Перед служением

      Рам всегда слыл человеком спокойным, беспристрастным и разумным. Для чужих. Для близких Рам всегда был себе на уме, непредсказуемым и уверенным в себе и в том, что делает. Все, кто хорошо знают младшего Дубея, не будут даже сомневаться: если он поставил себе какую-то цель, сбить его с этой цели шансов нет. Только если боги смилуются и укажут ему бросить затею, ведь только им он готов внимать.       Отблеск огня в открытой зеленой радужке не проходит незамеченным, но Эрит еще не может сообразить, что у него на уме.       — Красивые серьги, — отмечает Дубей, заставляя задумчиво коснуться рукой изумрудного украшения. — Новые?       Тхакур кивает, улыбаясь одним уголком рта: Рам и сам любитель покрасоваться, неудивительно, что заметил даже в полутьме. На приёме такое отмечали англичане, которым чужда традиция мужчине украшать себя «как женщине», и Эрит лишь отрешенно отвечал, что так у них принято. На деле эти пустоголовые чужаки не смыслят ни капли в красоте, особенно их мужчины. Что бы они сказали, если бы узнали, что натх, который младший Дубей носит в носу, является действительно женским украшением? Как бы на него смотрела эта навязчивая леди Добене?       Точно не так, как сейчас сам Дубей смотрит на Эрита.       — Серебро и изумруд напоминают о тебе, — легко признается он.       Многое стало легче с тех пор, как Рам вынудил открыться и открылся в ответ. Им все еще нужно держать все в секрете, но что-то внутри расползается теплом, когда тот улыбается, услышав эти слова. По крайней мере, в секрете от него держать больше не нужно… а кто еще имеет значение?       — Думаешь обо мне, когда я не рядом, — заключает Дубей. Эрит кивает, глядя чуть вопросительно: что с того? И так ведь знает, не новые сведения.       Рам подходит ближе, сдвигает каштановую прядь с его уха, проводит мягким касанием до самой мочки, рассматривает на ладони тяжелую подвеску серьги. После красивые пальцы останавливаются на тонкой коже шеи, заставляя на мгновение задержать дыхание.       — Нравится? — Не пряча довольства, спрашивает Тхакур. Не уточняет, что именно должно нравиться: сама серьга или то, с какими мыслями украшение куплено.       — Нравится, — отвечает Дубей, слегка царапая ногтями чувствительную шею. И почему-то кажется, что отвечает сразу на оба смысла вопроса, заставляя замереть. Или дело не в ответе?       Они в храме, до служения совсем недолго, да и дверь в не такую уж и секретную комнату не заперта. Рама это не останавливает: проведя пальцами вдоль жилы на шее, он отгибает высокий воротник белого шервани и удовлетворенно ухмыляется. Еще бы — там им же оставленные следы, свежие, позавчерашние.       — Так нравится еще больше, — самодовольно отмечает он, скользя рукой к застежке ворота. Эрит ловит его за запястье.       — Что творишь? Служба скоро, — полушепотом возмущается он. Или, скорее, пытается возмутиться, ведь горячий выдох Дубея вкупе с его близостью и многообещающей усмешкой перебивает глас разума в его голове.       — Что хочу, — просто отвечает тот.       Как-то возразить Тхакур не успевает: горячие губы накрывают его, а сопротивляться такому он не умеет, да и не хочет. Поцелуй отдаёт вином, частично объясняя это легкомыслие. Впрочем, он почти уверен — Рам вполне мог бы так же и без всякого вина.       — Служба, — рассеянно напоминает Эрит, когда они отрываются друг от друга. Делает даже несколько шагов к двери, но и сам не слишком хочет прерываться, и остановить Дубея не слишком-то возможно.       — Не думай об этом, — шепчет этот сумасшедший, вжимая его в дверь бедрами. Щелкает засов, а на шею горячим касанием ложится ладонь. Рам заставляет склонить голову набок, открывая себе больше пространства для поцелуев.       — Асур тебя побери, Рам, скоро люди начнут прибывать! — Шепчет Эрит. Шепчет не для секретности, а чтобы не позволить голосу задрожать от удовольствия, потому что это только убедит Дубея в том, что он все делает правильно. А им надо… — Надо идти!       Не то благословение удачи, ниспосланное богами, не то просто хорошее знание привычек Рама помогает Тхакуру, скрепя сердце, выдернуться из его хватки и даже повернуться спиной, чтобы попытаться открыть дверь и выйти в зал. Проклятый засов не поддается с первого раза, и над ухом раздается разгоряченный смешок, от которого до глупого восторженно ёкает сердце.       — Либо небеса ко мне благосклонны, либо ты не слишком стараешься, — ехидно тянет Дубей, ведя носом вдоль его шеи да прижимаясь бедрами к его бедрам. — Действительно хочешь уйти?       Эрит закусывает губу, чтобы не сдать их вот так глупо, прямо у самой двери, когда Рам скользит одной рукой вдоль его груди, а другой ведет по бедру, поднимаясь опасно близко к паху. Искренне ответить «да» на вопрос уже не выйдет.       — Ты умом тронулся, прекрати, — пытается отговорить его Тхакур, но младшего Дубея обмануть нелегко, особенно, когда сам себе не веришь.       Цепкие пальцы в золотых кольцах ловко расстегивают верхние пуговицы шервани — Раму очень нравится оставлять следы, но он не настолько сошел с ума, чтобы делать это там, где другие могут увидеть. Когда горячий язык скользит к основанию шеи, Эрит рвано стонет.       — Не прекращу, — шепчет Рам ровно над тем же местом, обдавая жарким выдохом влажную кожу. Тхакуру приходится зажать рот ладонью.       