Бывают ли ангелы рыжими?

Бывают ли ангелы рыжими? Они бесполые. Но рыжие? Десятки глаз наблюдают за Настей, приглядываются к каждому её действию, прислушиваются к каждому вдоху. Как-то даже некрасиво с их стороны. Глаза Маши тоже бегают. Серые как предрассветный туман на зимнем озере. Раньше в них отражалось жестокое равнодушие, прикрываемое маской сострадания. Но сейчас в них видна смерть. Её запах стоит в воздухе. Запах гнили и крови. Запах надежды и разбитого сердца. Вот только сама Маша пока этого не знает. Её бесстыдный взгляд мечется по Настиному телу, оставляя на нём невидимые ожоги. — Ты так изменилась, — говорит Маша. — Такая сильная. Настя отвечает лишь улыбкой. Так бывают ли ангелы рыжими? Машины пушистые волосы небрежно падают на лоб, обрамляют щёки, а некоторые пряди и вовсе выбиваются из общей гармонии и торчат в разные стороны. Словно клоунский парик. Лишь пробор тёмный. Жалкая подделка. Выдрать бы эти патлы с её головы. — Давай первым делом рассчитаемся, — говорит Настя, подсаживаясь ближе. — В смысле? Удар. Звучный, приятный. Щека Маши багровеет. — За что? — спрашивает она, уставившись на девушку. Глаза. Сотни глаз. Они все смотрят на неё, смотрят на Настю своими кровавыми взглядами. Чужая боль пробегает током от сердца к самым кончикам пальцев. А на Настином лице расплывается улыбка. Девушка приближается к Маше. Так близко, что чувствует горячее бешеное дыхание. — За прошлые обиды, — шепчет Настя, разворачивает Машину голову, едва касаясь подбородка. — Понимаю… заслуженно. Под губами чувствуется жар ноющей щеки. Сводящий с ума жар. Он распространяется по всему телу, бьёт по голове, скапливается где-то внизу живота. Поцелуи спускаются к шее, оставляя красные следы помады. Настя запускает ладонь в Машины волосы, пальцы словно оказываются в украинском пшеничном поле. Слышится мягкий шёпот колосьев, лёгкое завывание ветра. Пульсация крови заставляет Настино сердце биться в Машином ритме. Сердца чувствуют друг друга. Они созданы друг для друга. Их судьбы переплетены красными нитями безусловной любви и необъятной ненависти. Настя давит пальцами на Машин подбородок, оставляя на нежной коже следы от акриловых ногтей, и прижимается губами к чужим. Дыхание сбивается, девушку вот-вот задушит нехватка воздуха в и без того больных лёгких. Те самые бабочки в животе уже давно кажутся царапающими внутренности пауками, подбирающимися к горлу комом при каждой мысли о Маше. Её губы отвечают на поцелуй взаимностью, горячей, чувственной. Ощущается прохладный, солёный жар. Губы влажные, хочется большего. Настя проталкивает язык сквозь Машин стон и хватает её за талию. Сжимает руками хрупкое тело, притягивает к себе. Маша тоже не медлит: ласкает чужие бёдра, гладит усыпанную крупными родинками спину. Напряжение между двумя разгоряченными телами становится невыносимым. Влага между ног затуманивает разум, заставляет ёрзать на месте, тереться об одеяло и ещё более яро впиваться в губы Маши. Поцелуй разрывается так же резко как и начался. Насте становится мерзко. Противно. Эти тонкие, сжатые губы. Эти крошечные усы над верхней губой. Как скверный портрет, нарисованный пьяным художником. В нос бьёт тошнотворный запах затхлости и перегара от представления того ничтожного человечишки, что изо всех сил старался изобразить на своей картине ангела. А он ведь даже не знал, что ангелы не бывают язычниками. А