понимания причин недостаточно для того, чтобы снять вину с самого себя, даже если в изнасиловании вины жертвы нет.
«Никому нет дела до твоей боли, завались».
