Морок

      Лунный свет лился из приоткрытого оконца, лаская бледный юношеский лик. Безмятежность сейчас отражалась в чертах грозного опричника. Сон его был глубок и крепок. Черные вихры покоились на подушках, во тьме напоминавшие притаившихся змей. Вдруг ветер отворил оконце шире, двинулись, будто кто-то живой их безынтересно пролистал, листки на прикроватной тумбочке. Глухо стукнулась на деревянный пол какая-то склянка и укатилась под кровать. Перина промялась под чужим весом.       Ресницы юноши беспокойно задрожали, не успел он толком открыть глаз, как ощутил чьи-то горячие уста на своих. Нежный и дурманящий поцелуй вскружил голову, девичьи руки быстро оказались под ночной рубахой. В голове Федора не промелькнуло и одной мысли о сопротивлении, туман застлил его разум. Он наконец открыл глаза и увидел ведьму, недавно встреченную на рынке. Ни отвращения, ни гнева Федор не ощутил. Все его тело находилось в странном, ожидающем оцепенении. Присутствие знахарки в собственных покоях воспринималось как само собой разумеющееся. Здравых мыслей на ум не приходило.        Она сидела на его кровати совершенно нагая, ничем не прикрытые белые груди освещала луна. Глаза-огни смотрели с желанием. Кос, увиденных днем, не осталось — русые волосы свободно и развратно струились по плечам и спине. Чертовка игриво усмехнулась, тряхнула гривой и оседлала бедра опричника, словно умелая жрица любви, потерлась о его возбужденную плоть и сладко вздохнула. Рука Федора уж было легла ей на талию, как девушка поймала ее и уложила себе на правую грудь, заставила сжать. Упругая, жаркая кожа под пальцами, томные вздохи девицы и лунный, мистический свет. И ничего больше. Он даже не знал ее имени, но сейчас вожделел ее больше всех тех, кого встречал когда-либо. Впрочем, так любой юноша думал о каждой, с кем проводил ночь.       Она склонилась над его лицом, кончики ее волос щекотнули шею и щеки, и утянула в новый нежный поцелуй. Который с каждым мгновением становился все страстней и напористей. Из развратно-невинного видения она превратилась в настоящую совратительницу из плоти и крови. Аккуратные пальцы чаровницы обхватили возбужденный уд, Федор простонал прямо в покрасневшие от лобзаний губы. — Я жажду тебя всего! — запах эфирных масел и дивных, колдовальных трав доносился от ее тела, заполняя все пространство, кружил голову. Она с придыханием насадилась на горячую плоть.       Жаркая девичья узость пленила. От удовольствия Федор прикрыл глаза. Его вторая рука сжала крепкие женские бедра, дернула на себя, заставляя вобрать уд целиком. Девушка только простонала довольно и сама задвигалась резче и больше. Глаза цвета рыжего пламени сейчас были черными как смоль, несколько прядей пышной гривы, без намека на стыдливость, прикрывали всё равно заметные розовые соски. Не было в ней ничего скромного, даже притворно. Была лишь дикость неукротимой львицы, похотливость весенней кошки. Она была воплощением блуда. Ее стоны обещали геенну огненную, все круги Ада. Но сейчас будто бы не существовало Бога, не существовало греха. Будто бы разврат был самым правым делом. Они исступленно отдавались ему, не заботясь ни о чем. Вся вселенная сжалась до них двоих. До двух горячих тел, ласкающих друг друга с такой животной страстью, какая бывает только у умалишенных. До двух душ, даже в такой сакральный момент борющихся между собой. Никто не хотел уступать.       Он покрывал ее шею и груди грубыми укусами, резко толкался в ее блудное тело, не знающее стыда перед людом и богом, срывал поцелуи с припухших уст, раскрывающихся в вечных стонах. И стонал сам. От того, как она сжимала его, как тянула за черные вихры, как страстно лобзала его и как гладила.       Они совсем забыли, если и думали, о тишине. Ничто не могло сдержать сию страсть. Кровать натужно скрипела, шлепки разносились по комнате, что-то упало с тумбочки, но обращать на это внимания никто не стал. — Еще, еще! — голос девушки срывался, она задыхалась от удовольствия, впиваясь пальцами все сильнее в чужие бедра.       Лицо ее залил блудливый румянец, взгляд помутнел от похоти, волосы окончательно растрепались. Грудь ее высоко вздымалась от каждого вздоха. Все тело было покрыто развратными метками — с такими порядочная девица не то что бы не явилась бы в свет — не вышла бы из собственной комнаты! Впрочем, порядочная девица не явилась бы в чужие покои вовсе. О подобных следах и говорить ничего не стоит.              Федор выглядел нисколько не лучше, но ему позволялось. И задорный румянец, и дикий блеск в глазах, и неубранные волосы, разметавшиеся по постели, и свидетельства девичьих ласк. Он сжал талию девушки до белых отметин, стал толкаться — чуть ли не вколачиваться — сильнее. Она затрепетала. Сбросила с себя чужие руки, уложилась грудью на опричника и прижалась губами к его губам. Чаровница снова смягчилась, не позволяя нежности перерасти в борьбу. Она ласкала языком губы, почти невинно изучала рот. Отрывалась лишь на мгновение, чтобы снова припасть к желанным устам. Темп девушки замедлился, она сосредоточилась на чувственных касаниях. Пальцы ее гладили низ живота, проходились по ребрам, трогательно проводили по губам и щекам, спускались на шею.       Федор уже не мог терпеть. Девица сначала распалила его, а теперь замедлялась, забирая ту близость к краю, которую он уже был готов испытать. Подхватив женские бедра руками, он задвигался быстрее, слыша, как каждый толчок его отзывается сладостным вздохом. Жар с новой силой окатил все его тело, в паху все запульсировало в истоме, он прикрыл глаза, готовясь излиться, как ощутил, что нежные пальцы на его шее сомкнулись и сжались, что было силы. — Пес царев, умереть тебе в страшной муке! — прошипела змеей разъяренная ведьма, сдавливая горло сильнее.       Взгляд — угли, пылающие первобытной злобой. И следа былого удовольствия не осталось в них. Никакого наслаждения — одна лишь неприкрытая ненависть и желание придушить, как собаку последнюю.       Федор вцепился ногтями в чужие руки, простынь упала с кровати от их возни, девушка лишь сильнее навалилась ему на грудь, безжалостно душа. Тело отказывалось слушаться, в глазах постепенно мутнело. Легкие спирало от недостатка кислорода. Почему вдруг его хватка ослабла? Почему вдруг он не смог свалить с себя хилую девчонку?       Федор взметнулся в постели, тяжело вздохнув. Руки его рефлекторно схватились за шею, которую будто бы еще сжимали чужие, обманчиво нежные пальцы. Черные волосы растрепались, на лбу за время сна появилась испарина. Он случайно взглянул в зеркало, висевшее на стене у выхода, и дотронулся до своих губ. Отражение показывало их чернущими, как у покойника. Вся грудь и шея были расписаны трупными синяками. Он моргнул — и все исчезло. Сердце быстро билось в груди. Злость его захлестнула внезапно. Чертова ведьма! Не смогла показать зубки в жизни — пробралась в сон! Гадюка подколодная.       Федор взмахнул своими вихрами, убирая их со лба. Глянул на приоткрытое оконце. Несмотря на возмущение, бурлящее внутри, азарт покалывал кончики пальцев. Он этого просто так не оставит.