Вовремя. Дубей, этот сумасшедший ракшас, впивается укусом в вожделенную шею, и только ладонь, крепко прижатая к собственному рту, напоминает Эриту о том, что он стоит у самой двери, и стонать в полный голос нежелательно.       Зато ладонь Рама, накрывающая его возбужденную плоть сквозь ткань, напоминает о том, что сдержаться будет сложно. Там, где он прижимается бедрами, чувствуется, что и сам возбужден не меньше — Тхакур прикрывает глаза, пытаясь ухватиться за последние ниточки разумности, ускользающие в рискованной волне удовольствия, что приносят чужие касания.       — Ракшас, — шепчет он, едва отняв ладонь от лица. И тут же приходится за это платить, когда холеные пальцы Дубея скользят под пояс чуридар.       — Уже не боишься, что услышат? — Смеется он, обнимая его свободной рукой поперек груди. Эрит оборачивается через плечо, и в светлых глазах его читается вовсе не гнев или возмущение, о нет.       Во взгляде его — безмолвная просьба, поволока желания и неприкрытая страсть. Рам несколько мгновений любуется его сведенными в мольбе бровями, алеющими щеками и припухшими губами, а потом склоняется ближе, заставляя упереться грудью и ладонями в дверь, и целует. Ловит губами его негромкий, но уже почти бесстыдный стон, и пытается улыбнуться в этот поцелуй.       Тхакур упирается предплечьем в рельефную дверь, к которой его прижимают — грудью к спине, бедрами к бедрам. Положение, на самом деле, не слишком удобное, шея устает, но недвусмысленно упирающийся в него член Дубея заставляет мысли о неудобстве плавиться, оставляя лишь вожделение и иррациональное, безумное удовольствие от осознания, что горячо любимый человек желает его вот так. Эрит тянется за спину, но его руку перехватывают на полпути.       — Не сейчас, — почти нараспев тянет Рам, крепко держа его запястье свободной рукой, пока второй сжимает его член, заставляя зажмуриться, чтобы не быть слишком громким.       — М-м… но ведь ты… — пытается возразить он, когда Дубей переплетает их пальцы, и тянет их руки снова к его груди, чтобы прижать к себе ближе.       — А мне вести службу, — насмешливым шепотом отвечает он, и, чтобы остановить несвоевременный спор, с нажимом проходится по особенно чувствительной точке под головкой.       Несдержанный от неожиданности стон в полный голос он опять ловит губами, прижимая Тхакура к себе еще крепче, когда он дергается от удовольствия. На этот раз Рам отрывается от поцелуя быстрее, чтобы мягко, не оставляя следа, прикусить кожу шеи за ухом и шепотом добавить:       — Тише, प्रणय.       От такого чувственного обращения — еще и на священном языке — захватывает дыхание. Эрит вздрагивает, и ноги как будто пытаются отказаться держать, зато Рам держит крепко, стискивает в объятии и с упоением впитывает все его реакции, ускоряясь рукой на его члене. Тхакур сжимает другую его ладонь в своей, крепко, до боли, но слышит лишь теплый смешок возле уха, а потом чувствует влажный язык Дубея на шее — и почти задыхается от ощущений и чувств.       Рам не щадит нежную кожу, безжалостно терзает, чтобы оставить еще один след, а оторвавшись будто самому себе совсем негромко добавляет собственническое: «мой». Эрит слышит.       Одного слова достаточно, чтобы довести до исступления — он широко распахивает глаза, приоткрывает губы в немом вскрике и трепетно замирает в родных руках на пике удовольствия. Замирает, чтобы через мгновение забиться в крепкой хватке, потому что Дубей продолжает, доводит до грани и толкает за нее, не отнимая руки от его плоти, касается так, чтобы выжать до последней капли. Жадно смотрит, будто силится запомнить в мельчайших подробностях…       За плотной, вязкой завесой удовольствия Тхакур даже не замечает, как раскрытой ладонью случайно хлопает по двери, в которую его вжимают, — раз, потом второй. Если кто-то пройдет мимо — точно услышит, но Эрит и не думает об этом, изливаясь в руку Рама с шальным стоном на выдохе. Тот медленно проводит вдоль всей длины еще несколько раз, собирая вязкие капли, и только потом останавливается.       — Не зря купил серьги, — заключает он, пока Тхакур, рвано дыша, пытается прийти в себя и отрешенно усмехается такому выводу.       То, как Дубей ополаскивает руки и как поправляет ему одежду, проходит мимо него. Он какое-то время стоит, прикрыв глаза и уткнувшись лбом в собственное предплечье, которым упирается в дверь.       К реальности его возвращает усмешка за спиной.       — Ну-ну, господин Тхакур, — зовет Рам, — служба вот-вот начнется.       Растрепанный и раскрасневшийся, Эрит оборачивается на него с видимым удивлением.       — А ты?       — А я… можешь заглянуть после, чтобы узнать, что буду делать я, — невозмутимо отвечает Дубей, оправляя складки свободного одеяния для служений.       — Точно тронулся умом, — неверяще выдыхает Эрит. В его влюбленном голосе нет ни нотки осуждения, и когда он качает головой, смеется скорее над собой.       Наскоро разгладив одежду и худо-бедно поправив волосы, он покидает комнату Рама, чтобы затесаться среди уже прибывших людей из дюжины. Он старается не подавать виду, но уголки губ невольно едва заметно приподнимаются.       Если бы Эриту хотелось знать, он бы мог оглядеться и заметить ехидный, но одобрительный взгляд светлых глаз Сарасвати, что не упустила его растрепанный вид, румянец на щеках и припухшие губы. То, что Тхакур не оглядывается, а с заметным нетерпением ждет появления пуджари, одобряет заливисто смеющаяся рядом с сестрой Радха.       Эрит точно останется после служения.