***
Черная кровь пропитывает одежду Аластора, пока рана, полученная от удара Адама, пульсирует и неприятно отдает болью. Как этот ублюдок вообще смог нанести ему такую боль? Пот стекает по задней части шеи и лбу, пока Аластор едва не задыхается от полученной боли. Он сбежал с поля битвы, стараясь сохранить последние крупицы собственной гордости, чувствуя злобу и ненависть к этому ублюдку, который посмел пошатнуть его эго. Хорошо еще, что его позора не видел никто, только Адам, иначе, Аластор бы не вынес этого ужасного, прилюдного стыда. Аластору наплевать, насколько «аморально» он поступил, бросив всех в разгар битвы, его это не волнует — он и мораль разошлись разными путями еще давно, в его далеком детстве на Земле, так что ему понятие морали было чуждо. Ему наплевать, что он всех подвел, плевать, что всех их бросил, когда они на него рассчитывали — ему было важно спасти свою шкуру, было важно не пасть ниже плинтуса и спасти свою рушащуюся гордость. Так он и поступил — спас только себя, действовал только в своих интересах и ушел как только все это адово месиво с провальной идеей Чарли стало набирать опасные для него обороты. Он — эгоист в чистом виде и не собирается плясать под чужую дудку, особенно, когда это ранит его гордость. А Адам — эта полнейшая мразь и урод, посмел покуситься на его гордость и самолюбие. Этот урод унизил его, сломал его микрофон и нанес эту ужасную рану, которая болела и кровоточила до сих пор. Аластор понять не мог, что с ней не так — его регенерация должна была оставаться на уровне, даже если его микрофон сломан, а тут, из-за какой-то раны на груди ему так больно, что глаза едва не закатываются, а он не может угомонить свой кашель, сопровождающийся кровью, которую ему приходится отхаркивать. Он не сразу слышит шаги в своей радиорубке, в которой должен был быть один. Его уши дергаются на этот звук, а теневые щупальца рыпаются в сторону врага, когда сам Аластор резко разворачивается назад, чтобы посмотреть, кто посмел нарушить его покой, но заходится в кашле и едва не падает на колени, хватаясь за грудь. Он сжимает пальцами алую ткань, пропитавшуюся черной кровью, и громко кашляет, совершенно не радуясь этому — это отвратительно, мерзко и совершенно унизительно, и чтобы кто-то видел его в таком состоянии… Позор, да и только. Ему удается отмахиваться от чьих-то рук, которые тянутся к нему с непонятными намерениями. Неужели, кто-то пришел добить его, пока он тут валяется беспомощный? Аластор хмурится и пытается отмахнуться от этого очень уж назойливого существа, так и тянущего свои руки к нему с неясной целью. Он кашляет еще несколько раз, чувствуя мерзкие слезы, скапливающиеся в уголках глаз и заставляющие его лицо нагреваться, прежде чем слышит знакомый голос, заставляющий его сначала удивленно распахнуть глаза, а после злобно оскалиться на говорившего. — Прекрати рыпаться и дай мне помочь, ты, малыш-переросток. — голос Люцифера недовольный и уставший — он устал отбиваться от этих бесполезных атак Аластора, который слишком напуган, чтобы понять, что он не желает зла. Как бы не было противно это признавать — этот гадкий олень был дорог его дочери, и она переживала за его судьбу, а, значит, его долг как хорошего отца — сделать все, чтобы этот олень хотя бы не сдох, все остальное он все равно сможет сам. На нем не было его излюбленной шляпы, что визуально делало его еще меньше, чем обычно, пусть в данной ситуации его это совершенно не беспокоило. Его больше злило, что этот олень не подчиняется ему, хотя он искренне — ладно, не совсем искренне, но плевать — хочет ему помочь. — Только попробуй хоть пальцем до меня дотронуться, и я сломаю его. — шипит с радио помехами этот демон, заставляя тьму вокруг себя сгущаться, пусть Люцифера это не волнует — Аластор, когда говорил это, убрал на несколько мгновений руки от груди, видимо, чтобы замахнуться на него, и