***
Работа шла туго. В первой экскурсионной группе, которую повёл мастер, были немцы — это навевало нескончаемые воспоминания о Воланде. Без привычного сообщения с пожеланием доброго утра утро мастера как будто перестало быть добрым. Невозможность проверить телефон удручала ещё больше, и мастер, проснувшийся, как часто бывало раньше, совершенно без настроения, чувствовал себя невероятно измотанным. Картины не радовали, не радовали интерьеры, не радовали искренне заинтересованные лица туристов. Мастер вспоминал вчерашний день, но и это его не радовало, потому что день заканчивался непонятно, нехорошо, тревожно скомканным вечером. Аплодисменты экскурсионной группы заглушили слова благодарности на немецком. Мастеру мерещился голос Теодора, мерещилось перестукивание его трости в толпе, мерещились острые углы плеч, и отовсюду, из каждого угла, с каждой картины смотрели воспоминания. Весь перерыв мастер проспал на стуле в подсобке. Есть всё ещё не хотелось. Это его встревожило, хоть и не так сильно, как должно было бы встревожить. Уже в конце перерыва на телефон с трудом разлепившего глаза мастера пришло уведомление. От волнения он подскочил на месте и чуть было не выронил телефон из рук, лихорадочно полез проверять сообщение, но писала Маргоша: они с Геллой уехали гулять в Выборг. Дурацкие селфи девочек обычно поднимали мастеру настроение, но сегодня всё шло наперекосяк, и острый осколок камня, со вчерашнего вечера царапавший сердце, разросся и тяготил его своим холодным весом. Мастер поставил на фотографию сердечко и отправил какой-то дурацкий стикер, первый, который подвернулся под руку, проверил страницу Теодора — его всё ещё не было в сети — и со вздохом, подавленным на середине и пыльной каменной крошкой осевшим в горле, убрал телефон в ящик стола. Встрепав волосы, мастер ударил себя локтями по коленям и уронил голову на ладони. — Мастер, экскурсия скоро… Ты в порядке? Голова болит? Мастер вздрогнул и резко развернулся. В тихо, незаметно открывшейся двери стоял новенький — Кеша. О существовании Кеши пока не знал даже Пётр Петрович, но это было неудивительно: по-настоящему ответственное и справедливое начальство постоянно загружало себя бумажной работой и из кабинета практически не вылезало. Сам мастер Петра Петровича видел только дважды, и оба раза его мучила головная боль. Мастер, конечно, старался говорить тише и даже предложил сбегать в аптеку за Суматриптаном, но начальник отказался и, бледно улыбнувшись, приложил руку к голове и закрыл глаза. Его бритое лицо было белее мела. Тогда мастер закрыл за собой дверь почти бесшумно и во второй раз уже не спрашивал, надо ли сходить за таблетками, хоть и сочувствовал Петру Петровичу и его боли. Фёдор Алексеевич, замдиректора, позже сказал мастеру, что голова у директора болит часто, и никакие лекарства от этого не помогают. Кешу на работу взял, как бездомного щенка, в глубине души очень жалостливый Фёдор Алексеевич. Смешной новенький, уже не первый раз пойманный на проведении бесплатных экскурсий и принятый в штаб, выглядел вчерашним студентом. Волосы у него были рыжие-рыжие, глаза — светло-карие, но удивительно светлые и лучистые, он постоянно носил растянутый женский свитер и какие-то затёртые бусы. Про свитер он сказал, что он достался ему от друга ещё в детском доме (мастер, услышав этот непосредственный ответ впервые, чуть было не поперхнулся водой), про бусы — что их подарила ему на удачу Мария из соседнего отдела. Каким образом Кеша так быстро подружился с Марией, в общем-то не очень общительной и даже слегка надменной, оставалось нераскрытой тайной. Но лучше всего Кеша ладил с детьми. Он опускался на пол, скрещивал ноги, торчащие из коротких штанин потёртых джинсов и, пригласив детей сесть вокруг него, начинал