𐕣 𐕣 𐕣
Было три часа дня, когда они добрались до его дома — он был низким и довольно длинным, скучного серого цвета. Окна, находящиеся в футе от земли, были занавешены изнутри красивыми шторами цвета песка, а снаружи увиты густо вьющимся зелёным плющом, который совсем чуть-чуть ослаб и увял из-за холодов и дождей. Его буйство охватывало практически все стены, достигая даже чёрной, резной на краях черепицы, делая мрачный вид скорее загадочным, нежели отторгающим. Стоял он обособленно от всех остальных домов городка Уэст-Энда, объятый с трёх сторон голыми кустами — вероятно, весной и летом здесь всё цвело, а сам дом утопал в зелени и её благоухании. Повозка остановилась. Леа подождала, когда родители спустятся вниз, и только потом спрыгнула вслед за ними на землю, покрытую засохшей грязью. В то же мгновение калитка скрипнула, послышались чьи-то тяжёлые шаги. Леа, взволнованно выдохнув, повернулась в сторону дома и взглянула на направляющего к ним человека. Своего будущего мужа — с которым ей делить жизнь, ложе, все горести и радости. Это не могло не волновать и будоражить её кровь, как бы она ни пыталась держать себя в руках. — Доброго дня, сэр, сударыни, — послышался его мягкий спокойный голос. — Уповаю на то, что ваша дорога была лёгкой? — Добрались без приключений, — ответил отец и крепко пожал подошедшему мужчине руку. — Вот, привёз тебе своё сокровище. Будете знакомиться. Леа приподняла лицо и посмотрела на мужчину внимательным взглядом. Он, на удивление, был очень красив: бледный, словно сама смерть, высокий, широкоплечий, с тонкими чертами лица и мирным выражением на нём, статный и даже немного гордый. Глаза необычного оттенка источали не тепло, но и не злобу, скорее, лёгкий интерес и предрасположенность. Внешность будущего мужа не Леа не разочаровала, а даже приободрила, но вот взявшееся из ниоткуда странное чувство тревоги не дало ей расслабиться полностью, впившись в горло острыми зубами. Это было предчувствие. Возможно, содержимое прекрасного на вид сосуда отравлено. Нужно было выяснить — и как можно скорее. — Рада с вами познакомиться, господин, — тихо и учтиво произнесла Леа и протянула ему свою тонкую белую ладонь. Он слегка пожал её, поднёс к своим губам и оставил лёгкий целомудренный поцелуй. — Хайтани Ран, мисс, — он приподнял уголки губ, из-за чего его вид стал намного дружелюбнее. Чёрные волосы, изящно уложенные набок, чуть колыхались от ветра. — Куран Леа, — она улыбнулась ему в ответ, выявляя ямочку на щеке. — Ваша радость от знакомства абсолютно взаимна, мисс Леа, — произнёс он слегка равнодушным голосом и отпустил её руку. Ладонь отчего-то сильно засаднило, но Леа не стала обращать на это большого внимания — вероятно, лёгкая досада на его придуманную радость. Но она всё не могла понять, почему этот мужчина казался ей таким... необычным. Либо это из-за глаз странного сиреневого оттенка, либо из-за его ауры таинственности. — Пройдёмте в дом, — мягко предложил он. — Моя кухарка оскорбится, если вы не попробуете приготовленные для вас явства. Нам нужно близко познакомиться. — Не нам, а тебе и Леа, — поправил его отец. Блеснул седыми глазами и кивнул в сторону небольшой тропки, спускающейся к городу. — Прогуляйтесь и лучше узнайте друг друга. Чем быстрее вы сблизитесь духовно, открыв друг другу свои сердца, тем быстрее состоится ваша свадьба. Я уже не в состоянии воспитывать Леа — она вняла всему. Теперь ей уготована судьба верной жены и любящей матери. Мы с сударыней сами справимся с едой. — На кухне будет присутствовать госпожа Хендерсон, моя ключница. Если что-то понадобится, она поможет вам, — согласился Хайтани без каких-либо возражений. — Дайте нам час. Думаю, мы с сударыней друг друга полюбим со временем. — Я очень надеюсь на это, — преподобный отец перевёл грозный взгляд на Леа и многозначительно приподнял густые чёрные брови. — Будь любезна и учтива с господином, Леа. — Конечно, отец, — Леа склонила голову, скрывая раздражение. Будь любезна, учтива, внимательна, проглоти свой язык и мнение, ведь этот брак так важен для них обоих. Священнику нужна жена, которая будет помогать ему с обязанностями, преподобному отцу нужно избавиться от дочери как можно скорее, пока он в силах кормить семью и обеспечить ей приданое. К тому же, претендент на руку и сердце, — недавно появившийся в округе священник, который в будущем вполне мог занять место преподобного — был идеален для Кишибе, который запрещал давно взрослой дочери даже смотреть на мужчин. Ей хотелось просто назло не поддаваться его словам и разойтись с Раном заклятыми врагами, но она понимала, как это будет глупо, грешно и мелочно. Ведь ей самой хотелось как можно скорее покинуть отчий дом, в котором не знали смеха и веселья. Ей было жаль лишь мать, которая осталась бы с этим тираном наедине. Но Леа надеялась, что она сможет часто гостить у матери или звать её к себе, чтобы та не скучала одна, в четырёх глухих стенах, которые, казалось, высасывали души всех его обитателей. Куда уж лучше действительно выйти замуж за этого холодного таинственного человека. — Вы позволите? — спросил он, вопросительно глядя на её локоть. Леа мягко кивнула. — Итак, — взяв её под руку и приблизившись, он медленно зашагал вперёд, а она последовала за ним, вдыхая мёрзлый воздух, пропахший жимолостью. — Леа... Можно я буду называть вас просто Леа, без этих никчëмных сударынь и господ? Прекрасно. Так вот, Леа. Сколько тебе лет? Мне говорили, что уже двадцать второй год идёт, но я должен услышать это от тебя. — Да, — Леа, слегка ошарашенная его грубоватой манерой речи, кивнула. — Грядущей зимой уже исполнится двадцать два. А вам? — Мне? — переспросил он и странно, нехорошо хмыкнул. — Двадцать четыре. Ты выглядишь моложе своих лет. — Что не сказать про вас, сэр, — заметила она сухим тоном. — Вы выглядите на двадцать пять. Мужчина коротко рассмеялся. — Хорошо. Характер у тебя, по-видимому, есть. — Он есть у каждого человека, сэр, — возразила Леа. — Не лишь у меня. — Я имел в виду волевой характер. Была бы ты бесхребетной глупышкой, то это было бы для меня проблематично. Я не выношу таких людей. Он сказал это с такой интонацией, что Леа невольно испугалась: звучало это так, словно он ненавидит не только мягких людей, а всех без исключения. Но, решив промолчать, она поправила платье и коснулась крестика под одеждой. Пальцы обожгло огнём — вздрогнув, Леа поглядела на них, думая, что ей почудилось. Но нет: они были красными и сморщенными, словно опалëнные раскалённой сковородой. — Что-то случилось? — мягко поинтересовался Ран, глядя ей прямиком в лицо, словно пытаясь что-то в нём найти. Леа потерев горящие пальцы о платье, быстро покачала головой и неловко улыбнулась. — Нет. Укололась, по-видимому. В тёмных зрачках мелькнуло что-то, отдалённо напоминающее ярость — но это мгновение было столь коротко, что она вновь