I'm happier when I'm sad, So leave and never come back The Bottom, Gracie Abrams
На Чёджу уже давно за полночь, когда Чанбин признаётся ему в своих чувствах. Сынмин измотан дневными активностями, и большую часть вечера он действует на чистых инстинктах, выполняя внутреннюю перезагрузку и возвращая своё душевное состояние к заводским настройкам. Как только выключаются камеры, он тут же ищет Чанбина. Съёмочная группа уже собрала вещи и уехала в свою собственную ночлежку Airbnb, а их менеджер закрыл дверь со словами «ведите себя хорошо», что естественно будет проигнорировано. В доме шумно, несмотря на то, что они уже все разбрелись, готовясь ко сну, но Сынмин остается тихим. Давненько они не ночевали все вместе вот так, и это приятно снова собраться под одной крышей, даже если только на одну ночь. Сынмин, одетый в одну из толстовок Чана, останавливается у двери в комнату Чанбина и Минхо и опирается о косяк. Чанбин повернут к нему спиной, сменная футболка плотно облегает крепкие плечи, мышцы спины красиво выступают, пока он копошится, готовясь ко сну. Чанбин оборачивается, когда Сынмин стучит три раза, и расплывается в слишком яркой для этого часа улыбке. Лицо без макияжа, волосы после душа чуть влажные и вьющиеся. Уголки губ Сынмина приподнимаются сами по себе. — Где Минхо-хён? — В душе. Сынмин чуть колеблется, натягивая рукава толстовки на ладони: — Можно войти? Чанбин улыбается ещё шире, похлопывая по месту на кровати рядом с собой: — Конечно, детка. Сынмин прикусывает нижнюю губу, проходит в комнату и садится рядом с Чанбином. Взгляд напротив любопытный, чуть осторожный, словно Чанбин не уверен, стоит ему беспокоиться о состоянии Сынмина или нет. Сынмин весь день витал в своём мире, был рассеян. Он знает, что Чанбин заметил, знает, что Чанбин просто ждет подходящего момента, чтобы поинтересоваться. — Всё хорошо? Сынмин кивает и придвигается ближе, его пальцы выглядывают из рукавов так, чтобы соединить их руки вместе. — Просто устал. — Ты поэтому был сегодня таким ворчливым? — Чанбин чуть дразнится. — Так сильно хотел быть в машине хёна? Сынмин не отвечает. Потому что это слишком близко к правде. Возможно, если бы у него было чуть больше энергии, то он бы дерзко усмехнулся и закатил глаза. Сказал что-нибудь язвительное, типа — мечтай, хён или только потому, что твоя машина была меньшим злом. Он хотел бы иметь столько сил и храбрости, чтобы согласиться с ним, быть рядом с ним уязвимым и сентиментальным, ответить — Да, хён. Я хотел быть рядом с тобой. Я хотел сидеть на переднем сидении, чтобы ты положил свою руку мне на бедро. Я хотел бы выключить камеры, хотел бы целовать тебя на знаках «стоп» и слушать, как остальные ноют из-за этого. Но Сынмин, в отличии от Чабина, никогда не славился тем, что так запросто обнажал свои чувства и открывал своё сердце. Он прячет всё это под слоями крови и костей, а сам прячется в объятиях Чанбина. Опустив голову на крепкое плечо, он прикрывает отяжелевшие от усталости веки. — Ты можешь поменяться комнатами с Чани-хёном? Чанбин мычит. Он тёплый. Сынмин хочет залезть ему под кожу, посмотреть, как выглядят его вены изнутри. Он хочет поцеловать его. — Не разумнее ли тебе поменяться с Минхо-хёном? — Чанбин хмыкает. — По крайней мере тут кинг-сайз кровать. Сынмин утыкается лицом в шею Чанбина и скулит, потому что уже поздно, и он чертовски сильно хочет спать, и у него абсолютно точно нет настроения выслушивать вопросы Минхо и выдерживать его слишком-понимающие взгляды. Чанбин смеётся, и в этом звуке слышится такая нежность. Боже. Сынмин хочет раствориться в нём. Заползти к нему в рот и поселиться в этом ящичке со смехом. — Давай, детка, — Чанбин мило мурчит, — я не хочу спать на полторашке. Ты крутишься во сне, я грохнусь. — Мы можем сдвинуть кровати вместе. — Мы? — Чанбин дразнит, тыкая его в бок. — Наш Сынмини занимался в зале и не сказал мне об