Маша улыбается. Улыбка кажется натянутой, чувствуется какое-то напряжение в щеках. Может, это из-за удара? Но, по крайней мере, губы расслаблены. Какое прекрасное личико, какая красивая Маша. Машенька. Тепло, что разливается по телу Насти не сравнить с жарким пламенем, что всё ещё пульсирует где-то в теле. Тепло ощущается как солнечный день, проведённый на даче, где-то там, в далёком детстве, в момент, когда единственной проблемой было решить, во что поиграть в песочнице. А ведь в итоге песочница сгнила… — У тебя такая красивая улыбка, — шепчет Настя. Машины щёки заливаются краской, но она не спускает наглого взгляда с девушки. Свет от торшера ласкает десяток белых, бордовых и красных ниточек на Машином предплечье. Ещё вчера, когда они встретились в кафе, левая рука была перебинтована. Она до сих пор не избавилась от этой привычки? Эти узоры наталкивают Настю на мысль. — Хочешь поиграем? — спрашивает она. — Во что? — Маша хмурит брови. Настя встаёт с кровати и уходит в кухню. Алюминиевые жалюзи закрыты, и лишь полоска лунного света струится сквозь крошечную щель в нижней части окна. Луна. Она окутывает в свои невинные объятия груду декоративной косметики, брошенную на подоконнике. Ночь. Она обзывает обладательницу этой искусственной красоты, заставляет растекаться Настину тушь, вытирать рукавом халата остатки съеденной помады. Темнота. Она рвёт глянцевую обложку и открывает роман, прочтение которого порождает стоны боли, ненависти и жертвенной любви. В раковине аккуратной стопкой сложена грязная посуда, а плита покрыта сажей и пятнами застывшей подливы. Под стоящей в открытой полке микроволновой печью собралась дружная братва кукурузных зёрен. Никто их даже не собирается оттуда вызволять. Из ящичка Настя достаёт остренький универсальный нож с приторно-яркой зелёной рукояткой и спешит обратно в спальню. Маша сидит, едва прикрывшись одеялом. Ждёт, поглаживая себя по бедру. — Кто же тебе подарил такую ангельскую внешность? — спрашивает Настя и усаживается на край кровати, кладёт нож рядом. Маша бросает взгляд на инструмент. — Давай не будем об этом, я всё ещё остаюсь язычницей. Ангелы — не моя тема. В её голосе чувствуется животный страх, страх, манящий акул к своей жертве. — И не моя. Но как иначе объяснить твоё существование? Настя сбрасывает с Маши одеяло, из-за чего последняя ёжится. В этих движениях видны ноты стеснения, которых до этого почему-то не было. Настя заползает на кровать, впивается руками в Машину талию, разворачивает, прижимает к себе, целует шею, плечи… Ладони двигаются по всему телу: оглаживают впалый живот и тощие рёбра, спускаются на желанные бёдра. — Возьми нож, — требует Настя. — Зачем? — Машин голос подрагивает. — Просто делай, что я скажу. Без лишних вопросов. Маша сжимает в руке нож. Пальцы другой трясутся, потому Настя берёт их в свои ладони. — Не бойся, — шепчет Настя в ухо Маши. — Тебе понравится. — Я не думаю… — Обещаю. Настя выпускает руку девушки и вновь переключается на бёдра. На их внутреннюю сторону. Гладит нежную кожу, с упоением погружаясь в приятные ощущения на кончиках пальцев. Настя словно трогает дорогой фарфор в антикварном магазине. Она зарывается носом в копну рыжих волос. Пахнет кокосом. Девушка склоняется к Машиному лицу через её плечо и проговаривает: — Режь. — Что? Настя сцепляет пальцами предплечье Маши, поглаживает раны: они — словно история