Сквозь года

Хёнджун и Джисок знают друг друга сызмальства, чуть ли не с пелёнок. Практически каждый день они, будучи детьми, бегали вместе по улице, копались в песочнице, кидаясь в друг друга песком, искали сокровища, разрывая песочницу чуть ли не до конца, или, наоборот, закапывали туда свои же игрушки, чтоб играть в пиратов. Они делали повязки, мастерили пиратские шляпы, воображали себя капитанами, представляя на месте песочницы «Чёрную жемчужину», и боролись за сокровища и звание главного капитана. В дождливые дни они пускали кораблики по ручьям, прыгали по лужам, носились под моросью. Любимым занятием в такую погоду у Хёнджуна было сидеть под деревом по время грозы вместе с Джисоком в обнимку, рассказывая друг другу разные страшилки, которые страшными даже и не казались, ведь рядом с Джисоком Хёнджун страха не чувствовал. С Джисоком всегда было спокойно и легко. Он был жизнерадостным и беззаботным и заражал таким состоянием и Хёнджуна. Будучи рядом, Хёнджун всегда ощущал, что находится в безопасности. Джисок был громким и весёлым, но даже таким характером он не отталкивал интровертную сущность Хёнджуна. Он был ярким и солнечным, привлекал внимание и давал его взамен. Но что Хёнджуну нравилось ещё больше, так это то, что Джисок относился ко всем с добром и милосердием, он помогал и поддерживал всех, кого только мог. И он защищал Хёнджуна. Он мог топнуть ногой и поставить на место тех, кто как-то обижал его друга. Это для Хёнджуна было слишком ценным, что иногда он даже плакал из-за такого чуткого отношения к себе, каждый раз он долго благодарил Джисока, старался принести из дома каких-либо вкусностей, чтоб таким образом выразить свою признательность, но Джисок от всего отказывался, обосновывая это тем, что Хёнджун ему ничего никогда не должен. И Хёнджун плакал снова. Он просто не верил в то, что у него есть такой замечательный друг. Каждое такое воспоминание отдает чем-то родным и тёплым в груди. Оно таит в себе огромную нежность и сладость, что даже хочется отдаваться этим воспоминаниям как можно чаще. Хёнджун хранит и лелеет каждое из них. Каждое он выписывал в свой дневник. Каждое перечитывал не единый раз. Каждое из них греет ему душу. Но со временем кое-что изменилось. Джисок стал отдаляться. Они не проводили уже так много времени вместе, сколько раньше. Они не играли в песочнице так же громко, всё стало значительно тише. Не было тех шумных игр в пиратов, они не кидались песком, звонко смеясь. Они не пускали бумажные кораблики по ручьям, не прыгали по лужам, не бегали под дождём. Джисок продолжал быть солнечным и ярким, он был таким же добрым и милосердным, он помогал всем с тем же энтузиазмом. И Хёнджуну тоже. Только без того воодушевления, с которым делал это раньше, всё было как-то холодно, отстранённо. И Хёнджун бы точно решил, что Джисок больше не хочет с ним дружить, если бы не одно «но». После подобного отношения к Хёнджуну он всегда смотрел на него с сожалением, Хёнджун отчётливо видел гримасу боли и горечи, которую Джисок неумело пытался скрыть. Вопрос напрашивался сам собой: что происходит? Хёнджун пытался это как-то узнать. Он ходил за Джисоком по пятам, стараясь вывести его на разговор, но тот ловко избегал интересующую Хёнджуна тему. Он пытался выловить его во дворе, но Джисок каждый раз от него сбегал, аргументируя это какими-то делами и отсутствием свободного времени. Хёнджун приходил к Джисоку домой, но дверь ему всегда либо открывали родители, которые говорили, что занят или в гостях у бабушки, либо вообще никто не открывал. Хёнджун не понимал, что происходит. Он не понимал такого