этом? Сынмин фыркает и морщится, утыкаясь лицом в шею Чанбина, потираясь о нежную кожу. Неохотно отвечает: — Нет. Чанбин целует его в макушку: — Я могу попросить хёна за тебя. — Подожди, — он вскидывает голову, отрываясь от уютного местечка в сгибе шеи, — не надо. — Поздно, — Чанбин тянется за своим телефоном и отправляет сообщение. Сынмин хмурится ещё сильнее, ожидая ответа типа — Щенок не может спросить меня сам? Телефон Чанбина вибрирует, и он улыбается, глядя в экран. Сынмину не терпится отобрать его. — Он просто прислал стикер срущего кота, — Чанбин усмехается, — полагаю, что он согласен. Его телефон снова вибрирует, но Чанбин не говорит, что написано в сообщении. Он блокирует экран и отбрасывает телефон в сторону, переключая всё своё внимание на Сынмина. — Теперь счастлив? — Нет, — Сынмин отвечает, просто чтобы немного повредничать. Он хочет поцелуй, но он никогда не попросит об этом. Чанбин знает, что он никогда не попросит. Поэтому он сам приподнимает его подбородок кончиками пальцев и сладко целует. — Счастлив? — спрашивает ещё раз, ещё мягче. Сынмин кивает, касается рукой затылка Чанбина, прижимает ближе и снова целует его. И снова. Пока не опускается на мягкий матрас и устраивается на подушках, Чанбин ложится между его ног, придавливает сверху. Касается его губ нежно и сладко. Просовывает язык между зубами Сынмина, заставляя его смущенно всхлипывать. Это как смаковать мёд и дыню, обхватывать холодными пальцами чашку горячего какао, кутаться в безразмерную толстовку, от которой пахнет домом; целуя Чанбина, он чувствует себя в большей безопасности, чем когда-либо. Словно Солнце может взорваться, а Земля может сойти со своей оси, но Сынмин всё равно будет в безопасности, потому что он заключен в крепкие и надежные объятия Чанбина. Его объятия. Его руки. Мышцы слегка выступают, когда Чанбин опускается, чтобы поцеловать Сынмина ещё раз, ещё глубже. Он протягивает руку и сжимает в благодарности крепкие плечи, в уголках его рта скапливается слюна. Сынмин с каким-то отчаянием тянет и тянет Чанбина за плечи до тех пор, пока тот полностью не оказывается на нём, пока не начинает давить самым нежным, успокаивающим образом, каким только может быть придавлен человек. Вся грудь Чанбина вибрирует, когда он хихикает, отчего тепло расцветает и в груди Сынмина. Он скатывается с Сынмина, ровно настолько, чтобы не давить на него всем своим весом, но всё равно крепко прижиматься сбоку. Это ужасает, как сильно Сынмин жаждет его прикосновений, как сильно паникует, когда Чанбин находится вне его досягаемости. Этой ночью он даже не настроен на секс, он просто хочет быть рядом с Чанбином. Он собирается сказать ему об этом, когда замечает, что Чанбин сам смотрит с неким выжиданием. Взгляд устремлен словно сквозь, как будто он слишком напряженно о чём-то думает. Сынмин трется носом о его нос: — Что такое? Чанбин смаргивает всю задумчивость, приходит в себя и ободряюще улыбается: — Ничего, просто задумался. — Ммм, о чём? Его кадык нервно дергается, что нехарактерно для Чанбина, его карие глаза мерцают, как неисправная лампочка. — О том, как сильно ты мне нравишься. Щёки Сынмина вспыхивают румянцем. Он привык, что Чанбин всегда слишком милый — ты такой красивый, ты так нравишься хёну, у тебя самая очаровательная улыбка. Он привык к этому. Чанбин мил со всеми. Но это не значит, что его сердце не замирает каждый раз от этих слов. — Дурак, — Сынмин шепчет слишком тихо, чтобы это было оскорблением. — Нет, я хочу сказать, — Чанбин облизывает пересохшие губы. Нервничает. Слишком нервничает. Сердце Сынмина ускоряет свой ритм. — Сынмин, ты мне очень нравишься. Больше, чем следовало бы. Сынмин моргает. Правда…? — Я хочу быть с тобой, — он храбрится. Говорит так смело, как Сынмин никогда бы не смог. — Ты очень сильно нравишься хёну. Ох, он думает, о нет. Дело вот в чём: Сынмин спит с Чанбином уже около года. (Одиннадцать