лихая доля нам отведена;
не счастье, не любовь,
не жалость и не боль —
одна луна, метель одна,
и вьется впереди Дорога Сна
♫ Мельница — Дорога Сна
Печален был Аман в те дни, когда готовилось воинство нолдор к Исходу. Цветущий благословенный край словно потускнел, утратив все краски в тоске по детям своим, и соловьи не пели, и ветра стали холодными, и звезды стали менее яркими, и цветы опустили свои головки. Была ли эта земля благословенной, когда на нее пролилась кровь эльфа? Когда сюда принесли смерть? Когда прозвучала Страшная Клятва, данная восьмерыми воинами? Аман разрывался. Нолдор разрывались — уходить или остаться? Последовать в неизвестность или лишиться родных? Анайрэ стала тенью самой себя, выплакав все глаза. Эарвен, Дева-Лебедь, тихая и нежная, неожиданно оказалась тверже, чем все думали; именно она утешала разбитую Анайрэ, она же и уверяла ту, что не нужно следовать за мужем. Нужно подождать, они вернутся, они поймут, что ошибались. Под словом «они» подразумевались только Нолофинвэ и Арафинвэ. Они могли вернуться. Они могли даже передумать и не уйти совсем — пусть и маловероятно то было, особенно в случае Нолофинвэ, который пылал черным пламенем нолдор не хуже Феанаро. Могли вернуться либо не уйти и их дети. Но никто даже не предполагал, что такое возможно с Феанаро и феанорингами — те уходили навсегда, и путь обратно для них лежал только в Чертоги Мандоса. На Нерданель смотрели с сочувствием, как на вдову, как на Индис, которая, безутешно оплакивая мужа, жила теперь в Валимаре с дядей своим Ингвэ, и из всех детей с ней осталась только старшая дочь. Нерданель было очень легко подружиться с Индис; их судьбы оказались удивительно похожи, только Индис не бросил муж. Та и другая эллет оставались одни, без супруга, без детей, одна в доме дяди, другая — в доме отца. Они понимали друг друга лучше всех, иногда Нерданели казалось, что Индис такая же родная ей, как и ее мать, но ни матери, ни отцу, ни Индис она не сказала о своей новой тайне.***
— Скажи мне в последний раз, — бросил Феанаро, войдя в покои Нерданели, где она все чаще проводила время — одна либо в компании Эарвен. — Скажи мне, Нерданель Мудрая, пойдешь ты со мной либо окончательно отказываешься от меня? От нашей любви? Она сидела за маленьким столиком, перебирая камни — рубины, алые, как кровь, как пламя, как ее собственные волосы. В последнее время Нерданель работала только с рубинами; в особенности ей нравился цветок, вырезанный из камня совсем недавно. — Нерданель… Тень Феанаро накрыла поверхность стола. Эллет подняла глаза; было так странно понимать, что этот чужой мужчина совсем недавно был ее. Что еще не так давно они были близки, и не только их фэа, но и хроа сливались воедино. Она любила Феанаро, любила его пламенный дух — он и в постели был пламенным, страстным и неутомимым, но теперь теми же устами, какими целовал ее, он сам же обрек себя на гибель, произнеся Клятву. — Скажи мне, — Феанаро не потребовал — попросил. Почти взмолился, — Скажи, что пойдешь со мной. Ты нужна мне. — До сих пор я не была тебе нужна, — холодно откликнулась Нерданель. — В своей жажде мести ты забыл и обо мне, и обо всех, кроме самого себя. Я не могу следовать за тем, кем ты стал. — Кем же я стал? Нерданель подняла взгляд на мужа. Как бы он ни злился, а один такой взгляд был способен унять его пыл — раньше. — Ты — слеп, Феанаро. Ты ослеплен, но не кровью отца твоего, а блеском Сильмариллей. Вот, в чем правда. Ты не вернешь Финвэ. Ты не убьешь Моргота, ибо Моргот — вала, бессмертный, один из тех, кто создал Арду. Если же ты и вернешь Сильмариллы, то… будет ли в этом для тебя счастье? Феанаро молчал, и казался натянутой тетивой — тронуть, и выпустит стрелу. Или лопнет напополам. Кто-то мог бы и испугаться такого гнева, но Нерданель знала: если муж вздумает крушить мебель, то точно не в ее присутствии. Он уважал ее, даже сейчас. Наконец он разомкнул плотно сжатые губы и спросил только одно: — Это значит «нет»? — Нет, — просто ответила Нерданель. — Я любила тебя, Куруфинвэ. Я была счастлива с тобой. Я любила и люблю всех наших детей, и благодарна, что ты подарил мне счастье стать их матерью. Но… — Но ты боишься! — запальчиво воскликнул Феанаро. — Или тебя подговорила эта альквалондская тэлери! О, она не Лебедь, она истинная змея! — Ты сам только что назвал меня Мудрой, — Нерданель слегка склонила голову набок. — Если я мудра, стала бы я идти на поводу у других? Я сама приняла решение. Это было тяжело и горько, но стоит это признать: наши пути расходятся. Наши фэа связаны, но наши дороги ведут в разные места. Тебе — Средиземье и вечный бой. Мне — Аман и вечная скорбь. Лихая доля отведена нам… не счастье, не любовь и не радость. Не теперь… Она протянула