***
А где-то, всего в паре часов езды, существовала совсем другая реальность. Эта реальность была соткана из тонких солнечных нитей и переливов шёлковых платков, причудливо украшенных узорами, составленными из маков, лилий или колокольчиков. Эта реальность вся будто звенела капельками утренней росы на зелени травы, что расположилась вдоль Новодевичьих прудов. Лиза сама будто вся была соткана из полупрозрачного кружева, напоминавшего тонкие и лёгкие крылья. Она видела этот мир в самых ярких красках, стараясь распахнуть окно и душу как можно шире. Редко можно было застать Петрову дома — природа звала и манила под своды храмов, где душа, кажется, обретала покой, отдыхала от тысячи тысяч голосов ангельских, сопровождавших на каждом шагу. К Елизавете, казалось, тянулись все от мала до велика, от людей, искавших кров и утешение, до животных и насекомых, что с лёгкостью в руки женщины вручали свои жизни. Окно уютной светлой квартиры было распахнуто настежь, цветы, стоявшие на подоконнике манили своим ароматом. В предзакатной тишине на веточку вереска опустился тонкий и лёгкий листочек, как могло показаться на первый взгляд. При ближайшем рассмотрении листик оказался желтокрылой белянкой, залетевшей по всей видимости случайно в окно московской квартиры. Тонкие пальцы тут же были подставлены в качестве запасного аэродрома и гостья удобно умостилась в аккуратной ладони, тёплое дыхание согревало её, а взгляд серых глаз будто подсвечивал путь. — Эх ты, маленькая. И чего ж тебе, кроха, понадобилось в бетонной коробке? Лети, милая, пока солнышко совсем не скрылось, — Елизавета выставила ладонь за окно, и тонкие белые крылья начали свой полёт в неизвестность… Вечерняя заря окутала Москву сном. Сквозь едва подрагивающие веки Лиза видела привычные сонмы ангелов, слышала их пение и думала о вечности в самом прекрасном её воплощении. Вечность разливалась ароматом белых лилий, на лепестки которых опустилась та самая сегодняшняя бабочка. Но вопреки кажущейся идиллии было в этом сне что-то тревожное и непонятное. Взгляд скользнул по стеблю цветка, где только что показалась чёрная лапа — под самым цветком сидел огромный чёрный паук, намереваясь поймать кого-нибудь в свои сети. Лиза громко вскрикнула и тут же проснулась. Ночь уже не казалась такой беззаботно-тёплой… Весь следующий день был наполнен какими-то странными, будто несвязанными между собой, но отчего-то непременно неприятными событиями: сначала чашка кофе выскользнула из рук, запачкав новый белый сарафан, потом солнечный день испортили невесть откуда взявшиеся тучи, а дальше… Несколько человек подряд просили помощи, а Лизавета просто не могла помочь… Ей срочно необходимо было как-то восстановить силы и прийти в своё обычное спокойное состояние. Билеты в Петербург грели душу и внутренний карман её пиджака. Казалось, что решения лучше, чем посещение любимого места с нужной энергетикой. Часовня Ксении Петербургской на Смоленском кладбище казалась самым нужным местом в этой ситуации. Однако от мечты о душевном отдыхе Лизу отделяли какие-то десять часов на поезде, а поезд медленно уезжал в ночь… Казалось, что эти десять часов длятся целую вечность. Верхняя полка приняла Лизу в свои объятия, сон накрыл с головой. Но даже в таком долгожданном сне Петрова не могла успокоиться, пауки ползли отовсюду, заполняли пространство собой и своей проклятой паутиной. Ночь обещала быть долгой…***
Реальность Ангелины клубилась иссиня-чёрным дымом, пахла сожжённым деревом, полынью и кровавым металлом. Она была непоколебимой и прямолинейной, как каменные улицы Петербурга. В ней звенел резкими короткими ударами падающий на пол серп, застилал глаза дым высоких костров и склеивались под властью горячего свечного воска пальцы. Там с тихим звуком падали на пол капли крови из рассечённых во время ритуалов пальцев и шипел крепкий табак в трубке. В реальности Ангелины не было места спонтанности и легкомысленной решимости. Не было места, чтобы беспечно махать крыльями. В её реальности всё заполонили