месяцев и четырнадцать дней, он знает это так точно только потому, что постоянно возвращается к записи в своём дневнике о той ночи, когда они впервые переспали.) Заниматься сексом с Чанбином — это одновременно и самое сложное, и самое простое, что он когда-либо делал. Простое, потому что это Чанбин: добрый, милый, внимательный Чанбин, который никогда не вынуждал Сынмина сомневаться в том, что он любим. Сложное, потому что, ну, это Чанбин. Дело вот в чём: Ещё Сынмин спит с Хёнджином. И Чонином. Иногда с Джисоном, когда им обоим скучно или их переполняет кипящая, еле сдерживаемая, энергия. Однажды они переспали с Минхо, но никогда не говорили об этом. Насколько ему известно, то Чанбин не спит ни с кем другим. Он бы знал. Хёнджин бы разболтал. Дело вот в чём: Сынмин эгоист. Он не знает, как не быть им. Он принимает любовь и копит её, прячет в своей груди и сворачивается вокруг неё. Берёт и берёт, так и не научившись отдавать. Наконец, дело вот в чём: Он любит Чанбина. Но боится, что недостаточно хорош для него. — Ты… — голос срывается на полуслове. Он лихорадочно ищет правильный ответ. Чанбин наблюдает за ним, терпеливо ожидая. — Что ты имеешь в виду? Прикинься дурачком, оттяни неизбежное. Чанбин смеётся, влажно и нежно, но в этом смехе нет ничего похожего на веселье: — Разве это не очевидно? Я хочу быть с тобой, Сынмин. Я хочу быть твоим парнем. Парнем. Это слово — прилив холодного ужаса и липкого желания одновременно. Сынмин не может быть его парнем. Он прекрасно знает, чего хочет Чанбин, какие у него ожидания от отношений — он слышал, как тот шутил по этому поводу на интервью и рассуждал на эту тему, когда они все вместе куда-то выбирались, напивались и делились откровениями друг с другом. Он не может быть таким. Не может оправдать его ожиданий. — Хён, — голос Сынмина звучит сломлено ещё до того, как он успевает нанести удар, — прости меня. Он не видит, как меняется выражение лица Чанбина. Не может. Он не сводит взгляд с кончика его уха. — О, — Чанбин говорит ровным, совершенно невозмутимым тоном, — я тебе не нравлюсь? Это рассекает Сынмина, как топор полено, ровно пополам. Я люблю тебя, — всё внутри отчаянно кричит, — я хочу тебя. Я хочу быть твоим парнем и делать с тобой дурацкие вещи, что делают парочки. Я хочу вырвать своё сердце из груди, окровавленное и разбитое, и спрятать в твоих теплых руках. Боже, он думает, как безнадежно. — Прости, — он повторяет, слишком боясь встретиться взглядом с Чанбином. Его вывернет, если он сделает это. Его размажет по кровати, а затем он посмотрит Чанбину в глаза и спросит — это то, чего ты хотел? Все оправдания, что идут в голову, звучат слишком неубедительно: не хочу быть привязан к кому-то, я не готов к отношениям, а как же группа? И он выбирает то, что убивает его больше всего: — Я не чувствую того же в ответ. После этого он смотрит на Чанбина, видит, как в теплых карих глазах появляется горечь. — О, — он отвечает, — я понимаю. Чанбин не показывает своего разочарования, своей душевной боли. Он не позволяет чувствам выплеснуться наружу. Он не расстраивается из-за этого. Потому что Чанбин никогда в жизни не вынудил бы Сынмина чувствовать себя плохо из-за чего-то подобного. Потому что он слишком хороший. Но его усилия бессмысленны. Сынмин чувствует себя ужасно. Он должен уйти. Они всё ещё лежат вместе, ноги переплетены, Чанбин излучает тепло. Но Сынмин больше не заслуживает этого. Он подтягивается, чтобы сесть, внезапно ощущая, что впадает в панику, в отчаяние. Ему хочется убежать. Он нарушил покой, разрушил самое лучшее, самое безопасное место, которое когда-либо знал. Ему нужно уйти. — Я должен идти, — он заикается. — Подожди, — Чанбин касается его запястья. Сынмин непроизвольно вздрагивает. Теперь Чанбин выглядит обиженным. И эта печаль отображается на его коже, как уродливый солнечный ожог. Он отпускает его. Чёрт. — Эм, прости. Я просто хотел сказать, что тебе не обязательно уходить. Ничего не изменится. Сынмин тихо шепчет: — Не думаю, что это правда, хён. Чанбин не останавливает его, когда он снова пытается уйти.***
