***
Чонин бы не отказался от утреннего секса, такого медленного, крайне нежного, чтобы удовольствие казалось молочным шоколадом, сладостью отзываясь в теле, но Сынмин лишь поцеловал в лоб и щелкнул по носу, когда Ян предпринял попытки пробраться ручонками под его футболку. На сегодня у них запланирована поездка к Чану. Сынмин даже представить этого не может, вряд ли получится угадать какую тему начнет Бан: спросит о их знакомстве или сразу поведет Чонина показывать рога, которые добыл на охоте. И Ким любил дядюшку за обе личности, что таились в нем. — Тебе точно ничего не болит? — Сынмин подкрадывается сзади, кладя руки на чужие плечи. Он медленно разминает немного затекшие мышцы, слушая тихое дыхание младшего. — Точно, — звучит умиленно. — Мне приятно, что ты заботишься обо мне, но было бы намного приятнее, если бы ты разложил меня на этом ковре. Ян разворачивается, ногами и руками обнимает Кима, сидя напротив тлеющего камина. Он, с такими хитрыми глазами-искорками глядит в красивое лицо, совершенно без стеснения припадая к мягким малиновым губам. — Нинни, я все понимаю, — смеется старший в поцелуй. — Но частый секс может сильно вымотать тебя. — Я полон сил и желания прыгать на тебе, пока не отключусь. Глаза Сынмина округляются, парень ошарашенно отстраняется, руки упирая в худые плечи. — Куда поделся тот стеснительный мальчик, который боялся в слух произносить слово "секс"? — с глухим смешком звучит вопрос, на который Ян хитро усмехается. — Даже не знаю.. — тянет он, седлая чужие бедра. — Может быть ушел вслед за девственностью, которую ты забрал вчера ночью, — не давая и возможности ответить, Чонин припадает к такой излюбленной шее. В тот полдень, повинуясь желаниям блондинистого парня, Сынмин любил его около тлеющего камина.***
— Да, разумеется, мы выйдем в три, будем у тебя ближе к четырем. Прогуляемся по деревне, хочу показать Чонину несколько красивых мест, — болтает Ким по телефону, оглядываясь через плече на довольного, утонувшего в ласке младшего, нежущегося на диванчике. — Отлично, я как раз к этому времени буду дома. Что приготовить к ужину? — в голосе Бана слышится улыбка. — Давай вместе приготовим? Как в старые добрые. — Слушаюсь и повинуюсь. Очень жду вас, Минни. Будь аккуратен в дороге. Сынмин пообещал быть, не отвлекаясь на телефон и другие глупости за рулем. Он спиной становится а окну, опираясь бедрами об деревянный подоконник. Темные глаза бегают по оголенной груди, прямых плечах и худых руках. Его локти и костяшки на ладонях остры, как и скулы, и отдельные черты характера. И когда другие ранились, уходя со злым шипением, Сынмин умел изящно сгладить все острые концы. Он любил Чонина любым, даже если бы тот был натуральной занозой в ненужном месте. Чонин дремал, тихо посапывая под нос. Последние язычки пламени отблескивали на белой коже, покрытой бледными веснушками и родинками. На спине Яна было много родинок и Сынмин умирал от понимания того, что только он может обводить их подушечкой пальца, целовать и глазами рисовать созвездия. Умирал от понимания, что Чонин отдавал себя телом и душой только ему. И сейчас это восьмое чудо света набиралось сил, расстворяясь в послеоргазменной истоме. Сынмин привык спать с кем-то раз в определенный период времени. Раз в два месяца, но не чаще. Ему было сложно выбрать партнера для расслабления. Парень редко мог выбрать кого-то кто бы желал долгой, полной нежности связи, на его жизненном пути встречались только те, кто хотел бы взать его или отдаться на несколько быстрых минут. Сынмин мечтал о чем-то настоящем. И в последствии ему никогда особо не нравился секс. Прошедшей ночью он согласился на предложение Яна только