рассказывать о картинах в зале. Дети слушали Кешу как заворожённые и таскали ему нехитрые детские сокровища: переводные татуировки из упаковок жвачек, кривоватые фенечки, юбилейные монетки… Посетители умилялись, работники недоумевали. Фёдор Алексеевич, наслушавшийся удивительных рассказов своих сотрудников о Кеше, поймал его прямо на выходе из музея, когда он был в пластиковой короне-веночке и нёс под мышкой своего тёзку-попугая из советского мультика. Не особенно сопротивлявшийся Кеша был моментально утащен в подсобку. На проведённом спонтанном собеседовании выяснилось, что Кеша помимо обязательного английского самостоятельно выучил три языка: итальянский, испанский и греческий. Помимо этого новенький очень бегло говорил на иврите, словно это был его первый язык. Мастер был несколько уязвлён возникшей конкуренцией, но ровно до тех пор, пока не встретился с Кешей, и вся успевшая возникнуть обида тут же исчезла. Кеша был слишком светлым и наивным, чтобы на него можно было обижаться. — Нет, я в порядке, — мастер откинулся на жёсткую спинку стула, — Я же не Пётр Петрович, чтобы у меня голова болела… — Вот бы мне с ним увидеться… — мечтательно вздохнул Кеша, — Я верю, что смог бы ему помочь. Мастер отрицательно покачал головой: — Ему ничего не помогает. Наверное, неудивительно, постоянно себя нагружает… — А я всё-таки в это верю, — светло улыбнулся Кеша. Не удержавшись, мастер открыл ящик и проверил телефон. Сообщений не было. Он нажал на фотографию профиля и погладил кончиком большого пальца заострённую улыбкой впалую щёку. Стало трудно дышать. — А ты ведь влюблён, мастер, — тихо сказал новенький. Мастер вздрогнул: — А?.. — У тебя глаза светились, — легко рассмеялся Кеша, — Теперь не светятся: ты боишься. Отчего? Любовь — это не преступление. Мастер усмехнулся совсем без улыбки: — Некоторые считают иначе. Новенький не засмеялся снова, но в его глазах зажглись весёлые искорки. — Я понимаю, о чём ты, но не бойся. Другие пускай говорят что хотят, а я знаю, что ты человек добрый, хороший. И тот, которого ты любишь, тоже. Мастеру хотелось уточнить, намеренно ли Кеша сказал о нём, а не о ней, но вместо этого он спросил: — А если это не так? — Не так? — светлые брови новенького приподнялись. — Как же может быть не так, когда все люди — добрые? Мастер почти возразил, но посмотрел на светлое, доброе лицо Кеши и вспомнил, как он рассказывал о своём лучшем друге Игоре откуда-то из Кривцов, подарившем ему тот самый растянутый свитер, очень похожий всем, кроме непонятного цвета, на свитер девочки, которая его не обижала, конечно же, а просто шутила. Свитер той девочки, правда, так не нашли, а Игорь весь день ходил в мокрых вещах, сказав воспитателям, что ушёл погулять и свалился в канал… И ничего не успел сказать, потому что в открытую дверь подсобки в белой рубашке с красными подворотами шаркающей усталой походкой вошёл Пётр Петрович. — Д-добрый день, — запнувшись от неожиданности, поздоровался мастер. Его рука дёрнулась к ящику, но замерла, скованная угрюмым взглядом директора. — Молодой человек, вы почему с телефончиком? — хриплым голосом спросил Пётр Петрович. — Давайте его мне сюда — и на экскурсию, группа уже почти собралась. Потом заберёте. Мастер встал со стула и подошёл к директору. — Добрый человек! — с удивительной для его звонкого голоса ласковостью воскликнул Кеша, вставая между мастером и Петром Петровичем. — Он не сделал ничего плохого, зачем же ты так? Плечи мастера невольно закаменели. Пётр Петрович перевёл свой тяжёлый и мутный взгляд на Кешу: — Во-первых, не «добрый человек», а Пётр Петрович. Во-вторых… Кто вы такой? — Кеша, — новенький неловко улыбнулся и спешно поправил себя: — Иннокентий Иванович Гамалов. Я работаю тут, недавно совсем. Рука Петра