засомневалась в реальности происходящего. — Скажи мне, Леа, — задумчиво протянул Ран спустя секунду. — Как ты думаешь, почему... почему этот город проклят? Напряжение вновь заковало её в стальные тиски, расползлось под кожей и под рёбрами колючими терниями, выцарапывающими всякое чувство спокойствия. Подняв на него испуганные глаза, Леа хрипло спросила: — А почему вы спрашиваете об этом? — Мне интересно, — Хайтани запнулся, что-то обдумывая, поднял лицо к небу и сощурился. — Мне интересно узнать, что думаешь об этом именно ты, Леа. Она смежила веки, пытаясь сосредоточиться на его вопросе. Она знала, что навалившиеся несчастья не могли быть Божьей карой, ведь он не способен на такое бесчинство. В этом замешан сам Дьявол, сомнений не было никаких. Возможно, поэтому его кара пока не коснулась её семьи, больше всех приближенной к Господу. Охрани нас, Господи, — прошептала про себя Леа и невольно содрогнулась, вспомнив вопли ужаса и перекошенные гримасы сумасшедших жителей Гибли. — Как кажется мне... Это не может быть волей Божьей. Он не способен... — Почему не способен? — прервал её Ран. — Думаешь, Он будет спокойно терпеть все бесчинства, которые они устраивали здесь на протяжении стольких лет? Нельзя забывать о том, что Бог милосердный, но также и карающий. — Но... Леа умолкла, задумавшись. Человек рядом с ней не был лжепророком, а самым настоящим священником, который, вероятно, лучше знал, что и почему происходило у них в городке, ведь местные жители уже посвятили его во все подробности случившегося за этот короткий период времени. — Разве Он способен на такое... жестокосердие? — Жестокосердие... — по слогам повторил Ран, переваривая сказанное ею. — То, что с ними случилось — это не плоды Его жестокосердия, а справедливая кара за все их злодеяния. Ибо сказано, что всем согрешившим воздастся по справедливости хоть в жизни, хоть после смерти. — Тогда... На всё воля Божья, — смиренно выдохнула Леа и снова прижала пальцы в крестику, но уже через ткань платья — кончики всё ещё глухо ныли от боли. Наверное, реакция серебра на холод и разряженный воздух. — На всё, — повторил он эхом. Больше этой темы они не коснулись: Ран расспрашивал Леа о её жизни, увлечениях, целях и способностях, сам держался вежливо и учтиво, ни разу не перебив или насмехнувшись над ней и её словами. Разговор тëк сам собой, словно бурлящий горный ручеёк, плавно, беззаботно и легко. Леа забыла о своём страхе и впервые за долгое время могла полностью расслабиться, отдаваясь власти беспечности и даже лёгкой игривости. Ей казалось, что Ран будет угрюмым и занудным мужчиной, который говорит лишь про Господа, грехи и поведение, которое должно быть присуще жене священника. Но он задавал отвлечённые от религии вопросы, действительно стремясь узнать её ближе, изредка шутил и подначивал. Это ей льстило безмерно, баснословно, неистощимо. Наконец женщина, живущая в ней, смогла вырваться наружу через смех, лёгкое кокетство и касания, которыми они изредка обменивались, словно впервые познавшие радость влюблённости дети. Пусть и до любви было ещё очень и очень далеко, но расположение к нему она чувствовала всем своим сердцем. Даже мрачные мысли покинули её ненадолго, его речь вселила надежду на светлое будущее: жить в уютном доме вдали от жителей Гибли и их жителей, заниматься хозяйством и рожать детей. Нет ничего слаще размеренной спокойной жизни, полной дневных хлопот. А живописные места, окружающие земли Уэст-Энда, летом наверняка цветут и пахнут, словно в Раю. На этой прекрасной ноте им пришлось вернуться к его дому — оставлять родителей так долго одних было невежливо. Более того, есть они уже очень давно закончили и, вероятно, чувствовали себя в чужом доме без хозяина крайне неловко. Поэтому со вздохом тяжкого сожаления Леа двинулась вслед на Раном, всё ещё держа его под руку. Уповала на то, что она понравилась ему так же сильно, как и он — ей. Если это было действительно так, то их следующая встреча, а после и свадьба, должны будут произойти в скором времени. Дома им пришлось расстаться: Леа вместе с матерью осталась в столовой, чтобы немного перекусить, а отец и Ран скрылись в гостиной, чтобы поговорить. Тогда привычное волнение вновь всколыхнулось в сердце: она боялась, что Рану могло что-то не понравится в её поведении, и он сказал об этом отцу. Из-за этого она не смогла съесть ни кусочка такой аппетитной на вид ещё тёплой еды, лишь выпила нектара и съела кусочек нежной курицы. Мать тихо расспрашивала о Ране и его поведении, интересовалась, понравился ли он ей самой. Леа рассказывала как есть: без преувеличения или уменьшения. Он обладал действительно благородными качествами, достойными его сана, был умён и красив, спокоен и рассудителен. Конечно, было слишком рано рассуждать об этом, ведь Рану в такой степени была присуща язвительность и резкость в сторону тех вещей, которые ему не нравились. Вспоминая недавнюю отцовскую проповедь, Леа ясно понимала, что такой человек, как Ран, не будет терпеть и прощать унижение, будет отвечать на зло ещё большим злом, хотя это и противоречило Слову Божью. Этот недостаток она снесла с терпением, понимая, что и в прошлом думала точно также: что злых людей необходимо наказывать, напускать на них ещё большие бедствия и несчастья, а иначе, творя зло и делая это всегда безнаказанно, дурные люди будут становиться ещё хуже прежнего. Но затем она поняла, что карать должен лишь один Господь. Человек, взявший на себя такую стезю, словно бы кидал Ему вызов, пытаясь стать равным Ему. А это была невыразимая дерзость, о которой Леа даже помыслить не могла. Может, Ран был излишне горд, но гордыня считалась самым страшным грехом, которого Он никогда никому не простит. Простит любой грех, но только не этот. Но Леа, по обыкновению своего характера, не стала думать об этом слишком много. Рано или поздно, Бог одарит его мудростью, и Ран станет достойными служителем и не менее преданным мужем для неё. Было странно, что человек такой восхитительной красоты решил принять сан священнослужителя, а не кататься по свету и ловить на себе восхищённые взгляды красивых женщин. Но, возможно, его верность Отцу была сильнее низменных желаний и излишеств. Остаток дня прошёл мерно и на удивление оживлённо: они беседовали о Боге, будущем, приданом и остальных хлопотах. Даже решили, когда будет свадьба — она планировалась на начало ноября, чтобы с наступлением холодов дома царил уют женской руки. Несмотря на то, что у Рана были кухарка, ключница и даже две служанки, дом был странно пуст и словно необжит. Присутствие хозяйки кардинально его изменило бы — к лучшему. На том и порешив, Леа с родителями Куран, раскланявшись, вновь села в повозку. Лицо и рука её горела — но не от прикосновения к крестику. Дело было совсем а другом, из-за чего пришлось спрятать лицо за бантами капора, чтобы отец не заметил жгучего румянца на её щеках. Перед тем, как выйти на улицу, Ран сжал её в объятиях и оставил тёплый целомудренный поцелуй на губах, а затем и на руке. После чего улыбнулся и, склонив голову, прошептал: — Скоро увидимся, милая мисс Леа.⋆⛧†††𖤐⋆