руку к нему. Взяв ладонь жены, Феанаро запечатлел на тыльной стороне наицеломудреннейший поцелуй — такой, какой предназначен для чужих. — Да будет так, — проронил он. — Прощай, melda. — Прощай, — прошелестела Нерданель, неотрывно глядя на спину удаляющегося мужа, на его неестественно прямые плечи. Ему было тяжело, она это знала, и ей хотелось бы утешить его, догнать, обеими руками обхватить со спины, прижаться носом к шее и обещать, что не бросит, и клясться, что любит, потому что любила, что бы ни говорила, а до сих пор любила, потому что его нельзя было не любить, когда она знала его до мелочей, видела в нем не заносчивого жестокого принца и не гордого властного короля, а любящего мужчину, всей душой увлеченного своим делом изобретателя, нежного к детям отца и потерянного рано осиротевшего ребенка… и ему была нужна ее поддержка и любовь. Очень нужна. Но… Пока никто не видел, Нерданель положила ладонь на живот. Еще не выпуклый, еще плоский, еще ничего в ее облике не говорило о том, что эллет носила в себе новую жизнь, но жизнь в ней уже была, и этой жизни Нерданель была нужна больше, чем мужу и уже взрослым сыновьям. И эта жизнь могла быть… особенной. Последнее дитя Феанаро. Первая новая жизнь в Амане после того, как сюда принесли смерть. Может, стоило… Нет. Нерданель даже головой покачала — самой себе. Не стоило. Феанаро все равно не остановило бы это, а если бы и остановило, он и их сыновья все равно мучились бы от гнета Клятвы, что отныне довлела над ними. Они уйдут, и уйдут погибать. Дитя же это останется с ней — не благословение ей, а утешение. Прощальный подарок Феанаро и знак прощения лично для Нерданели от валар… но не благословение. Дети эльдар рождаются в мирные и благостные времена, а дитя, рожденное, когда привычный мир трещит по швам, несет что угодно, но не счастье. Говорят: кто посеет ветер, пожнет бурю. Что будет с тем, кто посеял пламя?***
Роды ни разу не приносили боли Нерданели, и вынашивать детей ей никогда не было трудно. Сильный дух дочери Махтана позволял ей легко справляться с этим, и семерых сыновей она произвела на свет с радостью и трепетом, но не более. Теперь же… Нерданель начинала понимать Мириэль, чья фэа слишком истощилась в родах — либо ее дитя было столь же сильным, как его отец, либо сказывалось того самого отца отсутствие, ибо ребенок в чреве эллет нуждается равно в обоих родителях, но как бы там ни было, а ей часто приходилось проводить время в садах Ирмо, среди майа свиты Эстэ, которые танцевали с ней, пели ей песни и плели для нее венки из цветов. Часто Нерданель вела беседы с самой Госпожой Утешения, слушая дивные рассказы валиэ, пока нежные руки той перебирали рыжие волосы эльфийки. Там, в садах Ирмо, под светом звезд Варды, и родилось ее дитя. Дочь. Нерданель ждала сына, она привыкла, что дает жизнь одним сыновьям, и была очень удивлена, увидев, что на этот раз родила дочь… но, когда малышка открыла глаза, Нерданель вскрикнула. Лишь здравый смысл, благодаря которому ее называли Мудрой, выдержка и усталость от родов не позволили ей попросту отбросить или выронить ребенка. Майар кинулись к ней, Эстэ, бывшая здесь же, обняла за плечи, но даже в объятиях владычицы над покоем всех фэа Нерданель трясло. У этой девочки были такие глаза… такие знакомые глаза. Глаза Феанаро. — Воистину, пламенный дух, — услышала она ровный металлический голос Вала Судьи, и робко подняла глаза на фигуру в черном плаще. — Дочь своего отца. Дочь-без-отца. Она родилась в эпоху великих перемен… Это не обычная эллет. Неисчислимо количество правил, которые она нарушит. Кого-то она погубит, кого-то — спасет… Она не вершительница судеб, нет, — смилостивился Намо, увидев испуг Нерданели. — И она не исправит ошибки отца, и не спасет братьев. Те сами выбрали свой путь. Она выберет свой… но она дочь Феанаро. Это ее дар и проклятие… Нерданель крепче прижала младенца к своей груди. Вдруг ей так сильно захотелось, чтобы рядом оказался муж — захотелось увидеть, как он бы отреагировал на рождение у него девочки. Он неплохо относился к Ириссэ, дочери Нолофинвэ, восхищался Артанис, дочерью Арафинвэ, хотя они с последней и не ладили… Нерданель испытала отчаянное желание увидеть Феанаро с их дочерью. Но Феанаро был далеко, и даже атарэссе девочке дать было некому. Только одно имя она пока могла получить, материнское. — Феалот, — прошептала Нерданель. — Тебя зовут Феалот. «Пламенный цветок». Дочь своего отца — какое еще имя она могла носить? — Hina Naro, — веско проронил Намо, и Нерданель снова содрогнулась, ибо эти короткие два слова — эпессэ, данное при рождении — прозвучали истинным пророчеством. Пламенный Цветок, Дитя Огня… что же за судьба могла ждать эту девочку, мирно заснувшую на ее руках?