человека, написанная шрифтом Брайля. — Вот тут. В ответ молчание. Долгое, тягучее. Даже глаза начинают засыпать и исчезать в успокаивающей тишине. Настя её нарушает: — Покажи, что ты делаешь с собой. Покажи, как ты себя ненавидишь. — Я не думала, что ты до сих пор так сильно на меня злишься! Давай просто поговорим, разрешим ситуацию? Давай… — Нам не о чем с тобой говорить. — Настя… — Молчи! Маша собирается подняться с кровати, но руки крепче вцепляются в её талию, усаживают на место. Она пытается скинуть ладони со своего тела, но те хватают Машу за запястье. — Режь себя, тварь! — кричит Настя. — Тебе же раньше так нравилось себя этим наказывать! Машины сопротивления становятся сильнее. Она пытается встать, пытается вырваться. — Ты можешь успокоиться? — Настя ударяет девушку кулаком по спине. Пальцам становится больно от столкновения с острым позвоночником, но, по крайней мере, это позволяет угомонить Машу. И теперь она держит нож над левой рукой. Дождь слёз поливает старые раны, а лезвие кажется готовым пролить свежую кровь. Настины руки снова обнимают талию девушки и скользят к нижней части живота. Тело прижимается к спине Маши, а глаза наблюдают за ножом. — Если ты не сделаешь это сама, то я зарежу тебя как колхозную свинью, — говорит Настя. А в ответ ничего. Это не действует. Желание свернуть этой уродине шею появляется словно из-под земли, медленно разливаясь по всему телу, начиная от кончиков пальцев, кончая головой. Но эта самая голова убеждает подождать, попробовать что-то другое. Настины пальцы спускаются ниже живота, пробираются сквозь тёмные вьющиеся волосы с белыми кончиками. Средний и указательный пальцы огибают крупный клитор, словно игнорируя его присутствие, и движутся дальше по складкам половых губ. Холодные прикосновения заставляют Машину кожу покрыться мурашками, а волоски на руках подняться. Машино тяжёлое дыхание обрушивается на Настю сладким упоением. Её грудная клетка тяжело вздымается. Одна рука цепляется в Настино бедро, а другая яростно сжимает нож, так, что на этой нежной, фарфоровой коже вздулись венки. Настя кладёт голову Маше на плечо. Волосы щекочут щёку, поэтому девушка прячет их Маше за ухо, обнажая три золотые серёжки. Пальцы рисуют кружочек вокруг входа во влагалище и вновь убегают к основанию клитора. Кожа недостаточно влажная, скорее даже липкая, из-за чего движения получаются резкими. Пальцы снова оказываются у прохода, описывают его по окружности в такт Машиных прерывистых вдохов. Настин пах прижимается к Маше, трётся об её копчик, заставляя Машу двигаться вместе с девушкой. Пальцы влажнеют с каждым мгновением. Кровь бьёт в Настины виски, жар от соприкосновения с Машиным телом затуманивает разум, требует большего. Ну и что, что нож уже лежит на подушке. Сейчас это неважно. Настя осыпает Машину шею поцелуями, усеивая её дюжиной следов. Девушка еле отрывается от солёной кожи, чтобы спуститься ниже. Маша закидывает голову назад, на Настино плечо. Бёдра завоёваны теплом чужих рук. Слышится тихое постанывание, глубокое дыхание. Пальцы окутаны жаром и влагой. Пора. Средний палец нащупывает вход и с лёгкостью проскальзывает внутрь. Тесно, жарко. Тут нет места для второго пальца. Но Настя всё-равно пытается. — Он туда не влезет! — говорит Маша. — Оставь один! — А тебя кто-то спрашивал? Настя улыбается. Ноготь царапает нежную слизистую, пытаясь пробраться внутрь. — Не