Он явился к ней из тьмы. Леа проснулась среди ночи от странного ощущения чьего-то присутствия. Её тёмную по углам крошечную комнату озарял свет лишь одной-единственной свечи, которая стояла на комоде возле кровати. Она взяла её в руки и внимательно оглядела все углы комнаты — ей отчего-то казалось, что здесь, кроме неё, есть кто-то ещё. Кто-то тёмный, страшный, опасный. Ничего не обнаружив, она подошла к двери и повернула ручку: заперто. Пытаясь не паниковать, она начала шептать «Отче», силясь совладать со страхом. Её отец уже давно не запирал её одну в комнате... Почему сейчас запер? Думал, что она может сбежать ночью к тайному любовнику и расстроить помолвку? Или они с матерью в спальне снова занимаются... этим? Но, как бы разум не старался подкинуть стоящее объяснение происходящему, её всё равно окутывал суеверный страх. Мысль о том, что это может быть связана со злом в их городке, начала назойливо липнуть к языку едкой горечью. Неужели её постигнет участь всех жителей Гибли и она никогда не сможет выйти замуж за Рана и познать счастливую семейную жизнь? Сев на кровати, Леа глубоко вздохнула и выдохнула, прикрыв глаза и пытаясь успокоиться. Ощущение чьего-то присутствия не покидало её, пуская по телу мерзкие мурашки и холод. В горле всё же взбухал ком страха и паники, дыхание участилось, даже по лбу прокатилась капля холодного пота. Свеча продолжала гореть, озаряя липкую мглу оранжевыми всполохами, танцующими неровно. Тихо скрипела кровать под её весом. Но она никогда... никогда не скрипела. Не успела Леа вскочить, пронзëнная ужасающей догадкой, как сзади её обхватили чьи-то руки и сомкнулись вокруг талии, удерживая. Она открыла рот, чтобы закричать, но вместо вопля о помощи вырвался лишь глухой всхлип страха. — Не бойся меня, Леа, — ласково прошептал знакомый голос позади, всё так же нежно, но крепко сдерживая её талию. Она застыла, не в силах шелохнуться и издать хотя бы какой-то звук. В воцарившейся тишине было слышно его дыхание, смешавшееся с её собственным. Это был Ран. Страх чуть отступил под напором удивления: что он здесь делает? Как он здесь оказался? Это Ран запер дверь? Вопросы роились в голове стаей пчёл, пытаясь вырваться наружу, но у Леа не получалось ничего сказать. Язык еле шевелился, ворочался беспомощно во рту, а его крепкие руки всё продолжали держать её. Но потом Леа внезапно озарило мыслью, что всё происходящее может быть обыкновенным сном. А сновидения бывали самыми разными — и страшными, и сладострастными. Она решила просто ждать: больше ничего не оставалось, ведь она не могла ни вырваться, ни крикнуть, но даже и если бы — всё равно бесполезно. Дверь заперта, как и окно, бежать абсолютно некуда. Она была наедине с ним в этой закрытой комнате, сидела с ним на одной кровати и дышала одним воздухом. И пока ещё оставалась невредимой. — Не бойся меня, Леа, — мягко повторил Ран. — Я не сделаю больно. Скорее всего, это действительно был лишь обыкновенный сон. Успокоившись — настолько, насколько это было возможно в её положении, — она накрыла его ладонь своей. Та была тёплой и шершавой, как и в жизни. Значит, всё же не спит?.. Тело непроизвольно дёрнулось от испуга и удивления, когда его губы поцеловали её в плечо через лёгкую ткань ночнушки. Место это опалило приятным жаром, по коже жидким огнём заструились мурашки и пот. Леа вновь открыла рот, чтобы попросить его остановиться, но из горла вырвалось что-то, похожее на стон. И стон это явно был вызван не болью, а её противоположность. Ей было... хорошо. — Ты такая сладкая, — прошептал он ей в ухо и рукой убрал её волосы на одно плечо. Леа дрожала осенним листочком, боясь пошевелиться: было стыдно, страшно, непривычно. Но она попыталась вновь вырваться — не получилось. Даже одна его рука была гораздо сильнее её двух. Она провела острым ногтем по его коже, чтобы заставить убрать руку, но каково было её удивление, когда на ней не обнаружилось и следа, хоть и вдавливала она ноготь изо всех сил. Леа поняла, что она всего лишь спит. Думала, что проснётся в тот же миг, но, увы — Ран продолжал. — Такая сладкая, — его горячий язык на пробу коснулся нежной девичьей кожи за ухом, заставив Леа затрепетать от навалившихся чувств и ощущений. — Такая вкусная... Его шёпот постепенно окунал её в кипяток странного наслаждения: кожа пылала от жара и мокла от пота, дыхание учащалось, солнечное сплетение сводило болезненно-сладкими спазмами. Кровь бурлила в венах, струилась быстрее горной реки, шумела в ушах. Леа всё не могла выдавить ни слова, лишь повернуть голову назад, пытаясь разглядеть лицо Рана. Но тот тут же повернул её голову обратно. — Нет, Леа. Иначе я уйду. А ты ведь не хочешь, чтобы я ушёл, верно? Мы ведь даже и не начали... Не начали. Страшно представить, что именно. Знойные, жгучие поцелуи вились по коже неровными тропками, начиная свой путь от ворота ночнушки и заканчивая линией чувственных губ. Шершавый язык широко прошёлся по щеке, снова скользнул до уха, оставляя щиплющий холодом влажный след. Зубы сомкнулись вокруг хрящика, оставляя лёгкий след. — Леа, — исступленно шептал он. — Леа... Будто взывал. Его голос прокатывался по комнате гулко, словно отражался от стен церкви, проезжался по телу новыми волнами растущего удовольствия. Ран неожиданно толкнул её на кровать, заставив улечься на живот, приподнял за талию. Леа была то ли слишком слаба, то ли испугана, чтобы начать сопротивляться ему. Она просто решила переждать, не думая, вытерпеть и проснуться наутро в своей комнате. Помолиться, раскаяться в том, что ей снятся такие порочные сны... Колени ныли — он заставил её встать на них, носом уткнул в подушку. Его широкая горячая ладонь задрала подол платья, уложила на спину. Леа судорожно выдохнула, почувствовал, как он обжигает накалом своих губ уже не лицо, а спину. Начиная от лопаток, спускался вниз, то целуя, то полизывая, ладонями сминал кожу мягких ягодиц. Ей пришлось прикусить подушку, зажмурить глаза, чтобы хотя бы попытаться совладать с тем, что творилось внутри. Да, ей было стыдно, но не из-за порочности происходящего, а из-за того, что она нагая перед ним практически полностью. Стыд смешивался со страхом, — вдруг, это не сон, и сейчас отец распахнëт дверь комнаты и уличит их за этим занятием? — и, как ни грешно, с вожделением. Ей тоже было сладко и приятно, внутри всё тянуло блаженной болью, горячая влага выступила между ног, где пульсировало и содрогалось нетерпением. Плоть словно пронзило сотнями, тысячами раскалённых игл, когда его язык коснулся того самого места. Спина выгнулась, рот широко распахнулся, стон забулькал в горле, но