СЛЕПЦЫ

Солдат не узнает базу, куда его привозят. Он слышит шум близкой большой реки и старого леса, чувствует зной нагретого металла опорных конструкций и почти безвкусный запах стекла. Сержант Барнс сопровождает его в комнату на втором этаже. Судя по эху их шагов, она довольно просторная, от одной из стен сочится тепло и ощущается движение воздуха — там окно. Большое окно. — Это твоя комната, — сообщает ему сержант Барнс. — Здесь есть все необходимое. Можешь ощупать мебель. Ты будешь жить здесь. — До декомиссии? — уточняет Солдат. Ему хотелось бы хотя бы примерно представлять сроки… Сержант Барнс опускает свои разные руки ему на плечи, сжимает надежно и крепко, а потом вдруг обнимает, прижимает к себе: — Это и есть декомиссия, Солдат. Теперь ты будешь жить здесь. В объятиях сержанта Барнса так до ужаса хорошо. Солдату сложно с чем-то сравнить его прикосновения: в них нет ни похоти, ни научного интереса, ни холодного расчета. Ни страха. Ни капли страха. Солдату стыдно, потому что хоть он и ничего не понимает, ему не хочется, чтобы Барнс отпускал его. — Капитан в курсе? — спрашивает Солдат почти шепотом. — Он это одобрил? — Да, — отвечает сержант Барнс почти что злорадно. — У него не было выбора. Солдат не хочет создавать ему проблемы, не хочет становится причиной конфликта. А Барнс вдруг берет его ладонь и кладет на свое лицо. — Ты совсем не узнаешь меня? — спрашивает он. Черты его лица под пальцами Солдата такие невыносимо знакомые. Такие невозможно странные на другом человеке. Широкие скулы, нос картошкой, пухлые, красиво-очерченные губы, подбородок с ямочкой, волосы до плеч… Солдата наконец озаряет. — Прототип. Вы — прототип всех Зимних Солдат. «Сержант Барнс». Ну, конечно, он же слышал эту фамилию. Капитан Америка спутал его с прототипом на хелликериере. И до этого один из случайных свидетелей перед тем, как Солдат избавился от него, называл его так. Потому что собственное лицо Зимнего Солдата с точностью воспроизводит лицо прототипа. Сержанта Барнса, первого из солдат, на котором сработала сыворотка доктора Золы. — Я не знал, что вы до сих пор живы, — удивленно признает он. — Не надо ко мне на «вы», — отвечает прототип. — И давай будем честны, своей жизнью я обязан тебе. — Я не понимаю, — честно признается Солдат. — Это не страшно. Главное, запомни, я не останусь в долгу. Теперь я буду защищать тебя, я буду о тебе заботиться. — Я не понимаю, — беспомощно повторяет Солдат и сам неловко обнимает Барнса своей единственной рукой, прижимается к нему в ответ: — Почему ты тоже слепой? — Пойдем лучше я помогу тебе помыться, — вместо ответа говорит Барнс и будто с сожалением отпускает его. Солдат согласен на такую альтернативу. Он верит прототипу всецело. Солдату немного стыдно, но быть не единственным слепым в помещении — это почти здорово. Как будто они с отрядом поддержки пробираются где-то в полнейшей темноте, твердо зная, что даже приборы ночного видения могут скомпрометировать их местоположение… Делать что-то не в одиночестве, даже просто ощущать себя не единственным смертоносным киборгом среди нормальных людей, удивительно здорово. Солдат не представлял, что это будет так ощущаться. Солдат не представлял, как мучительно на самом деле всегда нуждался в чем-то подобном. В ком-то еще. — Я забраковал все остальные варианты твоего размещения на базе, поэтому, когда тебе, наконец, выделили эту комнату, джет уже готовили к вылету. У меня было меньше пяти минут на то, чтобы лично убедиться, что здесь все в порядке, — поясняет сержант Барнс, судя по звукам наткнувшись на что-то из мебели в поисках двери в ванную. — Так что придется нам по ходу разбираться, как здесь все устроено. Конечно, головой Солдат прекрасно понимает, что, будь с ними кто-нибудь зрячий, они бы сориентировались по обстановке намного быстрее, но в то же самое время Солдату совершенно не хочется, чтобы кто-то еще с кривой усмешкой наблюдал за тем, как они шарят перед собой руками, чтобы не налететь ни на что, а потом презрительным тоном указывал на то, что они ищут. Даже если бы это был Капитан Америка… Нет, Солдат не хочет даже, чтобы это был Капитан Америка. В тот