прочные паучьи нити принятых железобетонных решений, чёрный дым, маскирующий любые чувства, кроме тех, которые необходимы для выживания. Где-то на задворках иногда вспыхивали светлячками радостная беспечность, шумная ребячливость, трогательное счастье. Но с ними быстро разбирались суровые охранники её устойчивости — восьмилапые хищники. Но последнее время с её привычной, каменно-неподвижной реальностью что-то начало происходить. Пауки никак не могли поймать одну чёртову бабочку, которая кружила перед глазами Ангелины каждую ночь. Длилось это всего пару дней, но доставляло уже ощутимые неудобства. Изосимова могла понять, когда снились кошмары, когда заходилось от ужаса сердце, если по ночам разрывали сознание своими ледяными пальцами покойники. Могла понять, когда снилось что-нибудь из прошлого — смех её сына, уверенные объятия мужа, её собственная улыбка. Такие сны она не любила — после них паукам было сложнее справиться со светлячками, будто слетевшими с катушек. Колдовка принимала случайные картинки, которые исходили от перегруженного мозга. Но вот эта бабочка вводила Изосимову в ступор. Она просто порхала по её сознанию, ни за что не цепляясь, нигде не присаживаясь, но ловко обходя любые ловушки. Ангелина рассмотрела её, к своему раздражению, со всех сторон — белая, словно молоко, с графитовыми прожилками, будто бы сделанными простым карандашом, на верхних крыльях. И она никак не желала улетать. В очередное утро Ангелина проснулась рассерженной — насекомое вновь всю ночь мельтешило в её подсознании. Колдовка чувствовала, что потратила впустую силы, пытаясь во сне изловить бабочку. Это мешало нормально отдыхать, отчего Изосимова становилась ещё более напряжённой и быстрее срывалась на тех, кто хотел с ней поговорить. Вчера, например, досталось сыну, который позвонил с каким-то вопросом из разряда «где брать красную воду для борща». Ангелина ответ ему прошипела, а не сказала, хотя обычно могла быть снисходительной. А сегодня уже успел получить какой-то случайный поклонник, рискнувший написать в личные сообщения какую-то ерунду о том, что жаждет очной встречи. Изосимова обычно подобных наглецов либо игнорировала, либо банила, а тут залила клавиатуру ядом. Пиком раздражения сегодняшнего утра стала турка, которая с чего-то решила нагреться быстрее обычного и начала плеваться кофе. Ангелина неудачно схватилась за ручку, дёрнулась, почувствовав, как кожу на руке лизнул жар. Громкое и рычащее «блять» раскололо уютную тишину утренней кухни. Изосимова швырнула турку в раковину, наплевав на страстное желание выпить кофе. На голодный желудок Ангелина старалась не курить, ей всё-таки не 20 лет, но сейчас было решено нарушить правило — ей нужно как-то разбавить эссенцию раздражения. Нетерпеливо раскурив трубку, колдовка упала на кухонный стул и прикрыла глаза. Глубокие и долгие затяжки через пару минут подействовали, крепкий табак затуманил голову. Ангелина чувствовала, как её пошатывает, но была благодарна за то, что злость уже не бурлит в сосудах. Изосимова, нахмурив брови, вбила в гугл «белые бабочки». Врага надо знать в лицо. Несколько минут поиска привели её к картинкам капустницы. Изосимова сжала челюсти — насекомое было точь в точь таким, как в её сне. Ещё с уроков биологии колдовка помнила, что капустницы — вредители. И сейчас она была с этим полностью согласна. На ритуал Ангелина и так собиралась в скором времени ехать, но, с учётом происходящего в последние дни, решила, что отправляться нужно немедленно. Изосимова, хмыкнув, закрыла гугловскую страницу, всё-таки сделала себе кофе, пусть и растворимый, и принялась складывать необходимые вещи, прерываясь на трубку и напиток. Место для ритуала она не продумывала — чувствовала, что тянет на погост, а на какой именно — неважно. Укреплять свою защиту и прогонять незваных гостей лучше с поддержкой мёртвых. Ангелина затушила трубку, подхватила сумку и решительно вышла из квартиры, чувствуя, как рвётся наружу иссиня-чёрный дым в предвкушении работы. Ближайшим кладбищем