потому что понимал, что может принести младшему удовольствие. Он не думал о собственном наслаждении. Но обретя Чонина, парень впервые встретил человека, кто хотел принести ему такое же удовольствие. Живя, он искал в отношениях и занятиях любовью нежность, от которой другие отказывались и он привык считать, что неправильный. Обретя Чонина он понял, что в нем нет ничего неправильного. — Нинни, — тихо зовет парень. — Пора вставать. Собираться нужно. Ян сонно мычит. — Полежи со мной. Всего пять минут. И Сынмин не может устоять, мостясь в чужих объятьях на краюшку дивана. Младший подвигается, давай возлюбленному больше места, и прижимает к себе ближе, руки смыкая на его спине. Ким поглаживает мягкую кожу: худые бедра, аккуратные ягодицы и утонченные бока – каждая часть любимого тела вызывала восхищение. Его обнаженность – проявление искусства, каждый изгиб и складочка заставляла дыхание сбиться. Сынмин мысленно стоял перед ним на коленях. — Пять минут истекли, — коварно лыбится старший. Чонин глаза закатывает, утыкаясь губами куда-то в чужую ключицу. Он жадно вдыхает приятный запах любимого тела, чувствуя слабые нотки ромашкового геля для душа и любимого одеколона, который Ким всегда носит с собой. — Я в душ, — мельком бросает Ян, ловко перелезая через Кима. Парень поднимает с пола свою одежду, небрежно скинутую в кучу в порыве страсти. — Или хочешь со мной? Кинутый через плечо взгляд заставляет рвано выдохнуть. Вряд ли младший намекал на продолжение, скорее просто звал вместе понежиться под струйками теплой воды. И Сынмин идет следом, пальцами касаясь протянутой ему руки.***
И пока Ян разбирался с волосами, старший отнес их вещи в машину. Чонин всем видом показывал, что он чувствует себя лучше, чем когда-либо в жизни. Сынмин не был наверняка уверен, что это связано с переходом на иной уровень в их отношениях, он бы скорее сказал, что теперь младший чувствует себя еще более любимым. Ким предполагал, что Чан, увидев такое легкое и веселое настроение Яна, будет кидать на племянника хитрые одобрительные взгляды. Уже через двадцать минут они оказались на краю небольшой деревни. Одноэтажные домики преимущественно были светлыми, с аккуратными крышами и ухоженными двориками. Стоило признать, Чонину тут было лучше, чем в городе. Тишина разбавлялась шумом ветра в огромных кронах вечных деревьев, где в листьях весело пели птицы. Он обожал пение птиц даже больше, чем музыку. Грустно, что в шумном городе их почти никогда не слышно. Как хорошо, что сейчас, когда шумный город далеко за их спинами, парень мог расслабиться и хотя бы раз в жизни насладиться красотой отдаленного мира. Здесь было много озер и это заставляло очаровано выглядывать из окна. Солнце светило ярко, оседая солнечными зайчиками на светло-зеленой воде. Удивительный мир. Чонин любил его все сильнее с момента встречи с Сынмином. — Почти приехали, — говорит мельком Ким, съезжая на отдаленную от остальных домиков дорогу. Прошло немного времени прежде, чем парень припарковал машину во дворе просторного одноэтажного дома. Крыша была высокой, давая понять, что, скорее всего, на чердаке находилась маленькая комнатка. Дальше, слева от дома, под навесом стояла машина Чана – внедорожник серого цвета. На самом навесе рос виноград, на стеблях уже замечались одинокие узелки ягод. Под окнами росли цветы, чему Чонин искренне удивляется, из рассказов Сынмина и не скажешь, что Бан Чан тот человек, который бы стал выращивать цветочки на клумбе. Логичным было бы предположить, что они просто были не его... Крыльцо выглядело так, как Ян и представлял: широкая площадочка, на которой слева от двери располагались два плетеных кресла и невысокий