Когда цвета причиняют боль

У Твелва акустико-цветовая синестезия. Это значит, что когда он слышит что-то, то непроизвольно ассоциирует этот звук с каким-то цветом. Например, скрип качелей — светлый коричневато-серый, а голос самого Твелва варьируется от бледного оранжево-жëлтого до светлого оранжевого. Это интересно. В мире не существует двух звуков с абсолютно одними и теми же цветами. Они отличаются хотя бы на полутон, но и это бывает редко — в основном отличия более явные. Благодаря этому Твелв может запоминать имена, телефонные номера и многое другое, что явно пригодилось бы в жизни не только ему, но и любому другому человеку. Это полезно. Твелв не знает, каково жить без синестезии. Каково это — не видеть в рëве полицейской сирены вспышки жëлтой серы. Он не может понять жизни без этой тесной связи цвета со звуком, потому что не имеет возможности отключить свою синестезию. Возможно, он не всегда может назвать оттенок, который видит своими ушами, но каждый раз, когда он находит подходящее название, что-то внутри Твелва встаëт на своë место. Салют во время летнего фестиваля мандариновый. Взрыв в правительственном здании Токио — люминесцентный ярко-оранжевый. Это правильно. И Твелв ни в коем случае не считает свою синестезию проклятием. Это нормально. Полезно, правильно, иногда приятно. Это делает его жизнь интереснее и чаще всего не доставляет проблем. Да, чаще всего. Исследовательский центр заставил Твелва бояться и испытывать неприязнь к цветам, в которые когда-то были окрашены пугающие и неприятные ему звуки. Дети, разбивая головы об пол в тщетной попытке избавиться от боли, кричали алым. Голоса учëных, под наблюдением которых они жили, всегда были призрачно-белого цвета, как на подбор. Огонь, поглотивший Файв, трещал жжëным апельсином. А приглушëнный плач Найна по ночам как был, так и остался горечавково-синим. К счастью, точно таких же цветов не имеет больше ни один звук на свете. К сожалению, есть звуки, чьи цвета похожи на те так сильно, что их можно по ошибке посчитать одинаковыми. Объявления, сделанные через громкоговоритель, имеют карминово-красный цвет, а крик косатого селезня, как узнал Твелв, находясь в Аомори, оказался пламенной маджентой. Эти два оттенка почти такие же, как алый цвет болезненных детских воплей. Хорошо, что люди не очень часто общаются через рупор, а косатые селезни не водятся в Токио… Шум двигателя самолëта оказался оттенка «магнолия», что лишь чуть-чуть глубже и ближе к фиолетовому, чем призрачно-белые голоса учëных из исследовательского центра. Твелв надеется, что это не помешает им с Найном, когда в выполнении своего плана они дойдут до пункта с аэропортом… Бенгальские огни трещат красно-буро-оранжевым оттенком, почти идентичным цвету пожара. Это досадно, потому что Твелв всегда хотел зажечь бенгальские огни, но теперь, когда у него есть возможность, он не может насладиться этим без фантомного жара и жжения на коже. Без ужаса перед жжëным апельсином огня. И это только некоторые из триггеров… Конечно, их больше. Все они пугают, причиняют боль… и бесконечно злят Твелва. Потому что исследовательский центр, «община» преследует его, их даже спустя годы после того, как они выбрались оттуда. Память о тех событиях тянет их вниз, как гиря, привязанная к ноге. Не даëт наслаждаться остатками отмеренного им времени. Из-за алого невозможно наслаждаться пламенной маджентой, из-за жжëного апельсина — красно-буро-оранжевым. Из-за призрачно-белых голосов невозможно спокойно реагировать на магнолию самолëтных двигателей, из-за жëлтой серы полицейской сирены — на лазерный лимон автомобильной сигнализации. Твелва это так достало. Он никогда не считал свою синестезию чем-то плохим. Наоборот: она полезна, правильна и так далее. Он никогда не хотел избавиться от неë насовсем. Но когда им с Найном приходится менять маршрут или отменять планы из-за этих глупых ассоциаций звука с цветом… Когда ему приходится выполнять дыхательные упражнения из-за этих глупых триггеров и собственных реакций на них… Когда цвета причиняют боль, Твелв не может не думать о том, как здóрово было бы уметь отключать синестезию.