Петровича дёрнулась, но он тут же, будто исправив жест, коснулся виска. — Почему мне не доложили?! Тут голос директора окончательно сорвался, и он, пошатнувшись, закрыл глаза. На его виске мучительно пульсировала вздувшаяся жилка. — А я знаю, что у вас болит голова, — тихо сказал Кеша, поддержав строгий тон директора. — Это все знают, — прохрипел Пётр Петрович. — Ещё я знаю, что вы хотите позвать своего пса. Вы к нему очень привязаны, и с ним вам обычно становится легче. Не надо кричать, пожалуйста… Вам от этого только хуже. Но боль скоро пройдёт. Пойдёмте со мной, я налью вам воды. Вам и вашему псу. Как его зовут? Кеша легко взял директора за запястье и потянул его к двери. — Банга, — сипло ответил Пётр Петрович, морщась от боли. — Его зовут Банга… Мастер, телефон всё равно отдайте мне. Заберёте после экскурсии. Мастер плотно сжал губы и уронил телефон в протянутую руку. Директор даже не посмотрел на так и не загоревшийся экран, только переложил телефон в карман брюк. Кеша покачал головой, сведя брови на переносице и по-детски грустно и наивно улыбнувшись. — Я знаю, вам больно даже думать… — осторожно, почти шёпотом сказал он, — Думать не надо. Просто пойдёмте со мной. Пётр Петрович, будто забыв о том, что в подсобке до сих пор был мастер, обессиленно опёрся на острое плечо Кеши. Мутные глаза его, полные невыразимой муки, вдруг прояснились и испуганно зашарили по светлому худому лицу: — Правда пройдёт? — Конечно, — улыбнулся Кеша, — Конечно, правда… Мастер попытался обидеться хотя бы на Петра Петровича, но свет рыжего мальчика Кеши, доброго, но отчего-то совсем не кажущегося наивным, упал и на директора, и обидеться не вышло. Тревога, оставшаяся бесноваться в одиночестве грудной клетки мастера, оскалила ядовитые зубы. Тревога взбудоражила в мастере нездоровую энергию. Пружинящим шагом он проходил из зала в зал, от картины к картине, постоянно растрёпывал волосы и непривычно громким и высоким, почти срывающимся голосом говорил обо всём в живейших подробностях. Изумлённые итальянские туристы, как правило создававшие перманентный шум, слушали мастера почти молча и лихорадочно блестели глазами. На первой экскурсии мастеру не хватало сил. Теперь ему не хватало терпения. Доведя до конца экскурсию и выслушав многоголосый хор «Grazie», мастер, которого от тревоги начинало потряхивать, скоро спустился по лестнице и поспешил в служебные коридоры. Почему-то ему казалось, что телефон должен был разорваться от уведомлений, пока его не было. Тео не писал с утра, не писал в перерыве, но сейчас точно должен был проснуться, или что-то… Или что-то было не так. Мастер, ошпаренный этой мыслью, перешёл на бег и в кабинет директора ворвался без стука, сразу распахнув дверь. — Пётр Петрович!.. — Тише, мастер, — прошептал новенький, — У него очень болела голова… Мастер резко остановился, не веря своим глазам. Грозный директор Пётр Петрович спал, скорчившись на слишком маленьком для своего массивного тела диванчике. Голова его лежала на коленях Кеши, и Кеша перебирал слишком рано поседевшие жёсткие волосы. Рядом с диваном, положив умную морду на длинные лапы, бдил огромный пёс Петра Петровича, которого он всегда приводил с собой на работу. Кеша кивнул на стол, где лежал телефон мастера: — Он не писал. — Спасибо, — отрывисто бросил мастер, подхватив телефон, — Спасибо тебе, но от этого мне не легче… Притворив за собой дверь кабинета, мастер лихорадочно вбил в телефон:Тео, всё в порядке?
Мастер
Следом тут же отправилось:Да, знаю, я параноик, просто ты с самого утра ничего не писал, и в сети не был.
Мастер
Наспех одевшись, мастер не застёгиваясь выскочил на улицу: он знал, что с молнией сейчас не справится. Руки леденели без перчаток, но мастер всё же дописал:Просто я очень за тебя волнуюсь.