королю Ада в этот момент удается протянуть свою руку ближе — не так, чтобы коснуться, но достаточно близко к тому месту, где была рана. — Готово! — после того, как он щелкнул пальцами, даже не прикасаясь к ране Аластора, замечая его облегчение от боли, слишком явно выразившееся на его лице, гордо сказал Люцифер, пусть в этот же момент он чувствует ужасную боль, пронзившую его собственную грудь. Ему удается не подавать виду того, что ему чертовски больно и он надеется как можно быстрее свалить отсюда, потому что, по его задумке, так быть не должно было. Ангельская магия должна была исцелить Аластора, а не перебросить его рану на него, что пошло не так? Аластор же в свою очередь замечает, что, и правда, он больше не чувствует той ужасной тянущей и пульсирующей боли, которой отдавала та рана, не чувствует запаха собственной крови, да и вообще, такое чувство, словно бы и не было этой раны. Словно бы она в одно мгновение, по мановению руки этого короля Ада, которого сам Аластор считал посмешищем, затянулась, не оставив ни шрама, ни следа, ни боли, теперь для него эта рана стала лишь воспоминанием. Аластор с недоверием смотрит на Люцифера, не понимая, что могло толкнуть этого демона, с которым у них взаимная неприязнь друг к другу, пойти на такой шаг — помочь своему врагу, который к тому же еще и издевался над ним не так уж и давно, пока тот с самодовольным видом продолжает говорить. — Видишь? Совсем не больно, правда? — улыбается ему самодовольно Люцифер, опираясь обеими руками на свою трость — и черта с два он признается, что сделал это от невыносимой боли в груди от этой ужасающей раны, которая едва ли не задевала его кости и внутренности. — Что же, раз уж все в порядке я надеюсь, что в следующий раз ты будешь лучше скрывать свои раны, и не будешь заставлять Чарли волноваться. Аластор недоуменно смотрит в его спину, пока Люцифер, лишь расслабленно махнув рукой, прощается с ним, оставляя радио-демона в одиночестве. Его чувствительные уши еще долго слышат эти шаги, уходящие из его радиорубки, когда с губ срывается недовольное рычание, смешанное с помехами. Чтобы король Ада, да застал его в таком неприглядном, жалком положении… Этот день явно старается его убить — не вышло физически, так он пришел добить морально.***
Когда Люцифер остается в одиночестве, доходя до своей комнаты в отеле, он трясущимися руками расстегивает свой плащ, небрежно отбрасывая его в сторону, и оседает на колени, не в силах больше строить из себя невесть что. Он сдавленно, тяжело и часто дышит, чувствуя, как от каждого вздоха ему становится лишь больнее, он чувствует пот, стекающий по его лбу и то, как пульсирует золотая кровь, вытекая из раны и уже пропитывая собой его одежду. Его жакет и рубашка уже с золотым пятном крови, а как только он прикасается рукой в черной перчатке в этой ране, на ней также остается след от крови. Его рука трясется, когда он смотрит на нее, окрашенную в золотой цвет его крови, со страхом и ужасом — ему еще не приходилось за всю свою долгую, бессмертную жизнь, настолько беспокоиться о своем состоянии. Конечно, он также раньше ранился, но не так сильно и все всегда заживало, так почему… — Боже! Адам не сдерживался, сражаясь с ним, ха? — он со страхом в глазах смотрит на свою окровавленную руку, усмехаясь и стараясь сам себя таким образом успокоить, продолжая сдавленно шептать, так как повышать голос — опасно, вдруг еще услышит кто-нибудь любопытный, кто пройдет мимо его комнаты. — Ха-ха, все хорошо, ничего, с чем бы не справилась ангельская магия. Это убеждение не помогает, и окончательно он это понимает, когда, спустя два часа сидит на диване с перемотанной бинтами грудной клеткой. Ему пришлось переместить с помощью магии к себе аптечку из дворца и найти в ней бинты, подходящей длины. Обматывать грудную клетку, после того как он обработал рану, надеясь на то, что так она быстрее