столик с металлической пепельницей, в которой тлел окурок крепкой сигареты. Дверь отворилась с тихим скрипом старых петель. В проходе показалась огромная фигура Бан Чана: он был высоким, плечи еле вмещались в дверной проход, руки укрыты заметными венами, при этом всем сильное тело было крайне пропорциональным. И противовесом всему, его лицо светилось улыбкой, добрее которой в мире не найти. Глаза сощуривались в красивые полумесяцы, ямочки укрывали щеки и Чонин замер, выходя из машины, вся нервозность унеслась за ветром. — Привет, хён, — негромко здоровается Сынмин, с нескрываемым удовольствием обнимая Бана. — Рад тебя видеть, Сынминни, — старший блестит глазами, не пытаясь скрыть радости от встречи после долгой разлуки. Он внимание переключает на Яна, который неловко мнется около машины. — Что же, хён, я крайней гордостью представлю тебе свою вторую половинку, — Сынмин смеется от собственной пышности, за руку подводя младшего ближе. — Не бойся ты так, Йенни, я тебя не покусаю, а если покусаю, Сынмин на мне живого места не оставит, — усмехается Чан, видя на чужих щеках смущенный румянец. Ян глубоко кланяется, руки складывая на груди, после быстро тараторя: — Извините, не каждый день мне счастливиться познакомиться с человеком, который вырастил Сынмина столь хорошим человеком. Ким глаза закатывает, за что получает от дяди легкий шлепок по плечу: — Не знаю, есть ли в этом моя заслуга. Он всегда был таким, — склонив голову к плечу, Бан продолжает: — ветер поднялся, давайте в дом. Внутри оказывается светло и пахнет яблоками, так сладко-сладко. Сынмин любезно повел парня на экскурсию, пока Чан со смелой улыбкой принялся разгребать из машины их небольшой багаж. — Здесь кухня, — Ким открывает светлую деревянную дверцу, позволяя войти в вытянутую комнатку со светлой мебелью, аккуратно поставленной на полочках посудой и цветами на столике. — Я помню ты говорил, что любишь готовить. Поможешь нам вечером? — О, с удовольствием! — хлопнул Ян в ладоши. Кроме небольшой ванной комнаты, где уместилась и ванна, и душевая кабинка, в доме было две комнаты: Чана и Сынмина. Ким удивился, когда понял, что в его комнате все было так, как оставил именно он. Хоть кровать его была не широкой, парни вместе поместятся. Столик все еще заставлен старыми книгами, Чонин заметил, что старший любил фантастические рассказы, они мешались с учебниками по корейскому, английскому и психологии. Сынмин был простым – это манило и влюбляло. На стенах были повешены постеры, выдавая все подростковые увлечения, Ян с интересом разглядывал их, узнавая о старшем еще больше. Ким уселся на край застеленной, немного пыльной кровати. Он рукой ударяет по одеялу, наблюдая за тем, как пыль тут же взлетает в воздух, заставляет парня встать, чтобы вытрепать постельное белье на улице. — Мне нравится, — еще раз восхищенно обведя взглядом стены, молвит Ян. — Это... просто комната, — пожимает плечами Ким, застилая кровать новой простыней и одеялом из шкафа. — Нет, это комната, в которой ты провел самый решающий период в своей жизни. Здесь ты спал, здесь учился, чему-то радовался и из-за чего-то грустил. В этой комнате ты проживал свою жизнь, даже не думая, что где-то там в шумном городе проживает такую же подростковую жизнь твой будущий парень. Сынмин заулыбался. Чонин убедил его, вселил некую веру в то, что в этой комнате особенная атмосфера, будто дух того самого юного Сынмина, который заперт под шкурой взрослого его.***