вырвался наружу лишь судорожным всхлипом. Он жадно вылизывал её, собирая языком и губами все сочащиеся из неё соки, с силой надавдивал на самую чувствительную точку, сминал пальцами ягодицы. Леа плыла, её размазывало по кровати от тонны навалившихся ощущений — запретных и порочных, неведомых до этого мгновения, сладостных до помутнения в рассудке. Тело дрожало, чуть ли не горело синим пламенем, обливалось горячим пóтом. Влажные звуки, разносящиеся в комнате, лишь добавляли стыда, а от этого Леа начинала дёргаться от удовольствия ещё сильнее. Лгать она не могла даже в это мгновение, поэтому в её голове с ужасающей ясностью пронеслось: как же мне это нравится. О, Боже... Сокрушительная волна удовольствия, стиснувшая её тело судорогой невообразимого блаженства, опустошила её изнутри полностью. Всхлипывая, Леа полностью упала на кровать, не чувствуя ни рук, ни ног, ни чего-нибудь ещё, что могло бы развеять эту волшебную негу. Ей показалось, что она на миг вознеслась на Небеса и увидела крохотный кусочек Рая, вдохнула полной грудью его сладостный запах. Но нельзя было забывать, что она всё ещё жива, и вход в Рай пока ещё не доступен ей. — Леа, — взывал голос Рана, будто бы угасая. — Леа... Она открыла рот, чтобы отозваться, но перед глазами неожиданно забрезжил яркий свет. Зажмурившись, она протянула руку к нему — и почувствовала, как кожу опаляет огонь. Не от свечи, а настоящий: беспощадный, выедающий всё, что попадётся на пути. Его всполохи отражались от стен, резвились в диком первобытном танце, тянули к ней огромные лапы. Кожа на руке запузырилась, начала медленно слезать с мяса, причиняя невыносимую боль — она была гораздо шире и больше минувшего наслаждения, словно само пламя из Преисподней глодало её диким голодным зверем. Леа полными слëз глазами смотрела на то, как тает кожа с руки и пальцев, словно воск, как мясо обретает корочку, как у запеченой говядины, постепенно расползается, обнажая белую кость. Услышала сквозь пелену его голос... — Скоро увидимся, Леа. И, зажмурившись, наконец смогла пронзительно закричать.✮⋆𐕣 𐕣 𐕣⋆✮
— У тебя измождëнное лицо, Леа, — ладонь Рана легла на её щеку так легко, словно он делал это тысячи раз. Ей пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы не отстраниться от прикосновения с громким надрывным криком. — Что-то случилось? Отец тебя обидел? — Нет, — промямлила она в ответ, пытаясь убедить себя в том, что Ран — настоящий, живой и обеспокоенный, — не имел никакого отношения к проказам Дьявола. Поэтому чухаться его было нельзя: это вызвало бы множество вопросов. — Плохо спала. — Наверное, мёрзнешь? — он заботливо приобнял её за плечи и прижал к себе. — Ничего. Совсем скоро ты будешь делить со мной свою постель. Я не дам тебе замёрзнуть, моя милая. Его губы прижались к её виску — всё так же целомудренно и тепло, — но Леа вспомнилось, как он тогда, несколько дней назад, ласкал ими её лицо и другие места без малейшего намёка на приличие. — Да. Не дадите... Тогда она проснулась ранним утром, вся в холодном поту и горячих слезах — кошмар был настолько реалистичным, что Леа несколько минут щупала руку, не веря в то, что она действительно цела. Коснулась себя стыдливо между ног — влажно, но не мокро, как тогда. Но всё тело было забито свинцовой усталостью, будто она без перерыва таскала вёдра с водой. После этого Леа потеряла покой: часто просыпалась ночами, даже несмотря на то, что кошмары больше не снились, усердно молилась, учила псалмы и просила удивлённого её рвением отца прочесть ей несколько проповедей, которым она яростно внимала, без прежней насмешки. Преподобный, вероятно, думал, что она хочет быть достойной женой своему мужу, поэтому стал гораздо мягче обычного, даже подшучивал над женой. Та, удивлённая им не меньше, чем он — Леа, даже отвечала или парировала его колкости. Так продолжалось с неделю, полную хлопот: нужно было достойно подготовиться к свадьбе. Она обещала быть скромной и тихой, как всякое деревенское празднество. Вначале Ран должен был приехать за ней и забрать из дома в церковь, где их обвенчают, затем — дорога в Уэс-Энд, ужин и празднество. Всë так, как и мечтала Леа. И она не хотела, чтобы несуществующие кошмары испортили ей долгожданный день бракосочетания. — Но всë-таки ты очень печальна, — повторил Ран и поднял глаза к небу, объятому тяжёлыми свинцовыми тучами. — Как эта погода. Тебя тяготит жизнь в Гибли? Слышал, на днях единственную дочь Шиба нашли мёртвой. — Распятой на столе гвоздями обезумевшим братом, — поправила она сухо. — И его никто не нашёл. С каждым днём оставаться там всё сложнее и сложнее. — Так почему жители Гибли не уезжают из этого проклятого места? — спросил тихим голосом Ран. — Разве им так не будет легче? — Будет, — кивнула Леа. — И люди пытались. Много раз. Но каждая попытка приводила к страшной гибели: словно город сам не желает отпускать их из этого места. Мы не можем выбраться за пределы Округа Ольстер. В Уэс-Энде и Шэкер-стоуне мы можем селиться, но стоит жителю пожелать выбраться ещё дальше... то его находят мёртвым прямиком у границы. Этот недуг нас не отпускает. Полная тихой скорби, Леа оглядела осенний лес беспокойным взглядом. Казалось, что даже в этом лесу затаилось зло, которое так и ждало, когда они войдут, чтобы растерзать на мелкие кусочки. Страх был для неё привычным чувством, но он стал гораздо шире из-за ночного порочного кошмара. Грех, свершённый в ту ночь, Леа вымаливала до сих пор, искренне раскаиваясь, что поддалась напору низменных желаний. Ей стало легче, но не намного. Кашлянув, Леа продолжила: — Порой кажется, что все мы обречены, хоть и многие живут, как прежде. Ведь жители Уэс-Энда, зная о нашем проклятии, не сдают никому дом, ни комнату в гостинице, боясь жителей Гибли, словно чумы. Поэтому все обречены доживать свой век там и уповать на лучшее. — А ты не боишься, что этот недуг может уязвить и твою семью? Леа тяжко вздохнула. — Боюсь, но моя вера в Творца слишком велика, чтобы бояться черни больше, чем Его. Я знаю, что Господь милосерден, что он любит рабов своих и не покарает зазря тех, кто этого не заслужил. Я... как бы это кощунственно не звучало, считаю, что не совершила ничего истинно злого, за что мне пришлось бы краснеть и просить прощения. Я уверена в своей вере и себе так же, как уверена в нашем Отце Небесном. Но даже если мне и суждено умереть в агонии, в адских муках, я ни за что не буду сомневаться в Нём, зная, что так мне воздаётся по заслугам. — Тогда и я буду стоять с тобой бок о бок, — он сжал её ладонь и заглянул прямиков в глаза. — Принимать боль твою так же, как свою. Ибо я здесь — дарую тебе любовь и очищаю душу. И я буду там — делить с тобой грехи и принимать должное наказание за свершëнное. Аминь. — Аминь. И Ран снова её поцеловал, заставив забыть о всех невзгодах. Губы его были тёплыми, а не горячими, как во сне, ласковыми и осторожными. Он целовал так нежно словно боялся её разбить — это сводило с ума. Обхватив его лицо и шею ладонями, она ещё сильнее потянулась вверх, раскрывая губы чуть шире. Живот целовали крылья проснувшихся бабочек, глотку защекотал счастливый смех. Он сумел-таки отогнать от неё ядовитые мысли. Практически смог заполучить её сердце. — В день, когда мы произнесём клятву, я возьму все твои грехи себе, — прошептал он ей на ухо и погладил по щеке широкой ладонью. — Моя милая мисс Леа. Моя милая невеста. И она снова его поцеловала.𓆩 𐕣 𐕣 𐕣 𓆪
