Вне здравого смысла

Польша, будучи человеком честным даже в отношении тех, кто ему не по душе, сдержал обещание: он пустил Ватикана к себе, но через огромное «не хочу», всё-таки считая, что не так уж он и заслужил место рядом с ним в его кровати, особенно если собирается и ночью производить тараканов своими чудесными, даже ему неизвестными, методами. Пустить к себе он его пустил, но встала новая проблема (к удаче Польши, хотя бы не в штанах Ватикана) — этот чёртов священник, так привязанный ко всей своей атрибутике, показывающей, кем он там для себя является, отказывался снимать рясу и даже не указывал конкретных причин. «Не буду», «не стану», «не могу» и всё тут. Польшу это крайне раздражало. Чёрта с два он пустит под одеяло кого-то, одетого не подходяще для сна, даже если ряса Ватикана вечно выглядит чистой, сколько бы он её не носил и где бы не шатался в ней. Даже после валяния на траве на белоснежной ткани не осталось и пятнышка, что Польша лично видел после того, как вытолкнул священника за дверь — о, это был самый радостный для него момент, даже если приглушенный страхом больше никогда не выйти из квартиры. — Не разденешься — в кровать тебе пути не будет, — перешел на угрозы поляк, искренне думая, будто это поможет. Ватикану хочется к нему под одеяло — пусть выполнит минимальные условия для этого. В конце концов, не заставляет же поляк его спать в наморднике, наручниках и со связанными — так, на всякий случай, — ногами, а то мало ли, какие фокусы он и ими сможет делать при большом желании достать Польшу. Он всего-то лишь просит переодеться! Жесткие отказы выглядят даже подозрительно и заставляют поразмышлять над вопросом, что находится у Ватикана под одеждой. Боже упаси, если у него тараканы не только в желудке, но еще и по телу бегают! Или, чего хуже, он сам с телом таракана. Тогда Польшу стошнит, а Ватикан отныне начнет ночевать на коврике в прихожей или вообще навсегда улетит на луг за дверь, где останется куковать вечность. Или пока ему не повезет попасть обратно, если только чудом совпадет два критерия: дверь не заперта, подкова перевернута. Возможно, Польше стоит даже серьезнее задуматься о выселении Ватикана с Рейхугольником в тот неизведанный мир, у которого есть перспектива стать мусоркой для всякого потустороннего ходячего разумного хлама, занимающего место и дома, и в голове Польши. Останется свято верить в то, что демоны, неким образом прикованные к его квартире, не вернутся мстить. Или просто не вернутся. — Будет. Смотри, — Ватикан подхватил Польшу на руки, закружился с ним в сторону кровати и повалился на нее, одним ловким движением накрывая их одеялом, пока поляк не сбежал или не врезал ему в место, куда побольнее. — Вот и всё. — Ватикан поцеловал его в щеку и об неё же потерся своей. — Хитрая сволочь, — прошипел Польша и со всей дури ударил Ватикана в голову своей, отчего сам зашипел и зажмурился из-за неприятной пульсирующей боли. Когда руки священника исчезли с его тела, Польша поспешил отпрыгнуть от него подальше. Он потер лоб и взглянул на такого же страдающего Ватикана. — Любишь пожёстче? — посмеялся он, не убирая руку с головы. Польша накинулся на него и скинул с кровати. Ватикан с грохотом свалился и мигом оказался придавлен к полу. Польша сел на него, чтоб наверняка, и ухватился за края рясы. — Раздевайся, тварь. — Он лично стал расстегивать пуговки, но успел расправиться лишь с одной: Ватикан сжал его руки, не давая продолжить дело. — Настолько жаждешь увидеть меня обнажённым? — Ватикан поиграл бровями. Ни намека на беспокойство из-за попыток раздеть его Польша не заметил, а ведь он становился успешнее в этом деле! Либо Ватикан верил в свои силы, либо ничего особенного под рясой не скрывал и затеял эту игру ради раззадоривания поляка, что было бы вполне в его духе. — А если да? — Польша злобно сощурился. В эту игру может играть не только Ватикан. — Извини, но сниму я её только по особенным причинам. Польша глянул на библию, оставленную на столе. Ту самую библию, с которой, как он думал, Ватикан должен спать в обнимку, прижимая к сердцу с улыбкой сквозь сон, и которую он выпустил из рук ради того, чтобы обнимать Польшу, прижимая к себе с улыбкой сквозь сон. Видно, с любой вещью Ватикана работало одно и то же правило веской причины. — Спать рядом со мной причина не особенная, значит? — Польша постарался состроить оскорбленное выражение лица. — Я думал, ты меня любишь. — Манипулировать другими с помощью чувств — очень нехорошо, — сказал он с заумным видом и, воспользовавшись расслабленностью Польши, перевернулся, меняя их местами. Он подложил руку под голову поляка, дабы тот не ударился об пол. — Плохой мальчик, — Ватикан расплылся в улыбке. Он склонился к уху Польши: — А плохих ждёт наказание, верно? Но я всегда готов вместо этого помочь тебе исправиться. Польша вжал голову в плечи: чужое дыхание щекотало кожу до мурашек. — Ладно, не хочешь снимать одежду — не надо. Поспишь на полу под кроватью. — Нет, на кровати. Я заслужил, я помог тебе. — Ватикан встал, заодно поднимая и Польшу. Он усадил его на кровать, только ради чего бы? Польша проследил за тем, как священник становится перед ним на колени и не захотел дальше выяснять, прав он в своих в одно мгновение возникнувших догадках или нет. Он уперся стопой в лицо Ватикана и оттолкнул, опрокидывая на спину. — Придурок, — выплюнул поляк. — Ладно… Один раз впущу тебя. Только один! — Если ради разрешения мне нужно было получить по лицу, с этого и надо было начинать! — Ватикан остался доволен, несмотря ни на что. Результат тот, какой он хотел получить, а путь к нему уже не так важен. Он наконец-то займёт место Рейхугольника в кровати, и пусть тот подавится завистью, когда увидит Ватикана вместе с Польшей, не избегающим его крепких теплых объятий. — Только руки не распускай и лежи строго на своей половине, — словно услышав его мысли, установил правило поляк. По огоньку в глазах Ватикана он уже мог многое сказать — один из плюсов жизни с ним в четырех стенах. Да и в принципе поведение его было во многом предсказуемо, особенно когда касалось Польши. — Хорошо, — согласился Ватикан с ангельским лицом самого честного человека во всех двух мирах. Верить его словам и лицу Польша, очевидно, не стал. Он закатил глаза, тяжело вздохнул, уже понимая, что руки Ватикана доберутся до него сразу после того, как он уснет, и лег, укутываясь одеялом. Ватикан тоже понял: ни словам его, ни выражению не поверили. С таким лицом, какое было у Польши только что, обычно не принимают слова других на веру. Именно поэтому его ещё больше обрадовало то, что Польша не передумал и не начал заново упираться или силой заталкивать Ватикана под кровать, где ему самое место среди темноты и пыли.