заживет, чтобы кровь, если она вновь пойдет, не настолько очевидно и быстро пропитывала его одежду, оказалось ужасной пыткой. Это было сложно лишь в начале и в конце, когда Люцифер просто понять не мог, как закрепить этот несчастный бинт, чтобы он не спадал, но, тем не менее, он справился, пусть и безбожно устал. Стоило ему лишь присесть на диван и откинуть голову назад, располагаясь удобнее и бормоча, что-то о том, что эта чертова перевязка, кажется, заняла целую вечность, как его через минут семь потянуло в сон. Моргать он начал медленнее, веки становились тяжелее, ноги и оголенные части тела начинали замерзать, пусть это и не мешало его уставшему телу погружаться в сон. Боль от раны стала заметно меньше — Люцифер не знал это из-за того, что он ее обработал, или из-за того, что он начинал привыкать к этой ноющей боли. Когда его глаза уже были готовы закрыться от усталости на несколько лишних часов, его заставил едва ли не подпрыгнуть на этом диване, громкий и настойчивый стук в дверь. — Пап? — голос Чарли и ее настойчивый стук в дверь нельзя было ни с чем спутать, и это заставляет сердце Люцифера упасть куда-то вниз от страха. Пожалуйста, пусть только она не заходит сюда, она не должна его таким видеть, она слишком эмоциональна и нестабильна, чтобы нормально отреагировать на его рану. Она будет переживать за него, возможно, даже заплачет, но… Но Люцифер не хочет, чтобы его дочка видела его таким слабым и жалким, ему бы хотелось, чтобы Чарли уважала его, видела в нем опору и поддержку, чтобы чувствовала от него заботу и любовь. Он не хотел ее тревожить. — Пап, ты здесь? — Да-да, подожди секундочку! — нервно кричит Люцифер, с паникой смотря на дверь, молясь Богу, чтобы его дочь все же уважала его личное пространство и не ворвалась сюда. Ему просто приходится трясущимися руками быстро натянуть на себя рубашку, жакет и плащ, убеждаясь, что на них нет кровавого пятна — сменную одежду он также перенес из дворца, но не хотел переодеваться в нее в данный момент, так как планировал уже ложиться спать и никого он не ждал к себе так поздно. Он быстро поправляет прическу, надеясь, что она выглядит нормально и не очень уж растрепанно и старается унять дрожь в руках, чтобы Чарли не заметила. Она не должна даже догадываться о его состоянии. Он медленно подходит к двери, застывая в нерешительности, мельком глядя на свою трясущуюся руку, прежде чем медленно вдохнуть и выдохнуть, и открыть дверь с широкой, пусть и ужасно натянутой и нервной улыбкой, почти до ушей и едва не пропеть. — Привет, сучка! — Х-хей, пап. — неуверенно говорит Чарли, удивленная и не привыкшая к такому его обращению, но она быстро приходит в себя и мотает головой, прежде чем продолжить. — Пап, я должна тебе кое-что сказать. — положив руки на плечи Люцифера, серьезно сказала она, заставив Люцифера заранее напрячься и придумать страшные варианты развития этого диалога. — Ч-что такое, сладкая? — он со страхом рассматривает непривычно серьезное выражение лица дочери, пытаясь понять, что она пыталась вложить в эту фразу и надеется, что ничего серьезного не произошло, но его сердце так болит за нее, что, вероятно, будет даже сильнее боли от вновь начавшей кровоточить раны. — О мой Бог! Ты не поверишь в то, что только что произошло! — девушка пробегает в комнату дальше, и Люцифер благодарит Бога за то, что он додумался убрать все улики — все бинты и грязная одежда валялись, наверное, в его комнате во дворце или еще где-нибудь, его это не волновало. Все же что-то о своей дочери он помнил. — Все началось с того, что Хаск и Энджел предложили приготовить свои фирменные блюда, а потом все остальные начали присоединяться со своими собственными! — Люцифер прикрывает дверь, смотря на такую счастливую Чарли, но все еще не понимая, к чему она клонит. Ему было немного не до этого — он переживал, что кровь из раны вот-вот начнет проступать