момент, когда Солдат обнаруживает кровать и недоверчиво трогает покрывало руками, потому что она какая-то слишком мягкая и слишком большая, с другого конца комнаты раздается звук открывающейся двери. — Ага! — восклицает сержант Барнс и командует: — Сюда, Солдат. Цель обнаружена. Подчинятся ему на удивление приятно. Это не похоже на выполнение приказа, его будто тянет к Барнсу как на магните. Солдат не знает о нем совершенно ничего, кроме того, что он легендарный прототип и что он обещал Солдату свое покровительство, но все его нутро, вся его искореженная начинка хочет верить сержанту Барнсу. Ванная сравнительно небольшая, вроде тех, которые были на различных конспиративных квартирах или в домах, где ему случалось убирать врагов Гидры и мирового порядка. Совершенно ничего общего с гулкими холодными душевыми, где обычно проводилась его санитарная обработка. Даже в Рафте было нечто подобное. Без обсуждений двинувшись в противоположных направлениях с сержантом Барнсом они ощупью оперативно обнаруживают: Барнс — раковину и ванную, Солдат — еще две двери, за одной из которых унитаз, а за другой только пустые кафельные стены. Несложно сделать выводы и, подняв руку, убедиться, что над головой расположена лейка душа. Такое он тоже видел. Они обмениваются информацией, а после Барнс приказывает ему посетить сортир, помыть руки и полностью раздеться. Все логично, все ожидаемо, все, как и должно быть. И дико понимать, насколько иначе ощущается этот момент наедине с прототипом, который даже не может увидеть его наготу, а, значит, вряд ли станет комментировать его тело. Тем более что это тело точно такое же, как у него самого. И, скорее всего, он сам прекрасно представляет, как ощущает себя полностью раздетый человек в окружении вооруженных бойцов в полном снаряжении и врачей в медицинских халатах. — Подойди ко мне, — только и говорит он, когда Солдат заканчивает возиться со своим тюремным комбинезоном и просто оставляет его на полу. Солдат идет на голос, вытянув перед собой руку, пока не сталкивается с сидящим на корточках Барнсом. Тот нащупывает его запястье, сжимает надежно и крепко. — Здесь купель с высокими бортиками, убедись сам, — говорит сержант Барнс и направляет его ладонь к округлой поверхности бортика. Солдат не помнит, чтобы в программу его мытья входили купели. — Сейчас я включу воду и покажу тебе, как настроить ее до оптимальной температуры, — его руку направляют, чтобы он мог ощупать короткий металлический кран с единственным рычагом над ним. — Если потянуть наверх, польется вода. Если поворачивать вправо, она будет нагреваться, если влево станет холоднее, — инструктирует его Барнс, как круглого дурачка, и не дождавшись никакой реакции спрашивает: — Что-то непонятно? Смело задавай мне вопросы. Солдату все понятно, кроме одной немаловажной детали: — Какая температура воды считается оптимальной? Вместо ответа пальцы сержанта Барнса у него на запястье сжимаются почти что до боли, и Солдат успевает коротко пожалеть, что спросил. Он должен был знать ответ. — Давай сделаем так, — наконец взяв себя в руки, немного неискренне легкомысленно предлагает сержант. — Я настрою воду, как нравится мне. Ты попробуешь и опишешь мне свои впечатления. Он отпускает руку Солдата, совсем недолго возится с вентилем, то и дело пробуя ладонью температуру забившей из крана воды (это несложно определить по тому, как меняется звук ударяющейся о дно струи). — Проверяем, — наконец решает сержант Барнс, сжимает его руку и тянет под воду. Солдат подчиняется: Барнс держит его руку живой рукой, что бы там ни было, они испытают это вместе. Дело не в том, что вместе с Прототипом это менее страшно. Наверно, скорее ему хочется произвести приятное впечатление на сержанта Барнса. Потому что до сих пор он еще не успел в чем-либо положительно проявить себя и все многочисленные послабления и поблажки, которыми его окружают, кажутся пока незаслуженными. Вода не обжигает ни жаром, ни холодом. Он не понимает смысл этого теста. — Как температура? — спрашивает Прототип совсем рядом с его ухом, и Зимнему Солдату невольно хочется поежится и отстранится. От ощущения его дыхания по