Вне здравого смысла

Кто стоит за занавеской? Даже не так. Кто живёт там? Этот вопрос мучил Польшу уже, приблизительно, половину месяца. Странный силуэт за выпуклой складкой шторки, проявлявшийся, когда за окном светит либо луна, либо солнце, встречал его утром, проводил с ним день и засыпал вместе с ним по ночам, чего Польша обязательно боялся бы сильнее, будь у силуэта физическая форма, которую застать ему ни разу не удавалось, когда бы он ни отдергивал занавески и с какой бы скоростью это ни делал: за ней оставалось неизменно пусто, и эта пустота душила разум непониманием, почему и как это происходит, ведь он точно видел — всегда видел — силуэт, чёткий, ясно проглядывающийся проклятый силуэт примерно его роста, а может, и не примерно, а точно его роста и такого же, как его собственное, телосложения; силуэт, который был там всегда, когда его можно было заметить, который никогда не оставлял его одного — ни днем, ни ночью, даже во сне, причем почти буквально, ибо во снах Польша временами стал видеть силуэт, только форма у него была вполне физическая, когда в фантазиях разума он выходил из-за занавески и, в общем-то, ничего не делал, так как на этом весь сон обрывался, Польша открывал глаза и видел, что незванный невидимый гость неизменно стоит за занавеской, всё ещё безликий, хотя и во сне лица у него не было, только размытое непонятное пятно, а форма всё же физическая, не призрачная — обычная человеческая, но вообразить, как точно он выглядел, не мог даже сон, из-за которого поляк, стоило ему задуматься, начинал считать себя сумасшедшим или даже знал, что правда сошел с ума, раз видел — или не видел — нечто за занавеской, в этой проклятой выпуклой складке, на которую даже если нажмёшь — встретишь пальцами, ладонью, всем своим телом, чем угодно, только стенку, голую светло-серую стену, обычную и пустую, и никакого тебе тела незванного гостя, ничего, что можно было бы ожидать увидеть, точнее, почувствовать в данном случае, а иногда хотелось бы ради того, чтобы доказать себе же самому, что ум его здрав, что он не сходит с ума, а нечто за занавеской вполне реально, дышит, живёт и следит за ним сутки напролёт вот уже примерно с полмесяца неизвестно, зачем и почему. И вот однажды Польше пришла мысль — по его мнению, гениальная: занять место за занавеской самому, узреть мир по ту сторону и посмотреть на его мир с нового угла, чем он незамедлительно занялся, спрятавшись ровно на том месте, где стояла надоедливая неизвестная несуществующая фигура, нагружавшая его сознание одним своим присутствием и тихим проявлением, это место было проклято, не иначе, ведь на свете быть не могло ничего подобного, а в проклятости Польша смог убедиться ещё больше, как только увидел то, что можно было увидеть только с одного места в комнате, в котором он сейчас как раз стоял, осторожно выглядывая наружу из-за донесшихся до слуха шагов в комнате. Увидел он самого себя. Прямо как в зеркале, точно такого же, как он сам, живого, дышащего, разгуливающего по комнате и делающего свои дела, какие обычно делал сам Польша, в том числе он — другой он — посмотрел на занавеску, как смотрел сам поляк, а потом подошёл и привычно отдёрнул, глядел некоторое время сквозь Польшу, замершего на месте, а потом отпустил край, чтобы занавеска легла обратно, вновь прикрыв бугорок — силуэт ростом с него и телосложением таким же, идеально точь-в-точь, но видным только тогда, когда снаружи светит либо солнце, либо луна. Польша понял в ситуации только одно — то, что за занавеской всегда был он сам, в каком-то другом пространстве и промежутке времени, существуя одновременно с самим собой и будучи при этом для себя самого невидимым из-за того, что при всем этом не находился в одном пространстве и одном промежутке времени с самим собой, ведь такого быть не могло, верно? Он вышел из-за занавески, и другой он растворился, рассыпался песком, крупицы которого, чуть коснувшись пола, бесследно исчезли, после чего Польша, будучи самим собой, тем самым, каким он был сначала и каким себя знал, обернулся и посмотрел внимательно на занавеску, за которой должен был стоять силуэт, однако никого не увидел, ведь не было там больше тёмного пятна, оставляющего всегда выпуклую складку — ростом его и телосложением его же, уже по понятным причинам совпадающего так без сомнений идеально, а также по тем же понятным причинам находившегося там вечность длинною в примерно половину месяца. Так Польша избавился от одной проблемы в своей жизни, тревожащей немного меньше, чем вторая, коей являлась живая непроглядная тьма под кроватью, иногда дышащая, кряхтящая и сопящая по глухим ночам, иногда залезающая дальше границ кровати, растекаясь немного по полу, но почти сразу подбирающая себя обратно и после этого — смолкающая, однако ненадолго, потому что уже знала, что Польша не станет ничего с этим делать не то из-за страха, не то из-за отсутствия банальной надобности, ведь тьма вела себя прилично: не нарушала границы чужого личного пространства, не мешалась под ногами и не шумела сильнее редкого тихого кряхтения.