сквозь одежду и Чарли все поймет — поймет, начнет беспокоиться и справляться о его здоровье, а он не хочет этого. — И вдруг это превратилось в настоящий праздник, где все работают вместе, чтобы приготовить вкусную еду. — Да неужели? — стараясь придать голосу большего восторга и радости за дочь, говорит Люцифер, чувствуя себя особенно мерзко сейчас. — Это здорово, Чарли! — Я знаю, да! — оборачиваясь на отца, не замечая его измученного выражения лица и явно натянутой улыбки, она продолжает с широкой улыбкой на лице. — И-и-и мне было интересно, может быть ты хочешь присоединиться к нам, пап? Улыбка на ее лица широкая, а этот блеск в глазах очень яркий, от этого энтузиазма почти невозможно оторвать взгляда, но Люцифер слишком подавлен. Он сосредотачивается на этой ужасной боли в груди, слегка горбясь, нарушая привычную ровную осанку и сильно сжимая пальцы в кулак, едва не впиваясь ногтями в кожу даже сквозь перчатки. Он уходит куда-то в свои мысли, не замечая, что Чарли, отвлеченная тем, что отец никак не реагирует на ее вопрос, наконец, замечает, что что-то не так. — Пап? — зовет она еще раз нервно, не понимая, в чем проблема, но уже делая несколько шагов ближе к отцу, стараясь полностью разглядеть и понять его эмоции в глазах. Она аккуратно кладет руки на его плечи, наклоняясь, чтобы заглянуть в эти глаза, полные какого-то страха и боли, и она спрашивает еще раз. — Папа, ты в норме? — она молчит еще около минуты, когда Люцифер вздрагивает — она чувствует эту дрожь под своими ладонями от его тела — и переводит на нее взгляд, и у Чарли само собой как-то вырывается очень обеспокоенное и почти напуганное. — Выглядишь измученно. — О, хах, правда? — Люцифер быстро приходит в себя, стараясь придать выражению лица обычный вид. Черт, эта рана все портила, нужно срочно найти способ избавиться от нее. — Прости, я просто, эм… — Люцифер сильнее нервничает, когда не может придумать, с чего бы ему вести себя так резко отстраненно. С его виска стекает пот, руки вновь начинают трястись, а взгляд бегает по комнате, пытаясь ухватиться хоть за что-то, за малейшую вещь, которая уведет его от того диалога. — Я весь день мастерил уточек, о, боже, моя фантазия просто на нуле! — он уходит от прикосновений Чарли, чтобы приобнять ее одной рукой за плечо, а второй провести в воздухе, добавляя, чтобы стало яснее. — Хах, как песок сквозь пальцы. — он замечает непонимающий взгляд дочери и понимает, что еще пара минут и она спросит его о его состоянии и не уйдет, пока не получит правды, так что он просто переводит тему, вспоминая, о чем она вообще говорила. — Что насчет этого банкета, может быть, позволишь своему старику присоединиться к веселью и угостить всех яблочным пирогом? — О, правда? — у Чарли тут же загораются глаза, и Люцифер понимает, что поступил правильно, и это подтверждается тем, что Чарли полностью забывает о его состоянии и переключается на дургую тему, начиная щебетать. — Вау, яблочный пирог, я много лет не ела твоих яблочных пирогов! — улыбка вновь сходит с лица Люцифера, когда он чувствует пульсирующую боль в груди, но не может даже подать вида. — Я помню, как носилась по дворцу и когда я…. «Дерьмо, возьми себя в руки, Чарли здесь! Нельзя заставлять ее волноваться.» — когда очередной приступ боли заставляет его тихо промычать и переступить с ноги на ногу, прикасаясь рукой к груди, думает Люцифер, слыша лишь то, как Чарли говорит слишком близко. — Большое спасибо тебе за помощь, пап! — он даже не заметил, когда она подошла к нему так близко, но он чувствует лишь волну всепоглощающей боли, пронизывающей, кажется, все ткани и мышцы в его теле, когда Чарли крепко обнимает его, заставляя все же болезненно вздохнуть, и это не укрывается от Чарли. — Пап? Что случилось? Ты в порядке? Я сделала тебе больно? — тут же беспокоится Чарли, отскакивая от него на шаг, пытаясь понять, что она сделала