надо! Маша вцепляется в Настину руку, сводит ноги вместе, двигает бёдрами, пытаясь слезть с нахальных пальцев. Но те не сдаются, проникают глубже, растягивают проход. Тихий рваный стон рассеивается по помещению. Свободной рукой Настя стискивает талию девушки, в попытке удержать её на месте. Пальцы начинают двигаться. Упор идёт на подушечки пальцев, но длинные ногти так или иначе легонько царапают стенки. Маша перестаёт брыкаться. Слышно лишь сдержанное всхлипывание. Другая рука смещается с талии на грудь. Та полностью помещается в ладонь. Такая мягкая, упругая. Маша выгибается. Её жаркие стоны вынуждают пальцы играть ещё агрессивнее в тесноте узких стенок. Одно неловкое движение, и сквозь отрывистый стон глаза выходят из спячки. Стены, расписанные дюжиной надписей и разрисованные десятками рисунков, окрашиваются кровью. Алой, тягучей… ангельской. Струйка крови стекает по пальцам, капает на постель. А пальцы начинают работать всё более свирепо, ногти раздирают стенки влагалища. Из-за горячей, слякотной тесноты к горлу подступает тошнота. Ещё большее негодование вызывают надрывные стоны. Мерзкие, рвущие душу, но нежные, будто ангельский хор. Маша пытается отбиться от цепких рук, но хрупкому телу не справиться с этой хваткой. Маша хватает нож. — Отпусти! — выкрикивает она, целясь Насте в бедро. Пальцы выскальзывают из изодранной дырки. Настя опережает удар, схватив Машу за запястье. Умелые руки заваливают девушку лицом в подушку, прижимают грудью к кровати, заламывают конечности за спину, и отбирают нож. — Отпущу, если перестанешь противиться. Дрожь в Машиных ногах не даёт ей более сопротивляться. Тело расслабляется, позволяет чужим рукам держать себя. Настя поворачивает девушку на спину. Наступает тишина. Её заполняет лишь тяжёлое и прерывистое дыхание и редкие всхлипы. Вот дела! Перед Настей лежит ангел. Нежный, хрупкий, окровавленный. Падший ангел. Ему не отрезали крылья, он сам себе их отрубил. Ему некуда лететь. Эти ножки так я просят провести по ним пальцами, вытереть грязную кровь с чистой кожи, слизать её. Настя склоняется между Машиных ног. Та пытается подвинуться, толкается ногами, но ничего не выходит. Нож упирается в Машин бок: одно лишнее движение, и он вопьётся в туловище, словно ядовитая змея. Губы касаются внутренней части бедра, поднимаются выше. Ласковые пальцы левой руки оглаживают бедро, а правой — сжимают нож. Следов от помады уже практически не остаётся. Зато появляются другие. Губы пачкаются в свежей крови, запечатляют на коже узорчатые отметины. Лёгкая дрожь в Машиных ногах вызывает у Насти приятное, тёплое ощущение. Оно, как ток, бежит по венам прямо к сердцу, ускоряя его ритм. Губы целуют клитор, обхватывают его, вызывая у Маши тихий стон. Язык описывает орган по кругу, и к нему снова, с причмокиванием, припадают губы. Машины сдавленные всхлипы так и манят ускориться. Пальцы впиваются в бедро, под ладонью ощущается выпирающая тазобедренная кость, а скулы начинают побаливать от монотонных движений. Язык пролезает в ложбину между половых губ. Кровь. Железный, солёный вкус крови. Настя скользит ниже и натыкается на неприятную шершавую текстуру: кровь потихоньку начинает засыхать. Да и волосы постоянно лезут в рот, а Настя пытается их изо всех сил игнорировать. Девушка подкрадывается к Машиному лицу. Глаза в глаза. Одни серые и стеклянные, как заледеневшее озеро, вторые