Без счастливого конца

Эвтида жаждала его. Его внимание, его взгляд, его голос и его касания. И она делала всё, лишь бы получить желаемое. Ей это было нужно. Необходимо. В ней самой мало что осталось. Тоска, тлен, безразличие и вечный голод по его теплу. Остальное исчезло, сгинуло так давно, что Эва уже не помнила, было ли в ней когда-то что-то ещё. У неё никого не осталось. Совсем. Ливия, в конце концов, забрала хворь, а Рэймсса настигла охота. Нельзя вечно ходить по краю обрыва, так и не сорвавшись в него. Судьба всегда забирает своё, а Анубис в своих расчётах не ошибается и приводит каждую душу на суд ровно в срок. У Эвы остался лишь Сет. В надежде почувствовать хоть что-то кроме щемящей боли и зияющей пустоты она отдала ему последнее, что имела – своё тело. А он, смеясь, стал наблюдать, как юная девушка падает пред ним всё ниже. Падать было недалеко. Достаточным оказалось разбить колени о пол, припадая к своему покровителю. Эва молила его. Выпрашивала, вымаливала хоть каплю внимания, хоть крупицу ласки. Лишь бы не уходил снова. Лишь бы не оставлял её одну в этом кошмаре. А Сет улыбался. Снисходительно и жестоко. Без интереса гладил её голову на своих коленях, путая пряди и мысли. Наблюдал за отчаянием, за жаждой чувств и эмоций. Упивался. — Почему ты не полюбишь меня? — спрашивала Эва не своим, сухим и безжизненным голосом. Она не слышала смеха в ответ. — Разве я уже не люблю тебя? — говорил бог спокойно и низко. Девушка у его ног тихо возражала, прикрывая глаза: — Когда любят, сердце теплеет и бьётся быстрее... Сет пожимал плечами. — У меня нет сердца. Вот, смотри, — он дёрнул её наверх, сгрёб в охапку и усадил себе на колени, чтобы их лица оказались на одном уровне. Мужчина расположил девичью ладонь на своей груди, там, где у смертных внутри всегда что-то пульсировало, гоняя кровь по телу. — Чувствуешь?.. Ничто не бьётся. Под пальцами Эва не ощутила ничего. Совсем ничего. Бог прижал её к себе, подтянул поближе, зарылся лицом в густые волосы и блаженно прикрыл глаза. Голос его стал совсем бархатный, усыплённый. — А твоё сердце, Меренсет? Теплеет и колотится чаще?.. Девушка даже не моргнула, когда её шею начали покрывать влажные поцелуи. — А моё у тебя. Шёлковые тряпки, едва ли прикрывающие нагое тело, безо всякого труда треснули, разорванные, и соскользнули с Эвы прямиком в небытие. Ласка Сета была грубой, небрежной, но она принимала и такую. Ей было неважно, как, каким образом он был с ней близок. Ей была важна сама близость. Эве хотелось чувствовать его рядом, чувствовать его дыхание и запах, ощущать его всего, всем своим естеством. А он только трогал. Трогал, трогал, трогал. И ладно, если бы касался лишь тела. Но он лез и в душу. Она была для него как кукла, зверушка, как что-то, что можно обнимать по ночам и что не откажет ни в чём, не возразит. Как кто-то, кому некуда пойти, не к кому уйти. Как что-то вовсе не живое. Сет иногда был слишком страстен с ней. Слишком пылок, настойчив и резок. Когда желание овладевало им, Эве было сложно различить в горящих глазах что-то, что было способно услышать её. Но попыток дозваться она не оставляла. — Будь нежнее... ну хоть немного... Сет хрипло рассмеялся. — Какая же ты всё-таки милая, — он жадно и без жалости впился в послушные губы. Длинный язык проник в чужой рот, чтобы вырвать сладкое сдавленное мычание Эвы и попросту вылизать её. Мужчина не прикрыл глаза, внимательно наблюдая за реакцией, и был ею удовлетворён. — Хорошенькая. Девушка не улыбалась и не отводила взгляда. Она смущалась молча, стыдилась молча. Не хотела тоже молча. И о том, что ей не нравится, когда её груди трогают, она молчала. Сет сам это знал, чувствовал, понимал. Но мог позволить себе пару-тройку раз сжать манящие полушария или осторожно облизать припухшие соски. Эва ведь не дёргается, не вырывается, не убегает. Не сопротивляется. Значит, не против. Она всё терпела. А он всё трогал. Трогал... Трогал... Трогал. Почти принудительно. С каждым разом Эве это всё было привычней. Она больше не дрожала, не сжималась. Она отдавалась. Почти добровольно. Сет часто норовил мазнуть носом по острой ключице, тонкой шее или за ухом девушки, силясь уловить её запах. Эва больше не пахла маслом с персиком, как раньше. Она пахла только собой, своим телом – голым и без приукрас. Пахла сливками и мёдом. Богу нравилось вдыхать этот аромат до тех пор, пока не закружится голова. Ей не хватало воздуха, передышек и выносливости. Слишком быстро. Мужчина насаживал её на свою плоть, крепко держась за широкие бёдра. Слишком глубоко. Рвано. Порочно. Под конец их соития Эва всегда почти лежала на нём или под ним без сил, обнимая за плечи, уткнувшись в шею, раскрасневшаяся, растрёпанная, горячая и измотанная. Своего пика она достигала молча, могла разве что всхлипнуть или нахмуриться. После того, как семя Сета изливалось в неё, девушка не сразу выпускала его из себя. Хотела продлить ту его близость, не о которой она молила, но единственную, какая между ними была. Эва льнула к нему, просила не прогонять, просила остаться с ним до утра. А Сет позволял и трогал. Трогал. Трогал. Трогал...