коже бегут мурашки. — Недостаточно, — отвечает он и тут же теряется. Недостаточно что? Недостаточно горячая? Недостаточно холодная? Он не знает. От того, как он раз за разом выставляет себя дураком в самых простых, самых элементарных вещах, хочется просто под землю провалиться. Сержант Барнс просто вздыхает и решает за него: — Приемлемо. Забирайся внутрь, я тебя помою. Наверное, нужно возразить, показать, что он не окончательно бесполезен. Солдату немыслимо стыдно, но он не готов спорить с Прототипом. Не хочет спорить, хочет подчиниться… довериться. Хотя вроде бы уже столько раз обжигался на подобном. В купели воды ему уже до середины голени, а когда он, для надежности опираясь рукой о бортик, опускается на дно, она сразу же поднимается выше. — Сиди так, не ложись пока. Сначала помою тебе голову, — поясняет ему сержант Барнс, гремя чем-то металлическим возле кранов (снимая лейку на шланге?). Переключается вентиль, звук единой струи из крана, разбивающейся о воду, сменяется шорохом множества струй. — Не бойся, наклони голову, — подсказывает ему Прототип. Солдат подчиняется и чувствует, как теплый дождь начинает барабанить его по спине. Чувствует правую ладонь Прототипа у себя под лопатками, которой тот проверяет, что попал правильно. Рука, а за ней и поток воды сдвигаются выше, на загривок, потом на шею. Сильные пальцы так упоительно-сладко разминают усталые мышцы, что Солдат едва сдерживается от того, чтобы не заскулить. — Тише, тише, все в порядке. Все будет хорошо, — шепчет Барнс, продолжая массировать ему шею и затылок. — Я заранее принес сюда мой шампунь и гель для душа. Их легко различить: шампунь пахнет мятой, а гель для душа без запаха. У меня есть и другие, но у них слишком сильные отдушки. Сейчас я полью тебе на голову, готов? Солдат кивает и непроизвольно напрягается, набирает в грудь воздух, ожидая того, что сейчас его накроет потоком воды. Что она потечет в уши, в ноздри, и это будет так долго, так долго, что даже у него начнут гореть легкие, и он невольно откроет рот и захлебнется… Он понимает, что сержанту Барнсу незачем пытать его. Просто сложно забыть подобный опыт. На затылок ему снова ложится живая ладонь и вода льется сначала на нее, стекая с обеих сторон. — Все нормально? — очень серьезно спрашивает сержант Барнс. — Да, сэр, — отвечает Солдат и понимает, что дышит. — У нас с тобой от природы шикарные волосы. Они заслуживают достойного ухода, — мягко говорит Барнс, массируя пальцами кожу его головы от затылка к правому виску, потом макушку, левый висок и снова по кругу. Вода льется сверху и стекает у него по щекам, не мешая дышать. В тот момент, когда Барнс убирает руку, Солдата буквально перетряхивает от того, насколько ужасной ощущается эта потеря. Он хочет, чтобы Барнс продолжал касаться его, хочет чувствовать его пальцы. В стороне что-то падает, потом щелкает пластиковая крышечка. — Хм, без запаха, значит, не то, — заключает Барнс. Ставит обратно флакон, берет другой и снова щелкает крышечкой. — Ага, мята! Отлично. Я выдавлю тебе немного прямо на голову, не паникуй, это всего лишь моющее средство. Вроде жидкого мыла. Искусственный запах мяты довольно сильный, но, по счастью, не отвратительный. Солдату удается даже не вздрогнуть, когда скользкая субстанция капает ему в области темечка и начинает сползать к виску. — Сейчас мы хорошенько промоем тебе волосы. Так будет намного комфортнее, прежде всего тебе самому, — говорит сержант Барнс, отставляет флакон и начинает втирать шампунь ему в волосы и в кожу головы. Солдат сидит скорчившись, вцепившись в бортик купели и глубоко дышит ртом. Ему так немыслимо хорошо прямо сейчас, что ему просто не с чем сравнить это ощущение. Лучше, чем когда ему давали наесться досыта; лучше, чем когда ему позволяли кончать во время секса; лучше, чем когда врачам случайно удалось подобрать нужную дозу обезболивающих во время операции по извлечению из него фрагментов осколочной гранаты. Ему так хорошо от сладостных прикосновений пальцев Прототипа (идеальных! Абсолютно прекрасных! Точно таких, как надо!), что больше всего ему хочется умереть прямо сейчас, навсегда остаться в этом моменте