Солнце неумолимо клонилось к горизонту, разливая по земле свою алую кровь, окрашивло стены и крыши домов в яркий оранжевый, отражающийся от них рассеянными бликами свет. На удивление погожий и тёплый день ноября подходил к концу, навевая свежую прохладу, которая совсем скоро должна была превратиться в настоящий холод. Но здесь, дома, было хорошо и спокойно. Безмятежность вечера действовала на разум и сердце самым благоприятным образом, разрасталась внутри, успокаивая и лаская. Леа смотрела из низкого окошка на улицу, думая о том, что завтра с утра под ногами будут хрустеть листья с землёй, густо припорошëнные снегом или просто подëрнутые инеем. Но она этого не почувствует, ведь будет нежиться в объятиях Рана и вдыхать тёплый запах его тела, наслаждаясь первым пробуждением в статусе жены. Миссис Хайтани Леа, — повторила она в который раз про себя, зачесав за уши всё ещё влажные после купания волосы. Совсем скоро вернётся Ран, и они с ним поужинают тем, что осталось после недавно отбывших гостей, а после под руку доберутся до постели. Немного поговорят, расслабятся и... Щëки её поцеловал очаровательный румянец. Страх и вожделение охватили её с головой — было волнительно, боязно. Как это произойдёт? Будет ли ей приятно? Какой он любовник? Будет ли он нежен с ней? Лихорадочные мысли прервал скрип двери — это Ран вошёл в дом. Леа встрепенулась, поднялась из-за стола, стоящего в гостиной, навстречу ему. — Что-то в доме холодно, — заметил Ран с улыбкой, оставляя на подставленной розовой щеке поцелуй. — Агата не развела огонь? — Только-только, — Леа махнула рукой в сторону горящего камина. — Совсем скоро все комнаты будут тёплыми. А сейчас нам нужно поесть. Я уже зажгла свечи. — Ты быстро привыкаешь к своему новому месту, — заметил лукавым голосом, направляясь в столовую. Леа, горя от радости, последовала за ним. Сев за стол и, помолившись, они приступили к еде. Леа от волнения растеряла весь аппетит, но знала, что Ран обязательно поинтересуется, почему она не ест, ведь день был таким сложным и насыщенным на события. А признаваться в том, что её страшит их первая брачная ночь, было слишком неловко и глупо. Поэтому, смиренно вздохнув, она одолела курицу, две печёные в шкурке картошки, груду овощей и один крохотный кусочек шоколадного пудинга. Ран же ел с аппетитом, изредка что-то говоря. В отличие от неё, он был спокоен, чуть насмешлив и весел. Поневоле ей передался его настрой — если он безмятежен, значит, и она должна. Остаток вечера они провели у очага, читая друг другу вслух один роман, который нравился Рану. В центре событий была семья из четырёх человек, в которую однажды попал найденным отцом семейства мальчик. С его появления в доме поселился дух раздора и хаоса. Найдëныш стал любимцем отца, которого он опекал и велел не обижать, что до глубины души оскорбляло его родного сына, который постоянно донимал приёмного. В итоге тот вырос страшно мрачным и жестоким человеком, который, однако, был горячо влюблён в одну-единственную девушку — дочь приёмного отца. Книга была хорошей, красивой и в какой-то мере жуткой, однако полна едких реплик и наглого богохульства. Сразу вспомнился городок Гибли, но Леа попыталась отогнать мысли о нём. Она там больше не живёт. Пора было перевернуть эту страницу жизни. Наконец, когда глубоко стемнело, Ран без слов захлопнул книгу, поставил её на полку и протянул ей руку. Леа вложила свою крохотную, чувствуя тепло его тела, и стала странно спокойна. Волнение отступило, оставив после себя безмятежность и уверенность. Ран не сделает ей больно. Никогда. Спальня пребывла в полумраке, в котором Леа сумела разглядеть широкую кровать с висящим над ней крестом, небольшой столик с кипой книг, стул и шкаф в дальнем углу. Скромно и пусто, ведь она ещё не успела коснуться комнаты своей созидающей рукой. Горящие на столе свечи помогли ей не наткнуться на темнеющий комод и осторожно опуститься на кровать. Ран закрыл за собой дверь и взглянул на Леа. Та быстро отвела взгляд, молясь, чтобы её пылающего лица не было видно в отблесках огня. Она ждала, что Ран потушит свечи и поцелует её, но почему-то он не торопился. Поэтому, сцепив руки, она прилежно ждала, когда он подойдёт. Но молчаливые минуты медленно капали. А он всё не подходил, стоя спиной к ней перед столом, со скрещенными позади руками. Его высокая фигура источала такое странное мрачное торжество, что поневоле в её сердце закрались самые страшные страхи. Что, если он всё это время играл в хорошего человека, чтобы, когда она станет связаной с ним вечной клятвой, явить своё истинное лицо. И в тот момент Леа не подозревала, насколько была права. — Семья Акаши, — произнёс неожиданный Ран мрачным, будто не своим, голосом. Сердце в груди начало стучать как сумасшедшее, страх расползся по телу скользкими лапами. Леа, сглотнув, безотрывно смотрела на него ожидая, когда он вновь начнёт говорить. — Старший сын, Такеоми. Однажды на охоте застрелил волка — главу семейства, оставив его волчицу и волчат абсолютно уязвимыми. Они умерли через три дня после убийства их отца. За это Акаши обратился в полуволка и сбежал в лес. Там его — слабого и ни черта не понимающего, как выживать, — каждый день терзают другие волки. Когда он приходит в своё человеческое сознание, начинает взывать к сестре и брату, надеясь, что они его спасут. Но это тщетно. Тело покрылось испариной, задрожало крупной дрожью. Стараясь не паниковать, Леа позвала: — Ран?.. Но он, казалось, совсем её не слышал. Стоя в той же позе перед столом, он продолжил: — Тщетно, потому что его сестра повесилась. Покончила жизнь самоубийством, не в силах вытерпеть того, что оставшийся брат предпочёл ей другого мужчину. Сенджу состояла в порочной связи с родным братом Харучиë, за что вороны выклевали ей глаза и вырвали язык. Сам он вынужден томиться от невзаимной любви и потихоньку сходить с ума. Нездоровая привязанность убивает мучительнее, чем что-либо ещё. Леа услышала, насколько сильно изменился его голос. Из спокойного и мирного он превратился в гулкий, хриплый, свистящий, наполнился едким отвращением и даже ненавистью. Ей было страшно — страшно до громко стучащих зубов и склизкой дрожи, сводящей тело в судороге. Что есть сил стиснув кулаком ткань платья, она беззвучно заплакала, сбивчиво шепча молитвы. Тем