не так. В ее глазах больше нет того светлого огня, в них лишь страх и отчаяние, непонимание и боль. — Что? — Люцифер не может видеть это выражение лица на своей дочери, но и исправить это он не может придумать как. Он может лишь вновь натянуть свою фальшивую улыбку и попытаться заверить ее в том, что все нормально. — Конечно, нет. — он беспечно махает рукой и надеется, что Чарли этого будет достаточно, но она все еще выглядит очень обеспокоенной. — Папа, но ты выглядишь действительно уставшим, я думаю, тебе стоит немного отдохнуть. — с беспокойством говорит девушка, заставляя Люцифера содрогнуться. Если он согласиться, то навсегда останется лишь слабаком в ее глазах, тем, кто не смог поддержать ее с этим несчастным праздником, конкурсом, или чем это вообще было, он прослушал. Нет, так не пойдет. — Ох, нет, я в порядке, Чарли, вот, что я скажу. — он собирает все силы, которые у него остались и собирает свою разбитую маску клоуна, чтобы надеть ее до того, как она развалиться в его руках навсегда и Чарли, наконец, узреет, насколько же он жалок. Не может залечить даже такую рану, что за позорище. Тем не менее, он улыбается и ведет себя, как ни в чем не бывало, только бы Шарлотта ничего не поняла. — Сейчас я приведу себя в порядок и спущусь вниз, чтобы приготовить яблочные пироги, мы все оторвемся, — он кружит ее, напевая об этом, игнорируя боль в груди, видя, как она счастлива, и не позволяя своему выражению лица отразить хоть каплю его боли. — И не заставляй свою девчонку тебя ждать. — когда они останавливаются, говорит Люцифер и это явно является чем-то отрезвляющим для Чарли, потому что она резко останавливается и едва не кричит. — Ох, блять, Вэгги. — повышает тон Чарли, резко останавливаясь и собираясь уходить, но разворачиваясь уже у самой двери, чтобы сказать. — Пап, пожалуйста, отдохни, а я буду здесь, если понадоблюсь тебе, увидимся позже! — она махает ему рукой на прощание, быстро скрываясь за дверью с улыбкой на лице, пока Люцифер также машет ей на прощание с улыбкой, не выдавая ни грамма своей боли. Но после того, как он вновь остается в одиночестве, он, не стесняясь больше никого, морщится от боли, оседая на пол, наблюдая за золотой кровью, что вытекает из его раны. Кровь все же пропитала его одежду, а ведь он только переоделся, черт возьми, почему ему так плохо? Ноги не держат, он может лишь прислониться к дивану для большей усидчивости, руки все еще слегка дрожат, глаза закрываются, а всеобъемлющая боль окутывает его с головой. В голове нет никаких мыслей, никаких планов или воспоминаний, он просто устал, и ему так больно… — Хм, интересно. — задумчиво произносит Аластор, который подслушивал весь этот диалог за дверью, пришедший на запах крови и страданий.***
— Люцифер. — он слышит родной, знакомый и такой ласковый голос и видит образ своей жены — все такой же роскошной и все с той же мягкой улыбкой на лице. Он не видит ее глаз, лишь улыбку и мягкие светлые волосы, что лежат на ее плечах, когда она гладит его по щеке. — Лили? — его зрение все еще расплывается, но он не чувствует и не помнит о той боли, которая была с ним всего несколько часов назад. Если это сон — он бы не хотел просыпаться, он бы хотел остаться навсегда со своей Лилит. Со своей женой, что так нежно и с любовью гладит его по щеке, и к чьему прикосновению он стремиться, ластясь к ее руке. Он тихо шепчет, боясь нарушить этот момент, и так искренне желая, чтобы он длился вечно. — Я скучаю по тебе, Лилит. — Люцифер тянет к ней руку, отчаянно желая прикоснуться к ней, желая почувствовать тепло ее кожи под своими пальцами, желая убедиться, что это не сон. Но, словно бы издеваясь над ним, образ Лилит рушится прямо перед ним — его жена начинает меркнуть и исчезать, словно бы ее и не было здесь вообще, когда он не может это остановить. Он все еще отчаянно тянет к ней руку, желая коснуться, но не выходит — он