Мастер
Мастер включил звук и хотел было убрать телефон, но не смог: казалось, что Тео может ответить в любую минуту, а он непременно пропустит его сообщение, потому что сегодняшний день лучше уже не станет, зато может сделаться ещё хуже. Шёл мастер скоро, не разбирая дороги, то и дело наталкиваясь на людей и на ростовые фигуры. Вслед ему возмущённо фыркали и нарочито громко возмущались бестактностью современной молодёжи. Это было неважно, потому что телефон в дрожащей руке мастера продолжал молчать.Тео, если ты в порядке, ответь, пожалуйста.
Мастер
Сообщение снова осталось непрочитанным. «Может, он вчера написал буквально за минуту до того, как доехал, и что-то случилось уже после этого? Или ночью подскочил сахар… Или упал… Или он поехал по делам уже сегодня, не хотел меня отвлекать, поэтому не написал ничего, или…» — Молодой человек, вам плохо? Вызвать скорую? Чуть с эскалатора не упали… — Нет, спасибо, — выдавил мастер, схватившись за поручень. — Всё в порядке. Мысль холодным прикладом ударила его по затылку, и прогнать её мастер уже не смог.Еду к тебе.
Мастер
Пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, будь дома.
Мастер
Ненаписанным осталось: «Я больше не знаю, как мне быть без тебя». В вагоне мастер тупо и оцепенело смотрел на грязные, в разводах ботинки человека напротив, и чувствовал, что к глазам начинают подкатывать слёзы. Ему уже представлялось, как дверь не откроется, и он будет обзванивать все городские больницы и морги, пытаясь выяснить, не поступал ли к ним немецкий гражданин Теодор Воланд. А если у него не было с собой документов, если придётся ехать и опознавать… Работница морга, провожавшая мастера, прежде чем он зашёл туда, где лежали тела, молча сжала его плечо. Мастера вырвало в больничном туалете. Оттуда он звонил в ритуальное агентство и договаривался об организации похорон. Поезд резко затормозил, и мастера мотнуло в сторону. Он зажмурился, разблокировал всё такой же пустой экран телефона, обнял себя непослушными, вялыми руками. Из вагона высыпались люди, внутрь тут же забились новые. Двери тяжело закрылись. Лицо Тео, бледное, посиневшее и неподвижное, с пустыми глазами и навсегда застывшими родинками, мастер мог представить себе слишком хорошо, и это пугало до потери пульса. Как договариваться об организации похорон, возможно, о вывозе тела за границу, как искать родных, кого вообще искать, что делать ему самому в этой жизни без Теодора Воланда?.. Из вагона мастер вышел первым, тут же побежал к эскалатору, проехал какое-то время, постукивая пальцами по дёргающейся чёрной ленте поручня, оцарапал её ногтями, но долго не выдержал и, перестроившись, стал подниматься по эскалатору пешком. Чужие взгляды ударялись в напряжённую спину, но мастер продолжал идти. Сойдя с эскалатора, он нечаянно оказался на пути какой-то женщины, которая врезалась в его спину и недовольно заворчала. Мастер мстительно не придержал для неё дверь метро и выбежал на улицу. Обычно он хотя бы краем глаза смотрел в сторону Диво-острова, но сейчас было совсем не до того. Дорогу до дома Теодора мастер совсем не запомнил, хоть и сверялся с навигатором каждые пару минут, боясь, что из-за накатывающих волн преждевременной паники свернёт не туда или вовсе пройдёт мимо нужного дома. Ключей от парадной у него не было, но он помнил код доступа. Лифт был на четвёртом этаже, как и квартира Воланда — ему не хотелось жить слишком низко, потому что это было вредно для здоровья. Мастер, собравшись с силами, стиснул зубы и побежал вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки. На лестничной площадке он сразу же бросился к звонку и отчаянно затрезвонил в него, не