Ужин парни готовили все вместе. Кухня звучала шкворчанием мяса на сковороде, разговорами и смехом. Домик на краю деревни ожил. Чонин готовил кексы, попутно рассказывая Чану о себе, пока тот увлеченно слушал. Сынмин следил за мясом и с умиротворенной радостью в глазах наблюдал за тем, как его названный родитель и любимый человек удачно находили общий язык. Кажется они тоже были родственными душами и это заставляло спокойно выдохнуть. Чан был счастлив, видя, что счастлив Сынмин. Душа расслабленно отлегала, когда Бан мог не переживать за Кима, зная, что о нем обязательно позаботиться Ян. Возможно он все еще видел в племяннике ту тень ненависти к жизни, которая пугала до дрожи и напоминала о тех годах, когда они вместе боролись с попытками Кима покинуть этот мир по собственному желанию. Иногда младший все еще вспоминал те дни и чувствовал жгучий стыд за свои слова и действия. Он четко поставил себе условие не уезжать отсюда, пока он в лицо не скажет Чану то заветное "извини", что на языке крутится много лет. Ближе к ночи они вышли на крыльцо. В кармане Чана пачка крепких сигарет. Он со стула в прихожей по пути схватывает вязаный плед, накрывая им плечи Чонина, наслушавшись от Сынмина рассказы о том, что ему нельзя перемерзать. — Ох, спасибо, — скромно благодарит Ян, укутываясь посильнее. Сынмин принес третий плетеный стул с заднего двора, позволяя всем троим усесться на свежем воздухе. Огонь спички запалил кончик сигареты, пуская сизую полоску дыма в воздух. Глубоко затянувшись, Бан протягивает раскрытую пачку племяннику. — Поощряешь курение, хён? Не ты ли это рассказывал мне, как это вредно, когда нашел в девятом классе в моей куртке курево? — усмехается парень, вытягивая себе одну. — Ты всегда можешь отказаться, но не делаешь этого, — пожимает старший плечами, держа сигарету в зубах. Он был прав. Будто слова касались не только этой ситуации, казалось Чан говорил вовсе не о сигаретах. Он как обычно постучался в душу Кима, напомнив, что его жизнь только в его руках и никто не может делать выборы за него, но он должен принимать их правильно. Сынмин понимал, что он помнил. Помнил, как младший оказался перед выбором, который грозился сделать неправильно. Именно за опасность этого выбора он должен был извиниться. Подогнув ноги под себя, Чонин вскоре задремал. Ким сигарету тушит, откидывая окурок в пепельницу. — Я отнесу его в постель, — шепчет он Бану, укутывая Яна в плед и ловко поднимая на руки. Тот даже не просыпается от касания, позволяя отнести себя в спальню и укрыть плотным серым одеялом. Сынмин целует долго в висок, проводя напоследок рукой по белым волосам и уходит, прикрывая дверь. — Чего сам спать не пошел? — удивляется Бан, когда Ким выходит обратно на крыльцо. — Не смогу уснуть пока, — дергает тот щекой, вытягивая еще одну сигарету из пачки, оставленной на столе. — Прости меня, хён. Оказалось, это проще, чем можно было представить. Три коротких слова были пропитаны сожалением обо всем, что помнила израненная душа. Чан ресницами нахмурено хлопает, не понимаю о чем говорит Ким и это заставляет напрячься. — Что ты натворил? — уточняет старший, стараясь звучать мягко, хотя все равно получается испуганно и строго. — Много чего, — тот губы поджимает, голову откидывая на спинку кресла. — Например: заставлял тебя нервничать, боятся за меня до полусмерти, заставлял плакать по ночам, думая, что я об этом не узнаю, пока мои руки были перебинтованы тобой же; заставлял думать, что ты ужасный родитель, хотя это совсем не так. Прости за это. Я натворил много глупостей. — Ты в этом не виноват, Минни, — перебивает его старший, нервно докуривая сигарету. — В этом виновата моя сестра, земля ей пухом. Ты заслуживаешь намного большего, чем я мог тебе дать. — Я бы не справился без тебя, — с затуманенным взглядом вновь молвит Ким. — Я сижу здесь, а не разлагаюсь под землей только благодаря тебе. На миг