оказалось Смоленское. Ангелина была на месте достаточно скоро, бесшумной тенью проскользнула мимо пришедших на могилы людей и медленно двинулась вглубь, подальше от зевак. Когда Изосимова уже заприметила неухоженную могилку, рядом с которой никого не было, грудную клетку обдало холодом осознания — она забыла свечи. Ангелина резко остановилась на месте, шепча под нос проклятия. Память услужливо подбросила картинку — свечи лежат на подоконнике, рядом с остывающей трубкой, поблёскивая чёрным воском. Сделав несколько глубоких вдохов, Ангелина развернулась и зашагала обратно. Неподалёку переливался солнечными бликами купол часовни Ксении Петербуржской. Её строго-геометричный квадрат приветствовал прихожан дружелюбным цветом фисташки. Ангелина залетела в часовню с непокрытой головой, хотя не в её правилах было не уважать устои. Она с раздражением обходила людей, которые толпились у прилавка со свечами. Случайно толкнула плечом какую-то женщину, когда в нетерпении продвигалась вперёд. Бросила тихое и злое «извините», даже не обернувшись. Когда в руках наконец-то оказались заветные свечи, недовольство кипело похлеще воды в чайнике. Искать более уединённое место уже не было никакого желания. Колдовка отошла правее от часовни, прячась за раскидистым деревом, и зашла внутрь оградки поросшей травой могилы. За стволом виднелись люди, блики солнца на фисташковой стене часовни, но Ангелина надеялась, что народу хватит ума не приближаться к ней. Во всяком случае, колючая энергия должна была их отпугнуть. Изосимова глубоко вдохнула, разложила вещи и зажгла первую свечу, начиная шептать заговор. Через пару минут она полностью растворилась в своём тихом голосе и едва уловимом запахе воска, уже не замечая никакую иную реальность, кроме своей собственной.***
Елизавета в часовне этой не была, наверное, года два точно, а потому светлое здание манило ещё сильнее, золотые маковки приветливо блестели на солнце. Сам день будто шептал о необходимости шагнуть в церковную прохладу. Лиза вещам таким никогда не противилась, а потому, накинув на голову шарф с причудливыми узорами, вошла внутрь. Людей сегодня в часовне, да и на кладбище, было видимо-невидимо. Петрова аккуратно, стараясь никого не задеть, пробралась к лавке, чтобы купить свечи и подать записки. Она уже было занесла руку, чтобы написать имена в узорчатый лист с надписью «О здравии», как вдруг почувствовала удар в плечо и услышала абсолютно бездушное извинение. Заострять внимания на конфликте она не стала, лишь коротко прошептала: «Бог простит». Однако голос, что извинения попросил лишь для галочки, показался Лизе каким-то смутно знакомым. Обернувшись, она лишь увидела удаляющийся силуэт и волосы цвета вороного крыла — Елизавета видела такой цвет лишь однажды, в сердце неприятно закололо. Мысли крутились лишь вокруг одного: если она права и это финалистка «Битвы экстрасенсов», то с храмовыми свечами она явно не желание загадывать пошла на кладбище. Дописывать записку Лиза не стала, а, оставив свечи и осенив себя крестом перед выходом, шагнула в неизвестность. Казалось, что ноги несли её сами, не замечая препятствий, не обращая внимания на то, что так взволновавшая сознание женщина исчезла из вида, Петрова шла за тем, кто сейчас вёл её к раскидистой иве и понимала, что выжить после этой схватки шансов у неё будет так же мало, как у той самой бабочки из её тревожных снов. Однако совесть и вера оставить всё, как есть, ей не позволяли, поэтому, смело ступив за ограду неизвестной могилы, Елизавета легко коснулась плеча уже начавшей проводить ритуал женщины. — Что же вы делаете? И как вам не стыдно? Сами на всю страну Влада ругали за то, что он чернухой на кладбище занимается, а сами — туда же, только ещё и свечами церковными не гнушаетесь, — голос Лизы был спокоен и силен, будто ангел её вложил в её уста всю тяжесть правды. Петрову даже не смутило то, что видятся они впервые, и Изосимова, вероятно, знать не знает, что за дерзкая женщина в платочке решила сейчас читать ей нотации