временем Ран продолжал, не двигаясь: — Семья Шиба. Старший сын одержим религией, однако оправдывает ей все свои деяния, спихивая собственные грехи на Волю Господа. За это ему было суждено сброситься со скалы и медленно умирать на камнях с раздробленными костями. Младший, Хаккай, от своего безмолвного покорства лишился вначале голоса, а потом и зрения. Дочь же помышляла магией, чтобы убить старшего брата. Вязала из его найденных на подушке волос куклу по имени Вуду, которая являлась одной из самых тёмных подвидов магии. Но не успела — тот убил её раньше, вбив жалкое тело в стол длинными ржавыми гвоздями. После чего и покончил жизнь самоубийством. И ты, моя милая непорочная Леа, до сих пор считаешь, что это всё — Божье жестокосердие? Она дёрнулась, услышав, с какой нескрываемой ненавистью он к ней обратился. Сжала мокрыми пальцами крестик, висящий на шее, и тотчас выпустила — он был раскалённым, жëгся и жалил кожу. Внезапно поднявшийся за окном ветер заунывно пел свою похоронную песню. Леа глухо всхлипнула, упав на кровать спиной, начала судорожно мять простыни. Тот, кто стоял перед ней, явно не был человеком. — Кто ты?! — крикнула она отчаянно, срываясь на хрип. — Что ты такое?! — Семья Грэй, — продолжал он, словно не слыша её воплей, и голос его нарастал, становился мощнее и звучнее с каждым словом. — Жена, Ай, скормила новорождённого больного сына свинье, выдав его за мёртвого, не пожелав отдавать свою жизнь заботе о калеке. А спустя шесть лет её красавицу-дочь съела другая свинья, рождённая от первой. Ничего не знающий супруг спился и умер от болезни печени. Божья кара... Нет, — неожиданно он — или оно, — сорвался на громкий смех, раскатами грома раздающийся в ушах. — Нет, моя милая жена. Нет. Это не Божья кара. Это суд самой Преисподней. Огонь от огня, слышала ты такое? Клин вышибают клином? Ран рывком обернулся к ней. В мрачной полутьме, во вспышках огней его глаза сияли уже не фиолетовым — а ярким красным. Алые радужки, расширившиеся зрачки, хищный оскал, ненависть, исказившая красивые черты лица до безобразия. Леа уже инстинктивно, не осознавая, что делает, прильнула к изголовью кровати, хрипя и обливаясь слезами. С губ совались слова «Отче», — больше ничего на ум совсем не приходило, — рука мельтешила, крестя это чудовище. Он ухмыльнулся — насмешливо, издевательски, глумливо. Стоял всё также перед столом, только голову и повернул. — Ваше проклятие — вы сами, — сказал Ран или то, что в него вселилось. — Ваши грехи, ваша абсолютная наглость, ощущение безнаказанности... Я — лишь плод ваших бесчинств. Вот кто я такой, Леа. А имя мне... — Легион, — зашептала Леа, озарённая. — Ибо вас много. — Легион, — повторил он триумфально. — Ибо нас много. Ты не так глупа, какой казалось мне с самой первой встречи. Серде бухнуло глубоко в желудок. Налилось свинцом. Все воспоминания их коротких, но полных чувств встреч и касаний, поцелуев и смеха — все они были связаны не с человеком по имени Ран? А демоном, который овладел телом бедного человека? Неужели вся эта ласка и добро были лишь плодами его злоухищрений? — Но... — срывающимся голосом проблеяла Леа. — Но разве ты... человек? Рана на самом деле не было? — О, так тебя волнует лишь это? — вскинув брови, презрительно процедил Легион и сочувственно приподнял брови. — Нет. С самого начала был я. Я скитаюсь в этом облике по таким городам, как ваш Гибли, уже сотню лет, а может, и больше. Я видел. Я карал. Я очищал. И освобождал. Я появился из самых чёрных грехов людей. Гибли — не первый, но и не последний, — с этими словами он начал приближаться к кровати. Леа словно приковало к месту — не пошевелиться, не закричать точно так же, как было и в том сне. Он чеканил каждый шаг фразами: — Я буду видеть. Я буду карать. Я буду очищать. И буду освобождать, покуда существуют люди и грех. Легион остановился возле кровати, полный немого торжества и величественности. В его красных глазах искрился и отражался огнь из самого Ада, зрачки были сравнимы с бездной — глубокой, полной необъятной тьмы. Леа зажала рот рукой и снова схватилась за крест. Обжёг вновь, накалëнный добела, оставил страшный ожог на мягкой коже. Она тряслась и молилась, молилась и плакала, плакала и выла, глядя на демона расширившимися от страха глазами. Но даже в этом положении она знала одно: Господа и его милости, его кары и возмездия она боялась в разы больше. И это придавало ей силы. Силы верить, кровать на чудо, но... Он расхохотался. Как демон, как дьявол, коим являлся — так вот как выглядело исчадие Ада. Внутри всё свернулось в пульсирующий узел, встало комком в горле, грозясь вырваться наружу рвотой. — Глупая, глупая Леа, — притворно нежно прошептал Легион своим жутким голосом. — Неужели ты думаешь, что твои молитвы и крест помогут? Так почему же я, живя в доме, завешанным изнутри крестами, читающий молитвы наравне с остальными, способен выносить их жалкий вид? Способен шептать молитвы так, словно мне это ничего не стоит? Почему, знаешь? Леа помотала головой. В дьявольски горящих глазах Легиона вспыхнула ярость. — Не смей лгать мне, Леа, — его голос превратился в угрожающее рычание: — Ты знаешь. Знала уже тогда, когда не знали другие. Знаешь, почему, так говори. — Господь, — всхлипнула она и взвыла: — Господь отвернулся от нас. Его оскал стал довольным, глаза вспыхнули с новой силой. — Именно так, моя милая. Вы больше не находитесь под его покровительством. Он бросил вас, оставив на суд Преисподней. Поэтому люди умирали при жизни в великих мучениях, горели в агонии: лишь огонь способен очищать, Леа. Мучения равны огню, а огонь равен очищению. Очищение дарует покой и успокоение грешным душам. Я не такое чудовище, каким ты меня видишь. Я мучаю, но так же избавляю от страданий. Я вершу зло, но зло это в конце оборачивается добром. Как и всё в этом мире, глыпушка Леа. Как и всё. Он вновь развернулся и начал отмерять комнату ровным чеканным шагом, сложив руки за спиной, и что-то шептал себе под нос, изредка кидая на неё дикие взгляды, полные ненависти и злобы. Губы его дрожали, глаза безумно горели, волосы отражали свет, словно отторгая его. Леа просто смотрела, безудержно молилась и ждала, ждала, ждала. Ей казалось, что она вот-вот умрёт, и даже была рада этому. Всё, лишь бы не попасться в руки этому существу, умереть в агонии и проклинать Господа за то, что он бросил её в такое мгновение жизни. Тут он вновь заговорил, шипя и рыча от бешенства: — Но удивительная вещь: в этом прогнившем городе, среди чёрных запятнанных душ была одна белая крапинка, которая меня поразила. Чистая душа, не имеющая никакого огромного греха за сердцем. Ошибающаяся, но осознающая свои ошибки практически сразу после этого. Милая и любящая даже тирана-отца. Искренняя и доверчивая, как ребёнок, — теперь он вновь высился чёрной фигурой в изножье кровати. — Знаешь же, о ком я