залегает тишина. Она звучит ночной жизнью жаб и сов, заставляя в ушах звенеть. Сынмин смущенно отворачивается, сигарету крутя в пальцах. Подносит ее к губам, жадно вдыхая горький дым. — Все те разы я плакал не из-за тебя, — тяжело признается Чан. — А из-за того, что с тобой сделала Хэсан. Сынмин вздрагивает от произнесенного имени. Он челюсть сжимает, дым выдыхая резко. Это имя вызывало в нем неконтролируемую панику, порождало страх, что заставлял гнить изнутри. Имя его матери, которую Бан Чан любил все детство и ненавидел всю оставшуюся жизнь. Он будет ненавидеть ее до последнего вздоха, потому что она убила его племянника. — Плакал, потому что боялся, что не смогу спасти тебя. — Но тебе удалось, — парень улыбается вымученно. Он взгляд переводит на старшего, в ответ получая такой же. — Я очень хочу в это верить, — сказанный Чаном слова набатом звучат в голове Кима. Потому что Чан знает, Чан все видит. Видит, что на самом деле, удалось только на половину, видит, что хрупкая душа все еще взывала к миру, ища спасения. — Я пойду, — которотко кивает Ким. Он признается себе в том, что убегает. Вновь убегает заместо того, чтобы прийти к решению. Он обязательно поговорит с Чаном еще раз. Он обязательно успеет попрощаться. Бан хотел его остановить, уже набрав побольше воздуха в легкие, но тут же осекся. "Не стоит" – думает он, поднося кончик сигареты к пухлым губам. Сынмин скрывается за дверью. Зайдя в комнату, парень скидывает верхнюю одежду на кресло, тихими шагами подбираясь к кровати. Чонин спит с улыбкой на губах, это заставляет лечь лицом к нему и наблюдать за светлым лицом, хотя темнота в комнате и на улице стояла непроглядная. — Все хорошо? — вдруг звучит от Яна вопрос. — Ты чего не спишь? — шепчет в ответ старший, приобнимая за плечи. — Я задремал в кресле, но проснулся, когда ты взял меня на руки. И.. я явно слышал, что что-то произошло. Сынмин поджимает губы, взгляд опуская в простыни. Он пальчиком водит по складкам одеяла, чувствуя, как лицо бледнеет. Чонин слышит стук его сердца, слышит, как оно стучит неровно. Он обнимает его, губами утыкаясь куда-то в шею. Пальцы его сжимают аккуратное плече, он чувствует чужое тепло, но вместе с ним и страх. — Расскажи мне, — еле слышно говорит Ян, лицо пряча. И Сынмин понимает, что хочет рассказать. Его сердце громко стучит в горле, застревая противным комом. Его руки дрожат, Чонин чувствует это на своей спине, но он рядом, он никогда его не оставит. — Я был нежеланным ребенком, — начинает он, стараясь держать тон ровным. — Я.. точнее, меня морили голодом, меня били, насиловали, но все же, самым страшным был подвал. Меня запирали в подвале, когда я делал что-либо не так, — тихая пауза уходит на попытку прийти в себя. — Я помню, как один одноклассник подумал, что я анорексик и начал носить мне еду. Я не понимал почему, я привык, что люди могут причинять только боль. И.. ну, — слова теряются и путаются, виски пульсируют, такой жгучей болью отдаваясь в глазах. — Об мои руки тушили сигареты, а если я плакал от боли, то запирали там.. в подвале. Я помню, как они заставляли меня есть горячий пепел из-под тех же сигарет. Весьма.. неприятно. Его глаза – стекло. Чонин поглубже утыкается в чужую горячую шею, слушая, но при этом пытаясь спрятаться. — Ну, а потом был пожар, — Чонин затаивает дыхание от слов Кима, что пропитывали кожу. — Вновь таки от сигарет, все в этом мире связано с ними, поэтому я ненавижу курить, даже когда курю. Они обкурились какой-то травкой, если мне не изменяет память, а из-за непотушенного окурка загорелась тюль. Меня спасло только то, что я был в подвале. Отец с матерью погибли. А потом все было лучше фактически, но