да ладно, может, стоит быть честным хотя бы с собой?
студия звукозаписи уже давно у ахи дома, потому что общественные места вовсе не подходят для его работы. акивили с надменной улыбкой читает текст очередной песни. будущий хит, не иначе. коммерческий успех – не его забота. по крайней мере, он хочет так думать, он будет так думать до конца своих дней. — тебе пора уже научиться делать это самому, я же не буду все время рядом, — акивили шепчет на ухо, аха кусает губы, мечтая увидеть хищный оскал. — не оборачивайся. аха смеется, сжимая руки в кулаки, ощущает горячее дыхание на своей шее, а холодные руки на своих бедрах. тот бесстыже касается, проникая длинными пальцами под шелковую ткань. прикосновения к нежной коже вызывают во всем теле дрожь, желание биться в конвульсиях, взглядом вымаливать оставить красные полосы ногтями на бледновато-молочном. свободные шорты непристойно оголяют столь желанные для акивили места, а он прячет ухмылку. все само собой, конечно же, без его участия. определенно так. рукой сжимает внутреннюю часть, заставляя аху податься вперед. — почему не можешь показать страсть без меня? — акивили вылизывает ему мочку уха, цепляется зубами за длинную сережку. — понимаешь, они могут обо всем догадаться. — но ты же не расскажешь им, мой дорогой акивили? — аха прячет стон за смешком, жмется к нему сильнее. — им все равно, пока песни продаются.да, им правда все равно. им абсолютно плевать, пока материал поступает вовремя. им абсолютно безразлично, что происходит при записи новых песен.
— включай запись, — акивили требует хриплым голосом, собирает серебристые волосы в низкий хвост, жестом приказывает ахе сесть на стол. — у тебя будет одна попытка. аха нагло раскидывает ноги, проверяет петличный микрофон, свободной рукой оглаживает затылок стоящего перед ним на коленях акивили. довольно скалится, когда тот царапает коротким тупым ногтем кожу. запись он начинает спустя пару минут, когда язык акивили уже оказывается на бедрах. мужчина видит едва заметные следы прошлой встречи, хмурится – давно не виделись. он впивается зубами в мягкую кожу, вызывая протяжный стон, зализывает укус. аха мысленно сравнивает его с щенком, таким жадным и голодным. смотрит, не отрываясь, стонет больше чем требуется, когда акивили крепко сжимает бедра, оставляя россыпь влажных поцелуев на внутренней стороне. аха тянет к нему болезненно-бледную худую руку, и акивили резко хватает длинные пальцы. тянет в рот, поднимает взгляд. легкий шлепок по бедру заставляет аху правильно дышать, он морщится, зажимает его язык между пальцев. акивили кусается, еще больше напоминает неугомонного щенка. мужчина сжимает тонкое запястье в руке, заставляя вздрогнуть всем телом и вытащить мокрые пальцы, погладить по щеке и подбородку, потянуть за волосы на себя. акивили хмыкает, позволяет даже распустить их, намотать на кулак, прижать себя к телу, только чтобы отодвинуть ткань рубашки и прикусить кожу на животе. аха протяжно стонет, пока мужчина вылизывает его, оставляя красные и фиолетовые пятна. акивили встает, напряженно вглядывается в черные глаза. обхватывает ладонью шею, оставляя еще парочку тонких царапин. он сжимает сильнее, все еще пристально смотрит в глаза. аха краснеет, теряется в строчках, ритме, смысле существования и возвращается в реальность лишь легким ударом по щеке. акивили снова душит, правда, чуть слабее, коленом проводит между ног. снова тянет сережку зубами, будто хочет порвать ему ухо, свести с ума еще больше. сдавливает горло сильнее. — останови. переслушаешь без меня. — так сразу уйдешь, мой дорогой акивили? — я бы очень хотел остаться, — он притворно-грустно улыбается, тянется к сухим губам ахи. быстро раздвигает их языком, кусает верхнюю, поглаживая по щеке. — но мне надо идти, — говорит уже шепотом, мягко целует в нос. аха смеется ему в лицо, долго целует, сжимая чужие плечи. он никогда не остается после записи: что-то стабильное. акивили долго смотрит в его глаза и отстраняется, когда видит в них полную удовлетворенность. и он почти уверен, что в его глазах аха замечает ту же самую искру.