просто не может к ней прикоснуться. Отчаяние захватывает его полностью, он чувствует, что слезы начинают формироваться в его глазах, когда он отчаянно кричит, стараясь прикоснуться к уплывающему образу своей жены. — Лили? Нет! Не уходи! Лили, прошу! Не бросай меня снова, Лилит! — но образ, насмехаясь над ним, рассеивается полностью, и слезы скатываются по его щекам, когда он тихо, без надежды на лучшее, умоляет. — Прошу… Но осознает он себя, лежащим на полу в собственной луже крови, полностью обессиленным, с больным телом и протянувшим руку к потолку. На его щеках все еще слезы, которые застыли, и которые пришлось резко и даже с некой силой стереть, чтобы даже их следа не осталось. Его голова просто раскалывается, грудная клетка невероятно болит, словно бы эта рана была получена им лично совсем недавно, да и чувствует он себя совершенно погано. Все его тело болит, мышцы совершенно устали, хотя он все это время лежал, во рту пересохло, а с шеи и лба стекал пот. — Угх, что произошло со мной? — это не такой уж нужный вопрос, не такой уж логичный, но это хоть как-то разбавляет давящую на уши тишину и заставляет чувствовать себя живым. — Ох, черт, ну и гадость. — лужа крови, что растеклась под ним и теперь вновь придется менять бинты и всю одежду, неимоверно раздражает, но он ничего не может с этим сделать. Если уж не работает его магия, то….То стоило найти другой способ, но это займет много времени. Ох, точно, время! — И все же, как долго я был без сознания… Надеюсь, я не пропустил банкет? — ему только спустя несколько минут удается полностью сосредоточить свое зрение на часах, что были в его комнате, и он с ужасом кричит, понимая, что провалялся здесь весь банкет, о котором ему рассказывала Чарли. Черт возьми, он — отвратительный отец. — Два ночи? Аластор прогуливался ночью по отелю, крутя своим микрофоном в руке, когда услышал тихую песню, доносящуюся из кухни. Голос, напевающий песню, был приятным и знакомым, но не похожим на девичий, значит, кто-то из посетителей отеля. Он тихой тенью подходит ближе, чтобы понаблюдать за тем, кто это решил показаться на кухне в столь поздний час, и застает он там опоздавшего на банкет короля. Люцифер что-то готовит, отвлеченный собственной песней и не замечающий чужого присутствия. Выглядит он донельзя нелепо — напялил опять свою шляпу, видимо, чтобы казаться выше, а на тело повязал какой-то дурацкий фартук, словно хозяюшка. Посмешище, а не властный король Ада. — Ну-ка, ну-ка, посмотрите, кто, наконец, решил выйти из своей комнаты! — отвлекая Люцифера от готовки, заставляя раздражение в его груди вновь подняться выше, пропел Аластор с широкой улыбкой на лице таким издевательским тоном, что захотелось его ударить. На самом деле Люциферу глубоко наплевать на его издевательства — он и без этих упреков знает, насколько он — ужасный отец, но раздражение это знание не умаляет, а Аластор имеет наглость продолжать. — Ты пропустил пир, дорогой король! Точно также как ты пропустил каждый момент из жизни своей дочери, ха-ха. — Ох, затки свой рот, как будто я не спас твою уродливую задницу от смерти из-за пустяковой травмы несколько часов назад. — замечая, как Аластор кривит лицо на его эти слова, из-за которых он явно злится, говорит Люцифер с едким ядом в голосе, вновь отворачиваясь к плите, стараясь игнорировать это раздражающее существо. Черт возьми, он просто хотел помочь, а теперь вынужден выслушивать эти упреки, что за существо? Разве нельзя было просто забыть об этом случае, было же очевидно, что они оба не собираются распространяться об этом, считая это ниже своего достоинства. Что вообще творит этот чертов олень? — Возможно, твои глаза нуждаются в проверке, мой дорогой король, но у меня явно все было хорошо и до твоего визита. — игнорируя чистое раздражение на выступление, точнее на жалкую защиту этого невысокого короля, бахвалится Аластор, указывая