Назови моё имя

Шёлковая лента трётся о кожу, и Кю ощущает, как учащается сердцебиение. Его связанные над головой запястья скользят по подушке, когда он пытается сменить положение и лечь немного удобнее. Приятное нетерпение разливается по всему телу, и на мгновение он задерживает дыхание, концентрируясь на этом чувстве, стараясь его задержать. Чувство собственной власти над ситуацией — всегда, даже когда он полностью обнажён, а его руки так крепко связаны. Даже в эти секунды он чувствует безграничную внутреннюю силу, против которой никто не может пойти, никто не способен противостоять ему. Кю с усмешкой опускает взгляд на Уруму, что стоит на коленях перед постелью, покорно опустив голову. Его ладони осторожно скользят по обнажённым бёдрам, поглаживая и сжимая, — именно так, как Шигоку этого хочет. Подобная близость стала уже привычной — после всего, что успело произойти, связь между ними стала уж слишком крепкой. Болезненной, нерушимой. Каждая ночь, когда Кю этого хотел, становилась убежищем, в котором они оба могли обрести покой, измотанные столькими бурями. Невозможное становилось истиной, когда они делили друг с другом боль, что так отчаянно смешивалась с наслаждением. Каждый глоток мог бы стать последним, каждая рана — смертельной, каждая встреча — убийством, но это продолжалось уже слишком долго. Шигоку довольно усмехается своим мыслям, разводя бёдра шире и удобнее устраивая ноги на плечах Сюна, чтобы ему, стоящему на коленях возле кровати, было удобнее ласкать Кю пальцами и языком. Привычный, тщательный ритуал. Поклонение бледной коже, на которой остаются следы их близости. Медленные поцелуи, бережные укусы. Урума всегда будет под его контролем, как если бы его шею украшал ошейник. Но Кю привык брать намного больше, смыкая оковы прямо на сердце, не готовый никуда его отпускать. Сюн должен принадлежать ему. Должен сам этого желать. Расцеловывать худое тело, полностью подчиняясь и так наивно полагая, что эти чувства могут быть взаимными и настоящими. Нет, Сюн не был таким наивным. Больше нет. Кю знал это, ведь со времён старшей школы слишком многое изменилось. Они оба прошли очень долгий путь. Но всё-таки он не мог до конца признать, насколько важны их тайные встречи, будучи ослеплённым собственной властью и извечной покорностью всех, кто когда-либо был в его подчинении. Но Урума всегда был для него особенным. Какой смысл это приобрело теперь? Теперь, когда Шигоку может позволить себе ненадолго показаться таким беспомощным, лёжа обнажённым на шёлковых простынях, со связанными запястьями и разведёнными бёдрами, по которым бежит крупная дрожь от горячих прикосновений. Он чувствует приятное головокружение. Сюн ласкает его безмолвно, медленно, полностью отдаваясь процессу, и его громкое прерывистое дыхание окутывает их обоих. Воздух в комнате кажется густым и практически осязаемым. Связанные руки подрагивают и затекают, и Кю закусывает губы, пытаясь приглушить подступающие к горлу стоны. Ему жарко и чересчур хорошо, он не желает так открыто потерять голову. Урума, лаская его, осторожно массирует влажными пальцами анус, круговыми движениями растягивая и подготавливая. И ощущения становятся слишком яркими. Кю больше не может сдерживать стонов, когда пальцы так плавно скользят внутри, вынуждая откровенно желать большего. Колени подрагивают, и полумрак перед глазами плывёт всё больше. Одновременно Сюн касается губами его бёдер, дразняще оставляя короткие поцелуи, поднимаясь к животу, чтобы горячим дыханием опалить подрагивающий в возбуждении член, провести языком, выпустив много слюны, сделать несколько движений головой и вновь вернуться к ласканию бёдер. Шигоку всё сильнее изнемогает от нетерпения. Ему нравится чувствовать эту мнимую уязвимость, словно он поддаётся и правда просто находится в чужих руках, способный им подчиняться, быть чьей-то игрушкой, когда на самом деле всё наоборот. Он знает слишком хорошо — Урума сделает что угодно. Будет долго стоять на коленях, пока они не начнут саднить от боли. Будет нежно ласкать и исцеловывать его ноги, пока его не оттолкнут. Будет смотреть снизу вверх с болезненным обожанием, пока оно вновь не сменится бессильной