отношения к себе. С другими ребятами Джисок продолжал играть и общаться, как и прежде. Но не с Хёнджуном. Он всячески его избегал, игнорировал, а потом сидел полностью поникший со стеклянными от подступающих слёз, которые он пытался сдержать, глазами. И, казалось бы, ничто не сможет прояснить эту странную ситуацию. Хёнджун отчаялся. Он видел, что ему не рады, и его детская ранимая душа смиренно приняла такое отношение. Хёнджун стал отдаляться тоже. Он не искал Джисока, не приходил к нему, разговаривал только из-за острой необходимости. Но уже будучи дома, он плакал. Его подушка, плюшевые игрушки, одеяло, одежда, плед — всё было пропитано слезами. Хёнджун чувствовал, как у него постоянно щемило в груди при виде друга. Как лёгкие судорожно сжимались, а лицо покрывалось солёными дорожками, которые высыхали, стягивая неприятно кожу. Больно. Чертовски больно. Ему было так досадно и обидно от отношения Джисока, так теперь он и сам усугубляет своё состояние. Теперь они с Джисоком даже практически не виделись. И, кажется, это и стало движущим толчком. Хёнджун возвращался из магазина через парк, и именно в тот момент, когда он отвлёкся посмотреть на тоненький ручеёк, который старался пробиться меж камнями и достигнуть другого ручейка, на него кто-то набросился сзади. Хёнджун чуть вскрикнул от неожиданности, как его резко развернули. Перед глазами стоял Джисок. Он смотрел уверенно, полный решимости, но сведённые вместе носки кроссовок показывали его тревожность и волнение. Хёнджун вопросительно свёл брови и поставил руки в бока, ожидая объяснений. — Джун, я... — Для начала привет, — резко прервал его Хёнджун, хмурясь всё сильнее. — Привет, — совсем тихое. Джисок склонил голову и сжал руки перед собой в замок. От такого жеста сердце Хёнджуна болезненно сжалось. Джисок выглядел таким виноватым, по его поведению и внешнему виду было понятно — он сожалеет. Он казался в этот момент слишком потерянным, будто птенец, отбившийся от стаи. И это бьёт по струнам души Хёнджуна. — Джи-и, — протянул он заботливо и нежно и притянул Джисока к себе в объятья. — Прости, — прошептал Джисок, голос его дрожал, а сам он как можно крепче вжался в тело Хёнджуна. Он сильно стиснул руки, уткнувшись лицом в такое родное плечо, и сжал пальцы, цепко впиваясь ими в одежду, и продолжал тихо шептать: — прости, прости, пожалуйста, Джун... Я должен был рассказать, но я не мог, прости... Джун, — он запнулся, — родители... они запретили с тобой общаться... Сердце Хёнджуна с болью дрогнуло. — ...я не знаю почему, а во дворе я не мог ничего тебе сказать, они бы узнали. Я сейчас тебя заметил и побежал к тебе сразу. Я хотел тебе всё объяснить. Я хочу и дальше с тобой дружить и общаться, но я не знаю, как... Хватка Джисока с каждым словом всё крепчала, а Хёнджуну с каждым словом было всё сложнее сдерживать слёзы. Джисок казался загнанным котёнком, который нуждался в защите и помощи. Но мог ли Хёнджун дать ему это? — Всё в порядке, Джи. Ты не виноват. — Виноват, очень виноват, прости меня, пожалуйста, прошу, прости... — Прощаю, прощаю, хоть ты и не виноват, но прощаю тебя за всё. Хёнджун говорил это с особым теплом, а после почувствовал, как Джисок вжался в него всем телом, начиная тихо всхлипывать. Это заставило его ласково улыбнуться. Вот он. Прежний Джисок. Джисок, которого он знал. Он заботливо погладил его по спине, а после чуть отстранил от себя, чтоб кратко поцеловать в лоб. Глаза Джисока блестели, чем-то напоминая звёзды, его лицо теперь не казалось серьёзным и решительным, оно излучало нежность и робость, его черты теперь выглядели более мягкими, не