рукой на собственную грудную клетку — он, по крайней мере, не истекает кровью и не притворяется, что все нормально, словно идиот. — Да-да, поэтому ты едва не умирал от боли. — с сарказмом на распев тянет Люцифер, маленьким ножом очищая с яблока кожуру, зная, что Аластор просто в бешенстве. Ему ли не знать, насколько печется о своей гордости этого самовлюбленный олень, поэтому его заденут даже такие слова, хотя Люциферу глубоко на это наплевать. Он просто махает рукой и спокойно продолжает, совершенно не заботясь о том, слушает его Аластор или нет, просто надеясь на то, что он свалит. — О, и если ты собираешься просто стоять там и нести какой-то бред, чтобы упрекнуть меня в чем-то, то почему бы тебе просто не свалить отсюда и не оставить меня в покое? — он спокойно оборачивается, глядя на то, как у Аластора дергается глаз и его улыбка становится больше похожей на хищный оскал, пусть короля Ада это не пугает, он столько таких же придурков повидал за свою жизнь, что его это не пугает, лишь раздражает. — Если ты не видишь, то я занят — делаю любимый яблочный пирог Чарли, о чем ты, конечно же, даже понятия не имеешь. — Люцифер усмехается, не замечая, насколько быстро и близко оказался к нему Аластор, и понимает он это лишь тогда, когда его грудную клетку пробирает жуткая боль. — Сука. — простонал Люцифер, когда Аластор специально своим микрофоном ткнул ему в грудную клетку, как раз в место, находящееся рядом с раной. И как этот урод только догадался об этом? Он даже знать не должен был о том, что его рана теперь на его теле, ну что за невыносимый урод? Это ведь чертовски больно. — Ну и зачем нужно было это делать, придурок? — Ожидаемо, ты не вылечил ранение. — хмыкнув на то, как Люцифер корчится от боли, хотя Аластор не так уж много силы вложил в это несчастное действие, спокойно сказал демон, смотря за раздражением на чужом лице с улыбкой. — Я же все вылечил, хочешь сказать, что у тебя все еще что-то болит? — недовольно спросил Люцифер, не понимая, как это существо еще смеет ему на что-то жаловаться. Люцифер все сделал — он избавил его от этой боли и умолчал об этом, хотя мог бы с превеликой легкостью и удовольствием просто разболтать об этом всем и уничтожить эту выскочку. — На мне раны нет, но теперь, она на тебе. — угрожая и приближая свое невыносимое лицо с вонью изо рта ближе к нему, заставляя Люцифера сморщится от запаха, сказал Аластор, и в помещении словно бы стало резко темнее и холоднее, пусть Люцифера это не удивило. Конечно, это же единственный способ кого-то вывести на страх, ну что за детский сад. — Без понятия, о чем ты говоришь. — отмахиваясь от микрофона, который все еще был в его личном пространстве, совершенно спокойно сказал Люцифер, все еще держа одну свободную руку около грудной клетки. Черт возьми, хоть бы кровь снова не промочила всю его одежду, иначе придется еще раз переодеваться, а это чертовски трудно — как ему вообще незаметно постирать такое большое количество одежды или отнести в химчистку? — Знаешь, для отца лжи, ты просто ужасно врешь. — все еще давил на больное Аластор, явно издеваясь над ним и получая чистое удовольствие, наблюдая за его раздражением. За тем, как Люцифер неумело старается скрыть свою боль ото всех и как бездарно он это делает. Черт, это настолько смешно, что Аластор едва не хохочет над ним, пусть Люцифера это вообще ни капли не забавит. — Знаешь что? — устало и раздраженно вздыхая, крепче сжимая нож в руке и откладывая очищенное яблоко к таким же на тарелку, наблюдая за тем, как они начинают темнеть и понимая, что этот идиотский разговор пора заканчивать, он достаточно спокойно, пусть все же строго, и с раздражением продолжает. — Пошел ты, приперся ко мне, чтобы попрекать? — он смотрит на то, как Аластор с улыбкой наклоняет голову вбок, и понимает, что ответ положительный, что раздражает еще больше. — Мне не до тебя, ты