Моя любовь на пятом этаже

      Однообразные серые хрущёвки возле автобусной остановки давно стали родными для глаз. Чуть приглядевшись, можно было заметить стоящую на балконах рассаду или редких кошек, хищно разглядывающих через окно пролетающих мимо птиц. Крепкий ясень в палисаднике медленно желтел, склоняя ветви над лысыми покрышками шин.       Хаск смотрел прямиком на застеклённое окошко пятого этажа, где горел редкий свет одного из бессонных хозяев уютной пятиэтажки. Он узнает эти шторы, с проглядывающей кружевной тюлью из тысячи. Шаг становится реще и ходьба постепенно сменяется бегом. Известная асфальтная тропинка, тянущаяся прямиком до заветного подъезда с железным домофоном со стёртыми на кнопках цифрами и впалой решёткой, цвела мелкими лужами. Носок кроссовка хлюпает, стоит наступить на один из водянистых цветков, но Хаску всё равно на грязную обувь и забрызганные джинсы. Всё, что волнует — это медленно открывающаяся железная дверь.       На крыльце подъезда стоит его полуночная звезда. Яркий маяк, что светит куда лучше мигающего фонаря над головой и прикрытой плотными тучами луной. Долговязый парень неловко мнётся у входа, бегло поправляет спутанные волосы, в последний раз оглядываясь на лестничный пролёт, и тихо прикрывает скрипучую дверь. Хаск улыбается, тормозя у самых ступенек, и протягивает руку открытой ладонью вверх.       — Менің махаббатым, мен сені көргеніме қуаныштымын.       Горячая ладонь отдает электрической искрой. Козырёк подъезда скрывает их от любопытных взглядов случайных свидетелей, решивших на ночь посмотреть в окошко соседей или бессонных гуляк.       — Опять ты на своём казахском. Знаешь ведь, что не понимаю.       Светлая улыбка озаряет темноту ночи, и Хаск прикрывает глаза, осторожно целуя ладонь.       — Антоша, ты такой красивый.       Антон спускается к нему в чёрных резиновых тапочках на босую ногу и в большой олимпийке, явно стащенной под шумок у брата. Потёртые пижамные штаны с обвисшими коленями смешно топорщатся, когда парень безуспешно пытается подтянуть шнурок на поясе потуже, орудуя лишь свободной рукой.       — Да. Я сейчас просто звезда телеэкранов. Уверен, моим облезшим коленкам завидует весь Голливуд.       Хаску всё равно на тихое ворчание, он только аккуратно касается лица, заглядывая в манящие глаза. Фонарь, стоящий рядом с подъездом, лениво мигает, будто не разобравшись, хочет он сегодня гореть или нет.       Кожа у Антона нежная. Того глядишь, лопнет под напором смуглых пальцев. Да и руки у Тоши, как у музыканта: аккуратные, с длинными вытянутыми пальцами, чистые. Хаск, подрабатывающий после универа грузчиком, мог похвастаться лишь мозолями и занесёнными в кожу занозами.       — Моя звезда, ты почему без носков? — Антон на замечание закатывает глаза и тянется ближе, опаляя горячим дыханием. Хаск искушению не поддаётся, стойко придерживаясь намеченного курса разговора, — Замёрзнешь ведь.       — А ты меня согрей.       Оборона рушится, когда мягкие, чуть влажные губы касаются его, обветренных и колючих. На секунду Хаску становится стыдно за утреннюю щетину, что он лениво оставил на завтра и, наверное, до ужаса несвежего дыхания, скрытого при помощи мятной жевачки. Но вся тревога испаряется с игривого укуса и шершавого языка, проникающего внутрь. Антон приобнимает за шею, воруя дыхание и нагло проходясь по зубам. Хаск отвечает с тем же напором, ощупывая нёбо и сплетаясь с чужим языком.       Тоша отстраняется и тяжело шепчет в самые губы:       — Если отец узнает, что я не в кровати, а здесь, с тобой, то он тебя пристрелит.       — Плевать, — Хаск улыбается, аккуратно проводя большим пальцем по мелким, едва видимым веснушкам на бледном лице, всматриваясь в манящие глаза. Жёлтый фонарь снова мигает, игриво отсвечивая на пепельных волосах, а в голове роится тысяча желаний, не озвученных с той самой первой встречи, когда Хаск увидел его.       