— Ты идиот. — Я знаю. — Нет, я не уверен, что ты правда понимаешь, какой же ты идиот, — Минхо не стесняется сообщить ему. — Он предлагал тебе счастье и радость буквально на блюдечке с голубой каёмочкой, а ты просто взял и насрал туда. Сынмин стискивает зубы, чтобы не огрызнуться: — Всё не так просто. — А я думаю, что всё просто, — Минхо гневно шепчет, стараясь звучать как можно тише, чтобы не разбудить Чана. Тот громко храпит в другом конце комнаты, потерянный для всего остального мира, что само по себе является чудом. Ну хоть кто-то в полной мере отдыхает на Чеджу. После того, как, он, ну, насрал на Чанбина или какую ещё там метафору придумал Минхо, Сынмин вернулся в свою комнату, готовый погрязнуть в пучине самобичевания, возможно немного поплакать перед сном. Но этим планам не суждено было сбыться, ведь Минхо растянулся на его полторашке. Сынмин совершенно забыл, что Чанбин организовал обмен комнатами. Теперь вся эта суета кажется глупой и лишней. Теперь они с Минхо ютятся на узкой кровати, как сардины в банке. Это слишком неудобно, острый локоть Минхо впивается в его рёбра, но Сынмин подозревает, что он делает это нарочно. Минхо отказался уйти, когда Сынмин попросил его об этом. Сынмин выглядел как побитая мокрая собака в дождливый день, поэтому Минхо потребовал, чтобы он рассказал о случившемся и своих чувствах. — Ты тосковал по Чанбину десятилетиями, — и ладно, прошло не так много времени, — даже столетиями. Помпеи процветали, когда ты осознал свои чувства к Чанбину, и теперь, когда он признался тебе, ты отверг его? И всё из-за твоего дурацкого комплекса неполноценности, я знаю это. — Хёёён, — Сынмин хнычет, пытаясь обнять Минхо. Но получает шлепок по рукам. — Будь ко мне добрее, мне плохо. — Ни за что, — Минхо продолжает отталкивать его тянущиеся руки, — никаких объятий для тебя. Ты только что потерял льготы на обнимашки. Сынмин хмурится. Он очень сильно хмурится. Минхо вздыхает и сдаётся. Он обнимает Сынмина за плечи, прижимая ближе к своему боку. Сынмин утыкается острым подбородком в грудь Минхо и желает, чтобы это была грудь Чанбина. Между ними воцаряется тишина. Интересно, что сейчас делает Чанбин. Удалось ли ему уснуть? Лежит ли он без сна совершенно один в этой гигантской кровати? Может быть он спустился вниз и теперь мешает Чонину и Феликсу, или он вломился в комнату к Хёнджину и Джисону. Сынмин надеется, что он не один. Он тяжело вздыхает. В окружающей тишине это слышится слишком громко. — Я правда облажался, да? Минхо зарывается ладонью ему в волосы, мягко поглаживая кожу голову. Так что он, должно быть, действительно очень сильно облажался. — Сынминни, ты был бы очень счастлив с ним. Сынмин утыкается лицом в шею Минхо и бормочет: — Я знаю. — Тогда почему ты отказал ему? Потому что мне страшно. Быть счастливым. Страшно, что он проснётся и поймёт, что не хочет меня. Увидит меня таким, какой я есть, и поймёт, что это не то, что этого недостаточно. Но в основном из-за того, что… — Я недостаточно хорош для него. Рука Минхо замирает в его волосах. Тишина в комнате становится слишком напряженной. — Я бы не хотел, чтобы ты так думал о себе. Сынмин пытается пожать плечами, но поза не слишком удобная, поэтому он просто елозит по кровати. Он не знает что ответить, поэтому не отвечает ничего. Ему хочется свернуться калачиком и плакать. Хочется побыть одному. Он отстраняется от Минхо, оставляя между ними небольшое пространство. — Тебе следует проверить Чанбин-хёна, — говорит он. — Я не хочу, чтобы он оставался один. Ему нужен хён. Минхо тяжело вздыхает, Сынмин чувствует как воздух шевелит его волосы на макушке, словно неудачный поцелуй. Аккуратно, очень осторожно Минхо высвобождается из объятий и поднимается с кровати. Сынмин тут же отворачивается к стенке и сворачивается в клубок. Минхо натягивает на него одеяло, разглаживая складки. — Спокойной ночи, Сынминни, — он шепчет перед уходом. — Увидимся утром. Сынмин не плачет той ночью. Он даже не спит той ночью.***