голубые и чистые, как летнее небо. Есть ещё и другие. Они смотрят на девушек. Их тысячи, но никто их не замечает. — Ну за что ты так со мной? — спрашивает Настя и целует Машу в губы. Девушка не отвечает. Настя отстраняется. — Ты ненормальная, — шепчет Маша. В её глазах бьётся ярость. Боль и ярость. — Из-за тебя, — Настя снова целует. В шею. — Во всём виновата только ты. Вторая делает попытку высвободиться, но нож напоминает о своём существовании: Настя прижимает его к горлу девушки. — Это было пять лет назад, — отвечает Маша. — Я не хотела сделать тебе больно. — Не хотела использовать меня как половую тряпку? — Я не знаю, почему я так поступила. Я сама запуталась в своих чувствах. Почему ты до сих пор не отпустила эту ситуацию? Настя лишь улыбается, наклоняется и шепчет Маше в ухо: — Потому что ты убила во мне человека. Нож спускается вниз, оставляя на груди и животе белую полоску. — Пожалуйста, — Маша дёргается, хватается за Настины руки, пытаясь расцепить пальцы, сжимающие нож, — не надо! Прости, прости меня! — Не прощу! — выкрикивает Настя. — Такое не прощается! Плечо пронизывает боль. Глухая и резкая, так, что Настя едва не заваливается на спину. Эта скотина уронила на неё торшер! Светильник с грохотом валится на пол, а Настя хватает нож и стремится в коридор. Плечо ноет, стопы покалывает принесённый с улицы песок, который никто не подметал уже две недели. Маша судорожно пытается открыть дверь, дёргает за ручку, крутит замок, бьёт руками и ногами. Дверь закрыта на ключ, а ключ лежит в мусорной корзине. Коридор сужается. Впереди Маша, а вокруг темнота. Темнота, наводящая ужас, темнота, от которой сердце обрывается, дыхание сбивается. Это всё глаза. Глаза ангелов, прокладывающих Насте дорогу. Глаза, перекрывающие Маше путь, загоняющие её в тупик. Разве они не должны ей помогать? Разве не должны спасать одну из них? А ангел ли она? Ангелы не бывают язычниками. Ангелы не бывают рыжими. Ангелы не бывают людьми. — Настя, — произносит она. — Давай поговорим? Всё обсудим? Нет. Шаг, второй, третий. Маша забивается в угол. Такая жалкая. Настя ступает, пошатываясь. Руки трясутся, ноги ватные, словно парят над землёй. Сердце колотится как бешеное, а с лица не слезает улыбка. И вот, она стоит лицом к лицу к Маше, смотрит на неё, чуть запрокинув голову. Лицо у Маши такое бледное, щёки не горят привычным румянцем, даже крошечные веснушки на носу будто поменяли свой цвет. Маша хватает нож за лезвие, в попытке его отобрать. Какая же она глупая. Остриё прорезает её ладони, заставляя девушку отпрянуть. И нож впивается ей промеж ног. Крик. Крик, который отражается эхом от стен коридора. Крик, который слышат даже глухие глаза. Они больше не наблюдают, они действуют, они говорят, они воют, поют, стонут, рыдают и кричат: «Режь, режь, режь.» И Настя режет. Вонзает нож снова и снова, снова и снова. Брызги крови окропляют стены, дверь, обливают Настино туловище, орошают лицо. На полу разрастается алая лужа. И крики теперь принадлежат только Насте. Обмякшее тело повисает на её больном плече, а рука продолжает крошить внутренности, пока нож не выскальзывает из полностью окровавленной ладони. Настины лёгкие словно погружают в воду. Она начинает жадно глотать воздух, голова идёт кругом. Девушка скидывает с себя выпотрошенное тело и садится на пол. В ушах звон, в глазах пятна, в носу запах ржавого металла. А потом чернота.