в силах остановить себя. Палец срывался с гладкой кнопки. Опираясь рукой на стену сбоку от двери, мастер зашептал лихорадочной мантрой: — Пожалуйста, открой, открой, открой, Тео, хороший мой, будь дома, только будь дома, пожалуйста, пожалуйста… Вскоре послышался тихий звук проворачивающегося внутреннего замка — раз, второй. Мастер чуть не разрыдался от облегчения. Железная дверь медленно, нерешительно открылась. За порогом стоял Теодор во вчерашней помятой одежде. Мастер сразу заметил его мокрое, залитое слезами лицо, опухшие раздражённые глаза с полопавшимися капиллярами и страдальческий, виноватый излом рта. Воланд на мастера не смотрел. — Господи! — срывающимся голосом выдохнул мастер. Его губы дрогнули. — Господи… С тобой всё в порядке! Тео громко всхлипнул. Мастеру хотелось взять его за плечи и то ли прижать к себе, то ли встряхнуть, чтобы привести в чувство. Длинно выдохнув, мастер зашёл в квартиру и закрыл за собой дверь — два оборота, щёлк, щёлк. — Почему… Почему ты не отвечал? — с трудом выговорил он. Зарылся пальцами в волосы. — Ты же говорил, в любое время! Я… Это не обо мне сейчас, просто… Ты говорил, Тео… — Я вкл’юч’ил р’ежим «Н’е б’еспокоить»… — пробормотал Воланд. — Н’е думал, ч’то ты… ч’то ты вообщ’е захоч’ешь м’еня в’идеть посл’е… — Воланд нервно обхватил своё запястье. — Оно и понятно, что не думал, — устало огрызнулся мастер, уронив руки. Теодор вздрогнул и ещё больше сжался, но наконец посмотрел на него — со… страхом, таким непривычным и неправильным, что от этого сжалось сердце. Страх вымарал яркую зелень и скрал глубокую черноту глаз, и даже заплаканное лицо Теодора опустилось и потускнело, как будто бы кто-то залил горящий внутри него огонь ледяной водой. — Горе ты моё, — вздохнул мастер и, решительно шагнув вперёд, прижал Воланда к себе. Пробормотал куда-то в висок: — Глупый. Я волновался. Очень… Теодор снова всхлипнул, громко и пронзительно, и с новой силой разрыдался, вцепившись в плечи мастера и размазывая слёзы по его свитеру. От него пахло перегаром. Мастер зажмурился. По его щеке — совсем не от запаха алкоголя — тоже покатилась слеза. — Ты пр’иехал… — исступлённо прошептал Воланд, словно смог поверить в это только сейчас. — Пр’иехал. — Я думал, с тобой случилось что-то. Ты шарф оставил ещё… Так всё это было неправильно… — мастер нахмурился. — Никогда не хочу, чтобы такое повторилось. — Пр’ости, пожал’уйста. Я пр’авда гл’упый, — Тео ткнулся лбом в его плечо. — Пр’авда н’е вер’ил, ч’то ты мож’ешь обо мн’е волн’оваться посл’е вч’ерашн’его… — Да после какого вчерашнего? — удивился мастер. — Я пов’ёл с’ебя как полн’ый ид’иот! Стал р’ассужд’ать о том, в ч’ём н’ич’его н’е смысл’ю, наговор’ил ер’ун’ды, тебя обидел, и- Мастер погладил Воланда по взъерошенным волосам на затылке, крепче прижал к себе. — Не обидел, Тео. Мы же просто говорили, обсуждали разные вещи, разные идеи. Это… это нормально, когда люди в чём-то не сходятся, ты же знаешь? — Н’о я… — Нет-нет-нет, всё хорошо, — нежно и тихо, словно успокаивая напуганного ребёнка, заговорил мастер, — Тео, дыши. Я здесь, я никуда не уйду. Ты меня не обидел. У нас всё хорошо, слышишь? — Я… да, — выдохнул Воланд. — Точ’но? — Точно. Тео шмыгнул носом и наконец немного ослабил нервную хватку пальцев. — Ты как себя чувствуешь? — мастер мягко помассировал напряжённые мышцы между лопатками. — Что-нибудь пил? Ел? Сахар в порядке? — Что-то п’ил, да, — хрипло и рассеянно ответил Тео, поведя плечами и потеревшись лбом о грубоватую шерсть свитера. — Н’е ел, н’о сахар в пор’ядке был посл’едний р’аз, когда пр’овер’ял. — Давай ты сейчас сходишь в душ и переоденешься? — не выпуская его из объятий, предложил