говорю. Но за тобой вёлся один грех, дорогая. То, что было в том сне. Сладострастие. Ты похотлива, Леа. И сейчас я это докажу. — Нет, нет! — истошно завопила Леа, но всё стало ровно так же, как во сне. Легион был слишком силён, она — истощена слезами, страхом и целым днём. Неужели она стала женой Дьявола перед лицом Господа? Простит ли он это ей? Или же он уже давно не отзывается на её молитвы и не улыбается на Небе, когда она взывает к Нему? Её неведение станет ли ей оправданием на Великом Суде? Он начал беспощадно сдирать с неё платье — рвал, кромсал, сдирал целые куски, пока наконец не дорвался до кожи, не обнажил полностью. Леа металась, лязгала зубами, кусалась и истошно вопила, но все попытки были безуспешными. От страха и паники, застилающей разум, она вначале не понимала ничего, лишь извивалась и выкрикивала молитвы, ревела раненыи животным и просила Господа не быть таким равнодушным к её судьбе. Тщетно. Легион рывком перевернул Леа на живот, словно её сопротивление ничего для него значило. Дыхание перехватило от ужаса, когда он разом сдëрнул с её тонкой шеи крест на тонкой цепочке — единственный оберег, надежда, спасение. Еë больше никто не защищал. Ни Христос, ни Господь, ни Дьявол. Она осталась одна. — Посмотри на себя, Леа, — начал он шептать исступленно, сминая её кожу жёсткими пальцами. — Твой проступок в том, что ты всё это время желала, чтобы тебя отымели. Словно животное, ты поддалась сладострастным мыслям, поставив плотское выше духовного: тебе было недостаточно клятвы, которую ты дала перед ликом Господа, который даже тебя не видел — не увидит сейчас. Она взвыла, когда он коснулся пальцами между ног, надавив туда серебром креста. Кожа запылала, запульсировала, начало жечь — до слез, вновь брызнувших из воспалëнных глаз. Леа дёрнулась, застонала от ужасающей боли грубого вторжения. Легион ввёл в неё пальцы, на кончиках которых устроил её крестик, начал быстро двигать ими, раздирая мягкие стенки, заставляя визжать от выкручивающей кончики пальцев боли — тело задëргалось в конвульсиях, спину заломило, тошнота подступила к горлу. Распластанная, зареванная, разбитая и содрогающаяся, она не могла ничего делать, лишь рвать пальцами простыни и молиться, молиться, молиться, пытаясь позвать к Господу, который покинул её именно тогда, когда она больше всего в нём нуждалась. Кровь вперемешку с соками сочилась из её лона, окропляя брызгами простыни — живот сводило от напряжения и адских мучений, которым Легион её подвергал. Это длилось практически вечность, которую Леа провела, глядя на равнодушно темнеющий и качающийся над ложем их любви крест. Он был перевернут. — Смотри, Леа, смотри, — рычал он, остервенело двигая пальцами и разрывая её изнутри. Леа, горя в огне боли и страха, лишь скулила и тряслась, глядя на перевëрнутый крест. — Ты чувствуешь, как сочишься соками, как трясëшься и всхлипываешь, словно последняя шлюха? Почувствуй это. Ведь наслаждение, которого ты так жаждала, должно обернуться тебе болью. Мучительной. Я должен не только оттрахать тебя, моя непорочная Леа. Я должен выжечь из тебя грехи огнём. Ты наверняка удивляешься, почему я могу держать твой бесполезный крест в руках и не извиваться в конвульсиях? Знаешь, почему? Потому что это вы его освятили. Для вас он святой, но я вижу лишь одно из лучших орудий для пыток. Для меня он не свят, для Бога — тоже. Но для вас, людей, нет ничего лучше. Поэтому я выжгу тебя именно им. Голгофа, — мелькнуло в голове у Леа. И тут же кожа между лопаток начала полыхать, саднить, расползаться от жара — Леа душераздирающе закричала, надрывая слабое горло, метаясь по простыням от сатанической боли. Её клеймили, выжигали на ней символы, словно на скоте, метили тем, что она считала священным — и даже так Леа ощущала, что крест, которым он давил на кожу, был перевëрнут. Кожа шипела и расслаивалась, ветер завывал за окном бесполезную молитву, в ушах звенело, а перед глазами маячили чёрные точки. Ей хотелось потерять сознание, провалиться в липкую беспросветную бездну, лишь бы не чувствовать этой разрывающей на куски адской боли, которую причинял ей Легион — но не могла. Что-то упорно не давало ей испустить дух, отпустить и наконец возжелать смерти. Возжелать смерти. Тело, мокрое от пота, слиплось с его телом, когда он без каких-либо слов или намёков вонзился в неё своим детородным органом, вновь разрывая её изнутри. Леа закричала ещё громче, проезжаясь по скользким от пота простыням и царапая нос о жёсткую ткань; не покидало ощущение, что её имеют острым рожном. Содрогаясь и ревя диким зверем, Леа терпела его вторжение и давление крестика, выжигающего мясо практически до костей. Сознание плыло, пальцы начали трястись в агонии, горло засаднило, словно она надышалась дымом и отравилась. — Это будет тебе уроком, моя милая жена, — зашипел Легион и натянул её на себя до упора — она содрогнулась, всхлипнула и прикусила зубами ткань простыни. — Тогда ведь крест жёг тебя, выдавая моё присутствие. Но ты не поверила ему — поэтому Он покарает тебя. Зажмурив глаза до багровых искр на изнанке век, Леа собрала остатки сил и что есть сил закричала, взывая со всей своей искренностью, не позволяя боли затуманить её Веру и Любовь к Отцу Небесному: — Господи! Господи, помилуй раба своего верного! Да святится Имя Твоё ныне и во веки веков. Не вводи, не вводи в искушение, но избавить от лукавого беса, что вторгается в плоть раба Твоего! — она почувствовала и услышала, как злобно рычит Легион и пытается выдернуть впаявшийся в мясо крест за цепочку. Чтобы новая боль не лишила её всяких сил к сопротивлению, Леа начала воззывать ещё отчаяннее прежнего: — Я взываю к тебе из самой пучины Преисподней, уповая на Суд твой справедливый и милосердный, а не на волю Дьявола, которому не принадлежу! Освободи душу мою и душу Рана от его кары жестокой и несправедливой! Сжалься и гряди! Ей, гряди, Господи Иисусе! — сорвалась она на визг — стëкла окон треснули, ветер ворвался в комнату, гоняя вой и холод. Крик Легиона, полный бессильной ярости и злобы, был последним звуком, который услышала Леа перед тем, как наконец упасть в бездну.𓆩⋆♱✮♱⋆𓆪