ненавистью и горечью. Будет шептать комплименты, пока в горле не пересохнет. Будет связывать его руки шёлковой лентой, не давая пошевелиться, и мучительно долго растягивать мучительное удовольствие, дразня горящую кожу пальцами и языком. Потому что это то, чего хочет Кю. Потому что Урума принадлежит ему. Такое хрупкое равновесие — между насилием и заботой. Между совместным омерзительным прошлым, полным катастроф, и будущим, которое не определено. Кю хотел бы держать его вечно у своих ног, продлевая каждую ночь, пытаясь насытиться этими ощущениями, которых требуется с каждым разом всё больше. Ярче, глубже, сильнее. Чтобы чувствовать себя живым. Тело вздрагивает, когда Сюн аккуратно надавливает пальцами внутри, одновременно целуя головку члена, погружая её во влажный рот. Шигоку мечется на простынях, выгибаясь, готовый излиться прямо сейчас, но Урума останавливается, пережидая, и медленно отстраняется, ещё раз целуя в бедро, едва слышно шепча: — Ты такой красивый, — искренне, с предыханием. У Кю ещё сильнее кружится голова, он тяжело дышит, сжимая пальцы ног, чувствуя, как шёлк мягко трётся о кожу, по которой от каждого касания бежит дрожь, похожая на электричество. Он мог бы взять всё в свои руки, наказав Сюна прямо сейчас, но ещё не время. К тому же всё это — часть им самим же написанного сценария. Кю наслаждается своим положением. Тем, как ярко оно контрастирует с его истинной ролью, с безграничной властью, которую никто не в силах у него забрать. Как бы ни кружилась голова, какая бы дрожь ни прошивала возбуждённое тело — он никогда не потеряет контроль. Ведь так? От избытка ощущений глаза начинают слезиться, и он ловит в полумраке взгляд Сюна — глубокий и обволакивающий. Пылающий и покорный. Кю усмехается, довольный его видом, довольный тем, как долго и тщательно его ублажали перед тем как наконец-то перейти к большему. Переводя дыхание, он позволяет себе выдохнуть почти что с нежностью: — Ты такой молодец, экспериментальное тело А. В лице Урумы едва уловимо что-то меняется, и Кю нравится видеть эти перемены. Словно вести ржавым лезвием по заживающим ранам, что не должны затянуться полностью, не оставив никаких следов. Сюн должен помнить. Каждую секунду их близости. Должен помнить, какие трагедии привели к этой точке, в которой Шигоку так любезно предоставляет ему убежище — обманчивое чувство безопасности, чувство нужности. Чувство любви? Иллюзию реальных отношений — как будто между ними они возможны. Тень, скользнувшая по лицу Урумы, заводит Кю ещё больше. Осознание того, как легко он может причинять боль — до сих пор, когда всё самое ужасное уже позади. Всего несколько слов, сопровождавших с самого детства. Груз, от которого невозможно просто избавиться. Их отношения никогда и не были чем-то простым. Шигоку дразняще сводит и разводит бёдра, выгибаясь навстречу, держа связанные руки над головой. Сюн, забравшись на постель, послушно нависает над ним, мягко целуя ключицы, шею, касаясь ладонями груди и живота. Кю нравится такая позиция, нравится чувствовать жар мускулистого тела, прижимающего его к кровати, широкие плечи и красиво очерченные мышцы. Урума слишком красив. Слишком физически подготовлен. Он давно уже не тот мальчишка, каким был ранее, он давно уже стал мужчиной. Стал единственным, кто смог задеть его, оставив шрам на глазу, что до сих пор служит таким ярким напоминанием. Кю изгибается, подставляясь под поцелуи и с удовольствием думая, что именно он и помог ему стать таким. Сюн стал таким сильным исключительно благодаря ему. Потеряв всё, он не сдался, не опустил руки, и изначальному плану, включавшему его гибель, не удалось претвориться в жизнь. Поэтому план изменился. Его широкие ладони скользят по впалому животу, по груди, задевая соски, и Шигоку отзывается кратким стоном, в то же мгновение чувствуя, как осторожно между ног к нему приставляют напряжённый член. Дыхание замирает, а после срывается громким стоном, когда Урума толкается внутрь, плавно скользя из-за обильной смазки. В глазах мигает, и комната начинает слегка кружиться. Кю хватается связанными руками, вцепляется в широкую спину, прижимая к себе, выстанывая, затем отталкивая и царапая