не морально. Я не мог принимать заботу от Чана, не мог есть, у меня было куча нарушений. Взрослея, я думал, что вся проблема была во мне. Из-за этого я создавал только больше проблем, много раз всерьез пытался убить себя, но в итоге выживал. Чан бинтовал мои руки, целовал их, пока я не понимал, почему заслужил то все, что произошло. Но.. после встречи с тобой, после твоих слов о карме, я понял, что все это было не просто так. — Нет, ты не заслужил, — вышло громче, чем Ян планировал. Сынмин сквозь звенящую тишину слышит как голос младшего дрожит. Он чувствует легкую влажность на своей коже, так горестно осознавая, что это слезы. — Нинни, почему ты плачешь? Чонин резко из чужих объятий выпутывается, садясь на кровати и одеяло руками комкая. Сынмин сквозь темноту видит, как зарумянилось чужое круглое лицо, видит как оно блестит от слез. — Почему хорошие люди всегда страдают? — сломанно произносит Ян, давясь слезами. Ким и не заметил, как простой плач перерос в рыдание. И каким бы хорошим психологом он не был, в этот миг его самого убивает желание сдаться. Но сейчас нельзя, никак нельзя. — Я не страдаю, Нинни, — он сбито шепчет, хватая чужие руки в свои. — Сейчас я счастлив, потому что рядом ты. Я счастлив, потому что люблю тебя и чувствую, что ты любишь меня. Парень смеется, но смех этот болезненный и обезнадеженный. По обеим щекам катятся тонкие болезненные слезы. — Не плачь... — закрывая глаза молит парень, целуя холодные руки. — А сам-то, — обижено бурчит Чонин, подаваясь вперед, чтобы лбом соприкоснуться с чужим. Младший слезы стирает с любимого лица дрожащими пальцами. Дыхание дрожит, а сердце сбивается с ритма, разрываясь на части. — Ты забрал всю мою боль, — выдыхает Ким, чувствуя, как страх отступает. Чонин лишь прижимается максимально близко, роняя голову на чужое плечо. — За это я хочу забрать твою, только позволь мне это сделать. — Нет, — Ян головой мотает, пальцами неконтролируемо сильно сжимая кожу теплых рук. — Не позволю. — Я не хочу, чтобы ты умирал, — страх так предательски возвращается, разум затмевая очередным всплеском эмоций. — Сынмин, я никогда не позволю тебе умереть за меня. Я смирился. Я умру. И это нормально. Но если умрешь ты, а я продолжу жить... я сам убью себя, будь уверен. — Не говори так, — строго осекает его Ким, отстраняясь. — Это ты так не говори, — так же уверенно смотрит Ян в красные глаза, хмурясь. — Я знаю, какого это – желать спасти свою любовь, уж поверь, я люблю тебя не меньше, чем ты меня и я ищу способ разорвать твой контракт с дарумой. — Что? — старший ошарашено руки оттяргивает от Яна, чувствуя, как неприятно скручивает живот. В глаза напротив он видит ужас допущенной ошибки. Ян пальцами в волосы зарывается, сжимая несильно и голову роняя на поджатые колени. — Ты не должен был этого знать, — разбито мотает парень головой, пытаясь вжаться в угол от собственной глупости. — Пожалуйста, Чонин, я умоляю тебя, скажи мне, что ты не заключал с Босаном никаких договоренностей. Прошу тебя, скажи, что ты просто "искал" способ. — Я только искал, клянусь, — до боли закусывая губу, отвечает младший, взгляд отводя к окну. С уст Кима слетает облегченный вздох. Все напряжение, вместе со страхом, пеплом рассыпается по сознанию. Сынмин испугался до смерти, что Чонин мог совершить какую-то глупость, променяв себя на него и это заставило сердце на миг перестать биться. Крепкие объятья заставляют вновь почувствовать себя дома. Сынмин слышит тихое умеренное дыхание младшего, но не подозревает, что тот старается дышать неглубоко, ведь стоит вдохнуть поглубже, как грудная клетка разрывается от боли. Ему стоило сказать. Ему действительно стоило сказать.