Их дорожки свела студвесна. Тоша вместе с театральной группой должен был ставить постановку, а Хаск, как саксофонист с корочкой о законченной музыкальной школе, подписался играть на сцене вместе с другими студентами за халявный зачёт по искусствоведению. Антон тогда случайно обронил распечатки с текстом, а Хаск любезно помог их поднять. Короткий взгляд на светлые, практически белые волосы, быстрое касание рук и звонкое «Спасибо» со стороны повёрнутой спины. Он лишь успел подумать про себя: «Дылда», и забил, возвращаясь к репетиции и не придавая никакого значения пареньку, до слепоты погруженного в многочисленные бумажки.       Потом во время перерыва милая первокурсница со светлыми волосами принесла целый разнос выпечки. Уже подостывшей, но всё такой же ароматной.       — Ребята, угощайтесь! Мы с Агатой вместе готовили.       Кто такая Агата, он не знает, но немая благодарность отдаёт тянущей болью в животе.       Хаск ждал до конца, когда на жёлтом пластмассовом подносе, обернутым в полиэтиленовую плёнку, осталась лишь одинокая сосиска в тесте. Маслянистая, с чуть подсохшим тестом, она манила голодного студента, отсидевшего с утра пять пар. Рука непроизвольно потянулась вперёд, касаясь чужих пальцев.       Тогда Хаск впервые увидел его глаза. Разноцветные. Гетерохромные. Один голубой, а другой зелёный. Это показалось настолько завораживающим, что слова, вылетевшие из тонких, блестящих розовых губ, звучали, как беглая мелодия струн:       — Бери. Я не голоден.       Хаск тогда только покачал головой и разорвал несчастную булку пополам. Нежная улыбка и тихие слова благодарности уже тогда надолго осели в сознании, на самой подкорке. Они неловко ели холодную сосиску в тесте, одну на двоих, переглядываясь через весь зал. Антон сидел на сцене, поджав колено к груди и свесив другую ногу вниз, всё так же изредка роясь в бумажках. Хаск сидел на третьем ряду, у самого края. В чехле по соседству одиноко ютился саксофон.       Его имя он узнает случайно, когда режиссёр проводил взбучку, ругая актёров за неправдоподобную игру. Только Антон получает заслуженный комплимент и лёгкое замечание за случайный пас рукой. Играл он и вправду замечательно. Редкие репетиции, увиденные краем глаза, оставляют неизгладимое впечатление о юноше с влюбленными глазами, читающими текст.       А затем всё так же по чистой случайности они оказались после репетиции в одном автобусе. Наверное, Антон и раньше ездил по этому маршруту, но Хаск никогда не обращал внимания, погружённый в экран телефона. Как-то неожиданно для самого себя стало привычно искать среди вечерних пассажиров беловолосую макушку, стоящую в самом хвосте салона. Держась одной рукой за поручень, Антон горбил спину, что-то усердно рассматривая в телефоне. Судя по тому, как медленно бегали глаза, а палец изредка скользил по сенсору, он что-то читал.       Антон всегда выходил двумя остановками раньше. Хаск провожал его взглядом до дверей, рассматривая через окно высокий силуэт, скрывающийся во дворах серых пятиэтажек. Когда студвесна прошла, а репетиции прекратились, Хаск решился заговорить первым, чтобы не потерять глаза, жадно рассматривающие реплики на бумаге.       — Привет. Я Хаск. Тот парень с которым ты разделил сосиску.       Начало для разговора он выбрал неудачное. Впрочем, Антон только улыбается, убирая телефон в сторону. На экране и вправду маячил какой-то текст.       — Привет, Хаск, с которым я разделил сосиску. Меня зовут Антон.       Пытаясь убрать неловкость, Хаск снова смотрит на сжатый в руках телефон.       — Что читаешь?       — Чехова. Вишнёвый сад. Мы скоро пьесу в театре ставим, где я подрабатываю.       Хаск кивнул, уточнил про работу в театре, спросил название и предложил обменяться соцсетями. Антон согласно улыбнулся, и на экране высветилась ссылка на аккаунт с манящим названием: Ангел.       — Правда смешно? Творческий псевдоним.       