мастер. — Я закажу роллы. — Можн’о мы буд’ем обн’иматься н’а диван’е и см’отр’еть ч’то-н’ибудь гл’упое? — робко попросил Воланд. — Н’е хоч’у дум’ать… Мастер улыбнулся: — Конечно можно, Тео. Ну что, сходишь в душ? Скажи, где найти чистую одежду, я принесу. Если нужна помощь… — Там в шкафу, в спальн’е… Пер’вая дв’ерь спр’ава. Дум’аю, спр’авл’юсь. — Хорошо. Как скажешь. Воланд сам, пускай и неохотно, выпустил его из объятий. Напоследок мастер поцеловал его в лоб. — Я буду здесь. — Спасибо. Опираясь на стену, Теодор похромал к ванной. Мастер дождался, пока за ним закроется дверь, и только услышав шум воды, заказал роллы и ушёл в спальню. Кроме сменной одежды для Тео он взял мягкий плед и постелил его на диване. Унёс пустую бутылку на кухню, принёс стул и высокий стакан с водой. Мастер застал Воланда в коридоре, возвращаясь с кухни со вторым стаканом воды. Теодор был в чёрном халате и вяло вытирал волосы полотенцем. — Давай помогу, — мастер отставил стакан на тумбочку, где аккуратной стопкой лежала мягкая домашняя одежда, и перехватил полотенце у Тео, тут же доверчиво подставившегося под его руки. Сердце снова сжалось, но уже не от боли, а от нежности. — Дальше сами высохнут, — сказал мастер, неловко прокашлявшись, — Роллы минут через пять будут, ты переоденься пока, а я фильм найду. Вместо ответа Воланд почти с обычной радостью улыбнулся. Когда Теодор переоделся, а мастер забрал роллы у курьера (Тео настоял на оплате его картой), они оба устроились на диване. Фильм Теодор почти не смотрел, роллы ел медленно и не слишком охотно, но после еды отошёл проверить сахар и, вернувшись, буквально растёкся по телу мастера. — Я пл’акал в такси, пл’акал дома, потом н’апился и засн’ул пр’ямо на диван’е, пр’оснул’ся посл’е обеда, вкл’ючил «Титаник» и пл’акал до тех пор, пока ты н’е пр’иехал, — зачастил Воланд, ёрзая и пытаясь устроиться поудобнее, — Я был ув’ер’ен, ч’то вс’ё законч’ил’ось, ещ’ё и вспомн’илось… Мастер не стал давить, только развёл ноги пошире и погладил Тео по спине, легко царапая позвоночник ногтями. От удовольствия Воланд с хрустом выгнулся и мелко задышал мастеру в шею. По затылку пробежались мурашки, к низу живота совершенно внезапно прилила кровь. «Чёрт, он же заметит! — в панике подумал мастер, — Ну нет, только не сейчас, сейчас не время! Я думаю о мёртвых котятах, я думаю о…» — Вспомн’илось то, ч’то я и пр’авда вс’егда один, как и пр’едупреждал’и мои… р’одител’и, когда я стал путешеств’овать, — закончил мысль Теодор. — Я вс’ё вр’емя с н’ашего вч’ер’ашн’его р’азговор’а думал, ч’то потер’ял т’ебя… Мастер наконец сумел устроиться так, чтобы ничем не давить на Воланда, и пропустил между пальцами его мягкие влажные волосы, подсыхающие у корней. — Ты такой тёпл’ый… как и вс’егда, — неразборчиво пробормотал Тео. Потёрся щекой о мягкую ткань взятой из его шкафа футболки. — И я больш’е н’е один… — Ты меня не потеряешь, — сглотнув не к месту накатившие слёзы, сказал мастер. Теодор с трудом поднял голову и пронзительно и уязвимо заглянул мастеру в глаза: — Н’е уходи сегодн’я. Пожал’уйста. Оставайся со мн’ой. Н’е хоч’у больше один… — Не уйду, — легко сказал мастер. Потянув Воланда на себя, поцеловал в макушку. Тео тихо заурчал, как довольный кот, закрыл глаза и совсем расслабился. Мастер чувствовал, как с каждой минутой покоя замедляет свой шаг его открытое и ранимое сердце. Наутро мастер появился на работе в вытащенной из самого дальнего уголка шкафа рубашке Тео. Тео на работе появился в вернувшемся к нему шарфе… и заказанных мастером патчах под глазами. О патчах, конечно же, оповестила его в сообщении тихо сползающая от смеха под парту студентка Басманова.