казались чёрствыми и холодными, были такими, как и раньше. Были живыми и настоящими. — Спасибо. Спасибо, Джун. Ты... Ты мне очень важен. Только, — он замялся, — как нам общаться... Я не хочу тебя терять. — Давай пойдём домой и что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо. Они шли, держась за руки, и перекидывались краткими фразами. Хёнджун не мог поверить своему счастью. Они разобрались во всём. Они пришли к решению встречаться так же в парке или в любом другом месте подальше от дома, чтоб не быть замеченными. Они шли, совершенно не обращая ни на кого внимания. Они болтали друг с другом на разные темы, смеялись, шутили, вспоминали общие истории. Хёнджун опустил голову, наблюдая, как они шагают нога в ногу, и почувствовал, как его щёки запылали, он отчего-то яро смутился, поэтому продолжил держать голову опущенной. Из-за непонятно откуда появившегося волнения Хёнджун неосознанно сжал руку сильнее, что не осталось незамеченным Джисоком. Тот резко остановился, чем перепугал Хёнджуна, а после потянул его на себя, крепко обняв. Ласково гладил одной рукой по спине, второй продолжая держать родную ладонь. Хёнджун в этот момент, кажется, не мог дышать. Джисок обнял его слишком неожиданно, и тот факт, что он это сделал, слишком грел нуждающуюся в тепле душу. — Я тебя больше не оставлю, — раздалось возле уха мягким шёпотом. У Хёнджуна пробежали мурашки по шее, а кожу стало легонько пощипывать из-за ощущения горячего дыхания. И ощущение это волнует только больше, заставляет сердце скорее совершать удар за ударом, только вот... почему? — Джисок-и! — раздался вдруг женский голос, что Джисок в ужасе отпрянул от Хёнджуна. Хёнджун и сам испугался, поднял глаза с большим удивлением и понял, что их заметили. Чёрт. Джисок затрясся, будто кленовый лист, но ладонь Хёнджуна он продолжал крепко держать. Его мать смотрела гневно, её вид был настолько угрожающим, что было видно, как детские коленки из-за этого дрожали. Она кричала, звала сына домой, а Джисок стоял, не шелохнувшись, ни на мгновение не расцепляя замок из ладоней, а сжимая только сильнее. Когда мать подошла слишком близко, хватая его за запястье и снова что-то говоря, Джисок будто и не слышал ничего больше. Не желал слышать. Сердце Хёнджуна вместе с ним самим обливалось слезами, он не хотел, чтоб Джисоку досталось из-за него, но он видел его настрой и старался отразить его полностью, продолжая крепко держать его ладонь. Но мать резким движением разбила замок из рук и потащила Джисока в сторону дома. Джисок с отчаянием взглянул на Хёнджуна, своим поникшим видом показывая, что сопротивляться бесполезно. Хёнджун хотел было ринуться к нему, но Джисок махнул рукой, немо прося этого не делать. Хёнджун только смотрел вслед, чувствуя большую обиду и даже толику предательства, хоть и понимал, что Джисок здесь не причём. Но всё равно на душе неприятно. Он видел, как Джисок сидел у окна, видел, как он прижался к стеклу ладонями, видел, как тот со стеклянными глазами глядел на него, на Хёнджуна, а мать силой оттащила его от окна, закрыв шторы. Но Джисок продолжал там стоять. Хёнджун уверен. Поэтому и сам продолжал стоять. Но всё внутри с каждым мгновением трескалось и расходилось по швам. Веки стали закрываться, лишь бы сдержать подступающие слёзы. «Я тебя больше не оставлю,» — проносящееся в голове, разбивает всё вдребезги. Джисок не врал. Не хотел врать. И этот факт вкупе с действительностью топчет все ростки кое-как пробивающейся из глубин души надежды. Нечестно. Детская ранимая душа, уже не просто даже ранимая, а израненная, ранится ещё больше о суровость реальности.