его грудь. Ощущения становятся всё более беспорядочными — слишком влажно и горячо, чересчур уж громко. Урума плавно раскачивается, подхватывая под бёдра, продолжая наклоняться и целовать в шею, затем в лицо. Осторожно касается губами шрама. Невесомо, медленно. Шигоку шепчет на выдохе: — Да, сильнее… Растворяясь в ощущениях, желая получить больше. Прижимается, нетерпеливо царапает Сюну спину и оставляет на его шее следы зубов, не беспокоясь о том, как это будет выглядеть. Мычит, извиваясь под ним, дрожа от движений члена внутри — тягучих, медленных. Сопровождающихся ласковыми поцелуями, поглаживаниями по бёдрам, по животу. Мучительно бережно. Кю прикусывает ему мочку уха, вызывающе шепча: — Ну же… Покажи мне, что ты можешь, экспериментальное тело А. Связанные руки подрагивают над головой, когда Урума вдруг обхватывает ладонью оба его запястья, сильнее вдавливая в постель, и на миг замирает. Шигоку видит его глаза, полные странного затуманенного огня, его влажные приоткрытые губы, с которых вдруг срывается: — Хватит. Его голос звучит глухо, с затаённым отчаянием, которое ещё не успело вырваться наружу. Кю завороженно улыбается, ведомый желанием довести это отчаяние до конца, распотрошить все переживания, что безнадёжно пытались прятаться, но никогда не могли исчезнуть. Он с удовольствием шепчет: — В чём дело, экспериментальное тело А? Ему нравится повторять это. Нравится видеть, какой болью это отзывается на лице Урумы — вечное напоминание о его месте, о сокровенном смысле их отношений, таких болезненных, невозможных. Прочная паутина, из которой никто из них не сможет выбраться живым. Кю с усмешкой повторяет: — Ну же. Сильнее. Или ты всё ещё не способен? Бедное-бедное экспериментальное… Резкий удар по бедру его прерывает — звонкий шлепок, приносящий больше волнения и удивления, нежели боли. Он округляет глаза, не успев сдержать излишне громкого стона. Губы подрагивают, и он кусает их, глядя на лицо Сюна, находящееся так близко, кажущееся в эту секунду слегка другим, ещё более взрослым, мрачным. Тень, лежащая между бровей, тёмные сощуренные глаза. Близость его дыхания, его низкий голос: — Хватит. В этот момент Кю улавливает в нём угрозу, и по телу проходит крупная дрожь. Он понимает. Прямо сейчас он едва ли смог бы вырваться из его хватки, будучи таким слабым и безоружным. Он полностью перед ним раскрыт, до упора натянут на его член и, кажется, находится на грани, за мгновение до того, чтобы кончить от одного движения. Голова горит, и он судорожно ловит губами воздух, но Сюн тут же прислоняется к его рту, целуя грубо, без тени бережности, которой окружал его совсем недавно. И от этого контраста всё внутри разрывается, как от выстрела. Кю ожидает, что сейчас ему будет больно, но Урума, замерев, больше не двигает бёдрами, только влажно целует, задевая язык зубами, и прижимает к постели, держа его связанные над головой руки, что болезненно ломит. Ощущения, обострившиеся до предела, не могут достигнуть пика, как бы Шигоку ни ёрзал, пытаясь двигаться на его члене. Этого недостаточно. Оторвавшись от его губ, Сюн сдавленно шепчет, дыша в лицо: — Назови моё имя. Кю замирает, глядя ему в глаза, полные горечи и решимости, но не может так просто отступить, не может сдаться прямо сейчас, только едко выдыхает: — Экспериментальное тело… Ещё один звонкий шлепок по бедру его прерывает. Урума сильнее сдавливает его запястья и повышает голос. — Назови моё имя, чёрт возьми. Шигоку подрагивает, но вновь улыбается, облизывая искусанные губы. — Экспериментальное… Вновь шлепок по тому же бедру — ещё болезненнее и звонче, что заставляет плотно сжать губы, чтобы не закричать. Сюн целует его закрытый рот, продолжая шептать, и его голос всё больше похож на рычание: — Назови моё имя. И не двигается, просто застыв в нём, пока Кю лихорадочно думает лишь о том, как ему хочется большего прямо сейчас, и пытается получить это, лёжа под ним и двигая бёдрами, пытаясь насаживаться, но испытывая только мучение. Глаза всё больше слезятся, а всё тело горит от болезненного нетерпения. Их взгляды встречаются, и Шигоку замирает, борясь с собой ещё несколько долгих секунд, и наконец едва слышно шепчет: — Урума… — Громче. Кю шипит, обхватывая его ногами за пояс, до упора прижимая к себе, и со стоном выдыхает уже значительно громче: — Урума Сюн. И в то же мгновение его с силой прижимают в ответ, вновь начиная двигаться — отрывисто, глубоко, выбивая всё новые стоны, которые невозможно больше контролировать. Запястья горят, и их всё ещё сдавливают в ладони. Кю чувствует себя таким хрупким, словно его тело могли бы сломать прямо сейчас, разбить на осколки — всего пара движений, и всё закончится. Урума снова целует и рычит в поцелуй, опускаясь к шее, прикусывая кожу, затем облизывая место укуса. Чуть отстраняясь, наконец отпускает его запястья, и они безвольно падают на грудь. Шигоку стонет, полуприкрыв глаза, опьянённый столь густым воздухом, что накалён до предела, и они оба всё больше вязнут, рискуя в нём утонуть. Ещё несколько грубых толчков и следы пальцев на бёдрах — слишком контрастные на бледной коже, словно трещина на фарфоре. Ещё миг, и жар полностью ослепляет — Кю выгибается, хватаясь за его шею, жмурясь на пике нахлынувшего удовольствия, слишком острого, терпкого. И чувствует, как Урума, рыча, тоже кончает, заполняя его изнутри, дрожа всем телом и утыкаясь носом куда-то в шею. Они оба загнанно дышат, и Кю слышит биение собственного сердца — словно птица, что бьётся о прутья клетки, взятая на прицел. Словно этот раунд не был впервые выигран и оставил немного горечи вместе с привкусом влажной, солёной от пота кожи. Мысли путаются, и в памяти хаотично всплывают давние эпизоды — детство и школа, чья-то тёмная кровь, стекающая на кафель, первородный ужас в чужих глазах, крики, полные страха, который всегда ему был подвластен. Сколько их было? Сколько тех, кто не имел никакого значения, не мог даже приблизиться к тому, чем для него стал Сюн? Все остальные были лишь средством, Урума же — его первый и любимый эксперимент. В какой момент это стало настолько важным? Делом всей его жизни, неосознанным поиском смысла не только в уничтожении. Но и в том, чтобы бесконечно длить предшествующий этому момент, наслаждаясь снова и снова, не позволяя этому кончиться. В отличие от теперешнего, он никогда не терял контроль, даже когда всё катилось к чёрту. А что сейчас? Как такое возможно? Под тяжестью тела Сюна становится всё труднее дышать, и Кю пытается сдвинуться, открывает рот, но не находит жестоких слов, которые мог бы ему сказать. Урума говорит первым, приподнимаясь на локтях и аккуратно целуя в лоб: — Спасибо. И осторожно отстраняется, выходя из него. Тянется к ленте, освобождая его запястья, поочерёдно целует их — мягко, бережно. Кю не шевелится, восстанавливая дыхание, с прищуром наблюдая, и улыбка вновь расцветает на его лице. Чувство контроля стремительно возвращается, и по коже проходит приятный импульс. Он облизывает губы, позволяя тщательно вытереть себя и укутать в рубашку, которую Сюн носил несколько дней, которая пахнет его парфюмом и заметно широка Шигоку в плечах. Пытаясь отдышаться, он ожидает момента, когда жар понемногу стихнет, когда воздух из приоткрытого окна освежит комнату, и мысли снова придут в порядок. Урума ложится рядом, привычно обнимая, поглаживая по вздымающейся груди, ничего больше не говоря, но словно каждым движением безмолвно извиняясь за излишнюю грубость. За укусы на шее, за горящие от ударов бёдра. За оскорблённое самолюбие, на миг потерпевшее крах, за упущенный контроль, за возможность кому-то другому впервые диктовать правила. Нельзя просто признать это, и Кю, нежась в его сильных руках, с лёгкой усмешкой замечает: — Ты хорошо постарался… экспериментальное тело А. И тут же чувствует, как его крепче сжимают — всего лишь импульс, нерв, на который ему так нравится бесконечно надавливать, наблюдая за реакцией. Которая всё-таки всегда будет под его контролем. Потому что Сюн был и всегда будет в его власти. Всегда будет принадлежать ему и не сможет отвергнуть его или уйти. В боли и удовольствии. В наслаждении и насилии. В ненависти и мести. В невозможной больной любви, которая может и должна привести лишь к смерти. И всё же, что бы ни произошло, — они оба всегда будут друг у друга. И это всё, что они имеют. Это всё, что им теперь нужно.