***

Первое, что видят Настины глаза: кровь. Потемневшая, где-то засохшая, с кусками свежего мяса. Она везде. Руки красные, будто их окунули в краску, сама Настя лежит в огромной луже. Смотреть на Машу не хочется. Потому девушка подползает к зеркалу. Окровавленные волосы слиплись в грязный ком. Лицо совсем не узнать: тушь расплылась под опухшими глазами, скулы, губы и подбородок окрашены в бордовый. А самое страшное, что на душе ничего. Пусто. Даже спокойно. Спокойно, что теперь это точно конец. В зеркале Настя видит тело. Оно валяется где-то в углу, как кукла, изуродованная своей безумной хозяйкой. Настя бредёт в спальню, открывает шкаф, лезет в большую картонную коробку, до края заполненную лекарствами. И вот, таблетка за таблеткой, глотает. Пять. Десять. Двадцать… Начинает тошнить, но девушка продолжает запихивать в себя лекарства, пока на полу не скапливается целая гора розовых и зелёных упаковок. Так тихо. Она оглядывается по сторонам. Никого нет, даже глаз. Настя поднимается и идёт к Маше. Взгляд на неё не вызывает никаких эмоций. Ни страха, ни радости, ни злости, ни сожаления. Даже сердце не ёкает. Маша. И имя это звучит так незнакомо. Словно Настя никогда и не любила. Она берёт тело за запястья и тащит в спальню, оставляя за собой длинный кровавый хвост. Машины руки такие холодные, но пока ещё податливые: значит, без сознания Настя пролежала на больше часа. Она кладёт тело на кровать. Её глаза смотрят куда-то в одну точку, будто девушка о чём-то задумалась, и вот-вот взглянет на Настю, улыбнётся, щёчки порозовеют… но они лишь посинели. Настя возвращается за ножом. Липкий. Садится на кровать. — Ты не должна видеть мою слабость, — шепчет она. Нож вонзается в Машин глаз. Слякотный хруст вызывает приступ тошноты, а из-за красной жидкости, ручейками бегущей из ока, у Насти и вовсе темнеет в глазах. Они наполняются слезами. Чувства ещё не проснулись, а горошины слёз уже льются градом. Сердце бьётся так часто, словно вот-вот выскочит из груди. А Машино уже не бьётся. Теперь и второй глаз кровоточит, оставляя красные полосы на Машиных висках, скулах, щеках. Кровь растекается в лужу под её головой, пачкает волосы и впитывается в матрац. Настя откладывает нож в сторону, глядит на изодранное в клочья мясо сквозь пелену слёз… и живот скручивает от резкой боли. Бросает в жар. Они просыпаются. Они появляются на стенах, смотрят на Настю с потолка, выглядывают из-за дверей… «Маша,» — шепчут они. А Настя повторяет: «Маша, Маша, Маша.» Девушка ложится на кровать, обнимает холодное тело. На губах до сих пор остаются воспоминания о поцелуе. Первом и последнем. Машины мягкие, солёные губы, её дыхание, жаркое, живое. Настя прижимается к телу, целует застылые плечи, бледные щёки, пытается согреть безжизненные пальцы своим, пока ещё тёплым, дыханием. Но упрямцы, кажется, с каждой секундой коченеют ещё пуще. — Маша, — произносит Настя. — Прости. Я не хотела… Боли резями пробегают в желудке, а вместе с ними и мысли, чувства, мечты. Воспоминания о долгих летних ночах, проведённых наедине друг с другом. Они делились секретами, обменивались мыслями, осыпали друг друга комплиментами. Каждая встреча, каждое сообщение, каждое слово убеждало Настю: она — та самая. Девушка, с которой душа избавлялась от груза, а сердце пускалось в пляс. Каждый день она любовалась Машиными фотографиями, изучая каждую родинку на её ангельском личике, а перед провалом в сон целовала экран со словами «спокойной ночи». И с утра вскакивала с кровати под песню «Jenny*» и громко подпевала заветные слова, что долгие месяцы мечтала сказать Маше: «I wanna ruin our friendship We should be lovers instead**» Яркие призраки прошлого сдавливают лёгкие, заставляют глотать воздух ртом и горестно всхлипывать под затухающими взглядами ангелов. Слёзы обливают кровать, смешиваясь с чужой кровью. Сердце больно сжимается с каждым ускоряющимся ударом. Тревога накатывает волнами, как шторм среди безбрежного океана. Голова тоже идёт кругом. Живот скручивает так, что трудно открыть глаза, трудно пошевелиться. Настя крепко прижимается к бездыханному телу, шепчет что-то себе под нос, сама не разбирая, что. И лишь одно имя звучит в голове. Маша. Среди тысячи звуков, мучительных криков, стонов и слёз, лишь она покойно лежит рядом, не издавая ни звука. Пальцы постепенно перестают чувствовать Машин холод, боли в животе притупляются, а за ними стихают и голоса. Ангелы умирают. Настя проваливается в вечную темноту.