Хаск кивает, но не смеётся, разглядывая аватарку, где Антон стоит в обнимку с какой-то девушкой, с нежно-персиковыми волосами, по всей видимости, крашенными.       — Твоя девушка?       Звонкий смех в полупустом автобусе разряжает обстановку и на них оглядываются оставшиеся в салоне пассажиры, что, видимо, как и они, ехали до последних остановок. Хаск на конечную. Антон на две остановки раньше.       — Нет, это моя подруга. Бэла. Можешь поискать её в друзьях, но на всякий случай у неё никнейм: Вишнёвая бомба.       Хаск опять кивает, но искать улыбчивую девчонку не тянется, продолжая рассматривать худого парня, что щурится в объектив камеры. Даже на цифровом снимке можно было увидеть горящие жизнью глаза, говорящие о любви куда больше, чем философские трактаты, заданные в скучном вузе, куда Хаск поступил из-за неимения других вариантов.       Оставшуюся часть поездки они обсуждают книги. Вечером, уже дома, в кровати, Хаск пишет Антону короткое приветствие и отправляет ссылки на обсуждаемые ранее произведения, он зачитывается присылаемыми Ангелом рассказами, оставляя короткие комментарии по ходу прочтения. Совсем скоро помимо разговоров о литературе переписка полнится мемами и историческими фактами, брошенными вскользь. Антон любит, если Хаск бросается в упоминания интересных дат и событий. А тот лишь шире улыбается, когда постепенно в видеосообщениях всё чаще появляется котёнок по имени Наггетс.       Незаметно для себя он начинает посещать театр, где работает Антон. Живя в городе всю свою жизнь, Хаск даже не знал о его существовании, хотя всё время проезжал рядом.       Закулисье, в которое ход ему был заказан, скрытое от глаз зрителя, представляется в самом настоящем, рабочем виде, с измотанными костюмерами, недовольными подмастерьями и спешащими актёрами. Тем не менее, он видит любовь в уставших лицах и замечает горящие глаза, полные предвкушения. Ему это нравится. Особенно нравится помогать таскать огромные букеты Тоши до самого дома. Заходить после постановки в подъезд с зелёными обшарпанными стенами и деревянными покошенными перилами и идти пешком вверх на пятый этаж.       Не нравится в театре только одно. Если точнее, один. Валентин.       Хаск знакомиться с этим наглым, чуть хамоватым парнем, что привлекал внимание всего коллектива в гримёрной, издалека. Выше Антона, худой, с легким прищуром и острой улыбкой он представлял из себя настоящую угрозу. Стоя в ожидании, когда лампочка над выходом гримёрки загорится, он подмечает аккуратные поглаживания по бледной шее и наглые прикосновения к лицу Тоши прямо у самого выхода на сцену. Сам он себе такого позволить не мог. Особенно неуютно становится, когда Хаск подмечает блестящие глаза Антона при взгляде на этого самого расфуфыренного Валентина.       И тогда Хаск решается, посылая страхи к чертям. Потому что если он не попытается, то Валентин победит без боя, наверное, даже не подозревая, что за Тошу между ними велась хоть какая-то битва.       Он честно старается не краснеть и не мямлить. Вот только признание выходит скомканным и резким. Таким же резким, как их первый поцелуй. Антон словно и ждал от него этих слов, жадно впиваясь в губы и обнимая за шею. Хаск отвечал не менее напористо.       И вот, он стоит у хрущёвки, обнимая Тошу за талию и рассматривая светящиеся влюбленные глаза.       — Сам-то хорош. Дождь скоро, а он припёрся в ночи, как Дон Жуан. Тебе ещё обратно домой топать, — Антон ворчит, чуть дуя губы. Хаск кивает, крепче сжимая талию.       — Здорово. Заболею, а ты будешь лечить меня. Не сходим с тобой на пары недельку, проваляемся у меня в постели.       Антон смеётся, спешно нашёптывая стихи, заученные накануне выступления. Хаск тонет в тихой речи, целуя напоследок бледный висок. Возвращается он поздно ночью, под сильный дождь, проникающий под осеннюю куртку.       На утро он просыпается с больным горлом и непрекращающимся ознобом. Больничный Хаск проводит в обнимку с Антоном и разучиванием чужих реплик.