лишь тратишь мое время, да и почему бы тебе просто не забыть обо всем этом, а? — он откладывает нож на стол и разворачивается к Аластору, упираясь спиной и поясницей в стол, складывая руки на груди, сжимая пальцами одежду и кожу на руке, чтобы не сорваться на крик или рукоприкладство. — Я излечил твою идиотскую рану, какая тебе к черту разница, что теперь она на мне? — он выдыхается и следующая его фраза звучит очень убито и болезненно, когда он выдыхает сквозь зубы и говорит. — Просто забудь об этом и мы никогда не вернемся к этому разговору. — резкая пульсирующая боль заставляет его болезненно простонать и резко ударить рукой по столу, чтобы иметь хоть какую-то опору. Черт, ну почему эта уродливая рана все никак не перестанет болеть? — Черт возьми. — В чем смысл скрывать рану от меня, когда не можешь скрыть ее от себя? — наблюдая за чужими мучениями, прищуриваясь, со все еще наклоненной в бок головой, спрашивает Аластор, заводя руки за спину. Люцифер — странный персонаж, такой жалкий, но так отчаянно желающий казаться сильнейшим. Странное существо. — Это не твое дело. — шипит на него Люцифер, не понимая, какое дело этому демону до него. Какое кому дело до того, насколько мерзко и отвратно он себя чувствует? Он для всех этих посетителей — никто, ну или же просто отец Чарли, а для самой Чарли… Для нее он — тот, кто подвел ее мечты и стремления, кто пытался отговорить ее от идеи создания отеля и кто не поддержал в битве с теми акулами. Для нее он — отвратительный отец. Эта мысль приносит даже больше боли, чем рана на груди. — Я буквально чувствую запах крови от тебя. — говорит демон с отвращением и радиопомехами, чем сильнее выводит Люцифера из себя. Ему хочется ударить этого наглеца, избить его до смерти и оставить задыхаться его в собственной крови, слезах и блевотине, но… Но он бы не стал опускаться на уровень животного. Ему приходится сдерживать свой гнев, чтобы никого не разбудить в этом доме, приходится сдерживаться, чтобы не убить этого мерзавца на месте. Он делает глубокий вдох и медленный выдох, прежде чем успокаивается достаточно для того, чтобы спокойно сказать. — Просто забей на это и вернись в свое маленькое убежище, — он беспечно махает рукой, игнорируя то, что на секунду его оглушает треском помех. Какой же этот олень ранимый, ей Богу, и он еще что-то там про него говорил? — Эта рана — всего лишь кратковременное упущение. — и Люцифер хотел бы, чтобы это было таковым. Наплевать, что она до сих пор отдает болью, хотя прошло больше шести часов, наплевать, что ему чертовски больно дышать и двигаться, ему все равно, он будет продолжать делать вид, что с ним все нормально. Только бы никто не узнал и не посчитал его жалким, особенно его Чарли. — Ты сделал что-то, что каким-то образом перенесло эту раздражающую рану с моего тела на твое, и теперь ты страдаешь от последствий своих глупых решений, но если ты хочешь справляться с этим сам… — Аластор махает рукой, как бы завуалированно предлагая свою помощь, но, если эта упрямая змея хочет продолжить от этого отказываться. Что же… это его выбор, Аластору плевать на его жалкие потуги все это скрыть. — Да, хочу, поэтому оставь меня уже в покое! — все же срывается на громкий голос Люцифер, ударяя рукой по столу и тяжело дыша после этого, оставаясь в звенящей тишине. Мука остается на его руке, мякоть яблок становится более темной и уже ее стоит отрезать, а это лишнее время, но зато он наконец-то остается один. Хотя бы здесь этот упрямый олень его послушал и оставил одного, и на этом спасибо. Так и должно быть — он справится сам, насколько бы больно не было. Он последние семь лет провел в полном одиночестве, он привык. Люцифер усмехается, пытаясь унять горение в глазах и щеках, стараясь не проронить ни единой слезы, и выдыхает, вновь беря в руки нож и яблоко. Он справится в одиночку, как бы больно не было, впрочем, как и всегда.