и чтобы он никогда не прекращался. Если бы сержант сейчас опустил лейку, достал пистолет и застрелил его, Солдат последним движением постарался бы поцеловать его руку в знак благодарности за такую почти невероятную милость. Но все не может быть так просто. Сержант смывает с его волос шампунь, пальцами прочесывая пряди. А потом повторяет всю восхитительную процедуру с самого начала. И Солдат буквально изнемогает от того, как много тот дает ему своей лаской. На губы попадает что-то соленое, но он слишком раздавлен таким щедрым удовольствием, чтобы как-то реагировать на то, что у него из глаз текут слезы. Если сержант Барнс это и замечает, то ничего не говорит, а только вновь промывает ему волосы, а потом берет губку, гель без запаха и начинает тереть Солдату правое плечо, все так же в молчании моет его руку, даже не пытаясь оторвать ее от бортика. Сдвигается и прикасается к спине Солдата. — Я буду аккуратен вокруг разъема, — говорит Барнс и в его словах звучит такое понимание и грусть, что Солдат верит ему без колебаний. Потому что Барнс держит губку в левой руке, а мыльными от геля пальцами правой продолжает прикасаться к нему, трогать, гладить его спину, прослеживать подушечками шрамы, будто может их видеть. И он действительно так осторожен, что, подчиняясь ему без слов, Солдат откидывается на спину, открывая его прикосновениям грудь и живот, которые Барнс так же долго ласково и основательно моет. А когда очередь доходит до паха и ягодиц, Солдат без понуканий поднимается из воды, поворачивается, наклоняется, как надо. В прикосновениях губки и пальцев он ощущает только желание сделать его чистым, только заботу и… утешение? Он не боится и не возбуждается. Он доверяет, доверяет себя этим рукам снова и снова. И все еще не ошибается. Вымыв его до самых ступней, Барнс спускает воду и ополаскивает его, смывая остатки мыла. — Чистый? — спрашивает он. Ужасно хочется соврать (а, может быть, даже не очень-то и соврать), но в любом случае напроситься на еще одну порцию теплой воды и мучительно желанных прикосновений, но Солдат знает, что нельзя быть настолько жадным. — Так точно, сэр, — отвечает он. — Тогда подожди минуту, — Барнс встает, удаляется куда-то к стене у двери, а потом возвращается и на голову и плечи Солдата опускается мягкая впитывающая ткань. Полотенце. — Уже поздно. Иди в постель, я принесу тебе белье и пижаму, — обещает Барнс и уходит. Солдат вытирается, на ощупь выбирается из купели и, продолжая кутаться в полотенце, выходит в огромную комнату снаружи. После ванной неудержимо клонит в сон, и он довольно легко находит по памяти кровать. Ложится на одеяло, не думая, чего теперь ждать, для чего его мыли, почему кровать такая большая. Ему слишком хорошо, чтобы думать. Он успевает заснуть до возвращения сержанта Барнса и немного паникует, услышав его голос. — Сам я не люблю пижамы, но, подумал, что тебе так будет спокойнее. Одевайся, — говорит тот и, нащупав ногу Солдата, кладет сверху какие-то вещи. Они мягкие и сухие, а полотенце влажное. Солдат покорно ощупывает их, разбираясь что есть что. Немного озадаченно, но благодарно натягивает боксеры. Потом мягкие спальные штаны, просторную даже для него футболку. С одной рукой это не очень удобно, но на этот раз Барнс не помогает ему. Потом берет ладонь Солдата и рисует под самыми пальцами кружок. — Это твоя комната, — говорит он, а затем очерчивает почти всю ладонь. — Это гостиная снаружи. Если захочешь, можешь смело выходить туда и все там изучить. Наружу один лучше пока не ходи, я сам потом тебе все покажу. — Пальцы рисуют еще один овал в основании ладони. — С другой стороны гостиной живет Капитан Америка. Барнс не продолжает эту мысль, и Солдат не задает вопросов. — А сейчас залезай под одеяло и спи. Тебе это явно нужно. Да и поздно уже. Солдат подчиняется. Подчиняется хотя так хочется удержать чужую теплую руку. — А вы, сэр? Где же спите вы, сэр? — решившись, спрашивает он. — Я сплю в комнате Капитана Америки, —говорит Барнс, и Солдат непроизвольно сглатывает, потому что понимает все разом. Капитан Америка — хендлер Барнса. С чего Солдат думал, что здесь все будет как-то иначе?