о том, как можно и как нельзя работать на кладбище. Ангелина сначала прикосновение даже не почувствовала. Но ощутила, как взбунтовалась её энергия и как ударила в спину чужая — мягкая, обволакивающая и раздражающе тёплая. Изосимова распахнула глаза, в которых в один миг заплясало пугающее пламя. А затем её разум, грубо вырванный из пелены ритуала, различил уверенный женский голос, который… осуждал? Ангелина взметнула брови. Кому, интересно, жить надоело. И кто это в себе силы почувствовал такие, которые позволяют вмешиваться в чужую работу. Рука незнакомки всё ещё лежала на плече, и колдовка резко дёрнулась, сбрасывая ладонь. А затем развернулась, не гася свечи, потому что была уверена, что долго этот разговор не продлится. Первыми в глаза бросились пряди медных волос, выбившиеся из-под красивого узорчатого платка. А потом Ангелина пригляделась к серым, лучащимся светом и уверенностью, глазам. Незнакомка была красива и держалась рядом с ней спокойно, что в любой другой момент вызвало бы уважение. Но сейчас колдовка только цокнула языком. — Кто бы ты ни была, девонька, уходи подобру-поздорову. «Битву» смотришь, а не знаешь, что нельзя в чужие ритуалы вмешиваться? — Если бы вы, Ангелина Юрьевна, — отчество этой женщины всплыло в Лизиной голове абсолютно внезапно, — не брали в работу то, что Богу предназначается и святым его, я бы, может, и прошла мимо, а так — негоже это, на святом месте грязь разводить. Петрова говорила уверенно, будто и вправду ни страха не было перед сильной (этого она отрицать не могла) колдовкой, ни сомнений в правильности своих действий. Будто было у неё вправду право с Изосимовой говорить абсолютно на равных. Изосимова склонила голову набок и рассмеялась. — Бесстрашная ты, милая. Бог тебя своим секретарём назначил, что ли? Последний раз тебе говорю — уходи. Или пеняй на себя. — Богу, в отличие от тех, с кем вы диалоги ведёте, помощники не нужны. Мы все в его воле, — каждое слово Лиза улыбкой сопровождала, будто светилась изнутри вся. — А за то, что вы слов его не слышите, вам ещё не однажды аукнется, помните, за каждое дело своё ответим. Испытывать судьбу и спорить дальше с тёмной силой ведьмы Лиза совсем не хотела, а потому, ещё раз улыбнувшись, заправила выбившуюся из-под платка прядь и медленно пошагала прочь. Чужая улыбка раздражала даже больше, чем прерванный ритуал. Изосимова терпеть не могла этих блаженных, которые каждое слово считали необходимым сопровождать радостной гримасой. Свеча в руке потухла сама по себе, будто незнакомка перед уходом успела её задуть. Ангелина прикусила губу и повела носом по воздуху, задерживая запах ладана и каких-то неизвестных цветов. Женщина была уже далековато от оградки, но уйти просто так ей не могло позволить желание колдовки оставлять последнее слово за собой. — Божьими словами говоришь, а сама пророчишь мне расплату, — крикнула в спину незнакомки Изосимова. — Я за свои дела сама отвечаю, а ты жди кары небесной, коли так хочется. Как бы Ангелина не злилась, но пришлось признать, что своей цели рыжеволосая добилась — ритуал был испорчен. Прерванную работу восстановить было сложнее, чем начать новую. Возможность этого места на сегодня Изосимова исчерпала — ещё раз договориться с хозяйкой кладбища было бы уже труднее, да и сама колдовка была слишком поглощена случайной встречей. Ангелина в сердцах сплюнула на могилу и принялась собирать вещи, перебирая в голове возможные проклятия, которые можно было бы послать в ещё видимую фигуру незнакомки. Жаль только, что в пылу раздражения Изосимова имя женщины не узнала — так было бы легче направлять свою праведную, как искренне считала колдовка, злость. Лиза же легко упорхнула обратно в часовню и скрылась где-то среди ликов икон и запаха ладана. Все её мысли занимал лишь свет, что теперь будто лишь громче говорил с ней. Неосторожная и какая-то сумбурная встреча начала забываться под действием благодати, лишь зелёные глаза, смотревшие с недовольством, запали в душу и теперь мерещились на каждом шагу.