Он явился ей из света. Она проснулась из-за бьющих в лицо солнечных лучей. Леа поморщилась, отвернулась бездумно и лишь спустя несколько минут смогла осознать, что ей необходимо встать и как можно дальше бежать отсюда. Осторожно оглядевшись по сторонам, она увидела, что лежит на кровати. Их с Раном кровати, — или, точнее, с Легионом? — на чистых свежих простынях и в такой же идеальной ночнушке. Тело было тяжёлым и вялым после долгого сна, но для неё это было неважно. Раз она жива, ей срочно нужно было убираться от него подальше. Сделать хоть что-то, а не валяться на этой кровати, словно труп. За окном приветливо щебетали птицы, ветер поддевал занавески, вливаясь сладким запахом миндаля. Сами ветви — пышные, полные красивых розовых цветов, — приветливо врывались в окна своими ветвями. Но Леа насторожилась. Птицы и цветущий миндаль в начале ноября? На улице цвела весна. Она осторожно выглянула в окно и увидела прелестную картину цветущей природы. Кажется, была середина мая — ветви вишен и миндаля буйно цвели и чуть подгибались от веса цветов, белые головки нарциссов были повёрнуты к тёплому и ласковому солнцу, неподалёку увели яркие синие горечавки, а каменную тропинку обрамляли магнолии. Воздух терпко пах дождём и цветами, от него приятно кружилась голова, подкашивались ноги и в сердце воцарялось спокойствие. Но Леа не поддавалась красоте окружающего мира. Она не была здесь в безопасности. К огромному удивлению, на спине не обнаружилось никаких повреждений, кожа была мягкой, как у ребёнка. Леа, ещё немного покрутившись перед зеркалом, опустила платье и боязливо повела плечами, ничего не понимая — и в то же мгновение дверь в спальню тихоньку открылась. Страх обуял её с ног до головы — с нечеловеческой скоростью она рванула, не глядя, к открытому окну, намереваясь прыгнуть в него и сбежать, а после бежать, пока ноги не сотрутся и лёгкие на откажут. Бежать подальше от этого проклятого места и Легиона. С губ срывались молитвы, она вновь взывала к Господу и бездумно трясла крестик на шее — он не жалил, а спокойно ложился в ладони. Но Леа не успела даже поставить ногу на подоконник: чьи-то руки сомкнулись на талии, мягко потянули назад. Заплетающимся языком бормоча проклятия, Леа заплакала и начала ещё отчаяннее выкрикивать молитвы. — Успокойся, — раздался его удивлённый голос. — Милая, успокойся! Его прежний голос — мягкий, бархатистый, размеренный. Тот, в который она когда-то была так недолго влюблена. Сердце защемило болью. Слëзы едкой горечью выступили на глазах. — Нет! — закричала Леа с остервенением, стараясь не поддаваться очарованию его голоса. — Я знаю, что это ты, Легион! Я не куплюсь на твою грязную ложь ещё раз! Я сожгу этот проклятый дом, и тебя вместе с ним, и... Тут он резко развернул её к себе — зубы клацнули то ли от страха, то ли от сильного рывка, — и властным, но всё ещё человеческим и мягким голосом спросил: — Что с тобой случилось, Леа? Тебе виделся сон? Леа с яростью посмотрела Легиону в лицо, готовая вцепиться зубами в его горло, но обомлела, мгновенно теряя весь свой настрой на сопротивление. Это был Ран. Белое лицо, красиво очерченные губы, изящный нос, пушистые брови и ресницы и... Светло-карие глаза. Не фиолетовые. Не красные. Обычные, человеческие карие глаза, будто пронзëнные насквозь лучом солнца. Это была последняя капля её безумия и возможного сопротивления. Вцепившись пальцами в мужские руки, Леа громко разрыдалась. Она знала, что нельзя верить бесам — нельзя верить бесам лукавым, бесам просящим, бесам плачущим, бесам, притаившимся в углу спальни, смотрящим на неё спящую, не верить, не верить бесам. Но разве перед ней не человек? Разве своей молитвой она не высвободила свою и его души из плена Дьявола? Можно ли верить ему? Как узнать, что он не лжёт? Не играет на том, что её рассудок чуть пошатнулся после того случая? Не верь бесам, Леа, — раздавался в голове голос разума. — Не верь, не верь, не верь. — Ты так долго спала, моя милая, — зашептал Ран, когда она немного успокоилась и притихла в его объятиях. Он сидел на полу, прижимая к себе полуживое женское тело, измождëнное сном, страхами и агонией. Леа, уткнувшись носом в его живот, просто монотонно моргала и слушала родной любимый голос, чувствуя, что вот-вот сойдёт с ума. — В ночь нашей свадьбы... ты неожиданно упала в обморок и с тех пор не просыпалась. У тебя была горячка, ты очень громко кричала и плакала. Иногда даже дралась сквозь сон. Я очень за тебя испугался, Леа. Никогда не было настолько страшно, как этих два месяца. Дрожь потекла по телу сверху вниз, парализуя мышцы и внутренности. Не свои голосом она спросила: — Я... Я была одержима? Ран заглянул ей в глаза с нескрываемой нежностью и осторожно кивнул. — Да. Очень сильным духом, который мнил себя Легионом. Он рассказывал о жителях твоего городка, которые по очереди умирали от самых страшных обстоятельств. Я не решусь тебе рассказать всё... — Нет! — тут же закричала Леа и вцепилась руками в его руки. — Ты должен рассказать мне всё! В его глазах мелькнуло удивление и протест, но видя, в каком сейчас Леа состоянии, он коротко выдохнул и кивнул. — Рассказывал о том, как один превратился в полуоборотня, его сестру нашли повешенной... Много ужасающих вещей, которых я не стану озвучивать. Тебя он обвинял в плотской страсти — но после этого ты начала громко кричать, всё вперемешку: и молитвы, и проклятия, и предзнаменования, и просьбы помочь. Мы с твоим отцом были практически бессильны перед этим Дьяволом. Епископ Келпи епархии Агео помог нам вернуть тебя, моя любовь. Я так долго ждал, когда ты придёшь в себя. Он наклонился и горячо поцеловал её в приоткрытые губы — опустошённую, практически выпотрошенную, безмерно удивлённую, ничего не понимающую. Леа даже не ответила на поцелуй, а лишь беззвучно заплакала, вспоминая все те ужасы, которые видели ей во время горячечной агонии. Она была одержима. И наверняка его голосом говорила Рану и отцу эти ужасные слова. Широкая тёплая ладонь погладила её по щеке, заправила за уши пряди волос, остановилась под подбородком. — Моя красавица, — с нежностью произнёс он, вытирая слëзы с женских щëк. — Я чуть не потерял её. Как хорошо, что ты вновь здесь, Леа. — Я тоже это всё помню, — всхлипнув, прошептала она и потëрлась о его ладонь. — Я словно бы жила там... Теперь всё ясно. Я была одержима злыми духами. — Да. Ты назвалась Легионом. Помнишь ведь Евангелие от Марка? — Да. «Имя мне Легион, ибо нас много». Одно из чудес Христа. Так хорошо, что всё это было просто видением, — она приподнялась и, обхватив его лицо руками, горячо поцеловала Рана в губы. — Мне было так невыразимо страшно. Там Легион вселился... в твоё тело. Там ты был им. Ран отрицательно покачал головой и улыбнулся. — Там, но не здесь, Леа. Ты должна знать, что нечисть не может переносить вида креста и звука любой молитвы. Вспомни, как Христос изживал их из человека. Если твоя вера тверда и неотступна, они не смогут тебе навредить. — Да. Не могут. Бог всегда будет с нами. — Аминь. Леа обняла его, прижалась изо всех сил и счастливо вздохнула, ещё не до конца придя в себя. Она может подумать об этом чуть позже, когда успокоится сердце и тело наберётся сил. Тогда у них будет много счастья, любви и детей. Как хорошо, что это зло не смогло сломить их обоих. Зло, что распространялось по свету подобно лихорадке. Внезапно в голове ясно раздался угасающий, но всё ещё величественный голос Легиона: — Legio mihi nomen est, quia multi sumus. Vale, Lia! И Леа, полностью успокоившись, сжала ладонью холодный крестик и ещё раз поцеловала Рана.