Проходят месяцы. Они выпускают новую музыку, заканчивают тур, завершают год волной церемоний награждения. Сынмин ожидает, что ситуация основательно изменится, но ничего не происходит. Конечно, ничего не происходит. Чанбин ни разу не упрекнул Сынмина за его отказ. Он поприветствовал его следующим утром после признания так, словно ничего не произошло. Он улыбнулся ему и пожелал удачи в рыбалке с Джисоном и Хёнджином. Он даже уснул рядом на полу, когда Сынмин вернулся ужасно утомленный. Под напускным внешним спокойствием их отношения меняются шаг за шагом. Они перестают спать вместе, Чанбин не касается его за выключенными камерами, Сынмин перестает приходить к нему за утешением. Он перестает звонить Чанбину, когда тот ест и чувствует себя одиноко. Перестает приходить к нему в студию с перекусом после своих уроков вокала, перестает дремать с ним на диване в репетиционной. Сынмин чувствует себя как никогда одиноким, внезапно оставшийся без своего успокоения и утешения, словно вышел зимой на улицу без пальто. Сынмин тоже меняется. Он прекращает сексуальные отношения с Хёнджином за несколько дней до их камбэка. Это происходит после того, как он остается в комнате Хёнджина и просыпается от звука шагов в коридоре. Чанбин. Годы совместного проживания научили различать его мягкую поступь, осторожную и уверенную походку, с которой он ходил, чтобы не разбудить остальных, когда поздно возвращался домой из студии. Хёнджин крепко спит, обняв Сынмина всеми конечностями, а Сынмина чуть не тошнит от чувства вины, поднявшегося по горлу. Он выскальзывает из их общаги, как любовник на одну ночь, и отправляет Хёнджину длинное сообщение с извинением за то, что больше не хочет заниматься с ним сексом. Хёнджин орет на него за эти извинения, а затем целует в щёки, когда они встречаются в следующий раз (не проходит и десяти часов, когда Хёнджин заваливается к ним в общагу на совместный просмотр «Девушки XX века».) Чонин целует его в пустой комнате, где они занимаются вокалом, и Сынмин плачет. Они тоже прекращают все свои отношения. Но попадая под прицел камеры, кажется, что ничего не изменилось. Чанбин лезет с объятиями, осыпает комплиментами и делает вид, будто Сынмин не потоптался по его сердцу. Для Сынмина эти моменты становятся новым убежищем, утешением под ослепляющим светом софитов и неудобной сценической одеждой. Он не знает, зачем они оба стараются придерживаться прошлой динамики, ведь вся группа знает о произошедшем, и вряд ли кто-то возражал бы, если бы они охладели друг к другу хотя бы на десять процентов. Но Сынмин не жалуется. Он использует любой шанс, что ему выпадает. Он сидит на коленях Чанбина, когда они снимают развлекательный контент, прислоняется спиной к его крепкой груди и отказывается двигаться до окончания съемок. Он цепляется за Чанбина на концертах, прижимается, бодается, подстрекает к шуточной борьбе. Когда они шагают по аэропорту и он замечает вспышки камер, то торопится к Чанбину, хватает его за руку и прячет их сцепленные ладони в кармане своей толстовки. Он эгоистичен. Как только камеры включаются, все правила меняются, и Сынмин крадёт всё, что только может добыть. — Что ты делаешь? — Минхо спрашивает его однажды, после выступления. Они оба потные и на взводе, кожа липнет, а дыхание сбивается. Сынмин протягивает ему бутылку с водой. — Я не знаю. Взгляд, которым Минхо сканирует его долгий и жесткий. Своего рода предупреждение. — Будь осторожнее. Сынмин пожимает плечами. Минхо выглядит так, словно готов сказать что-то ещё. Но он молчит. Выхватывает бутылку из рук Сынмина и уносится прочь, как ураган. Сынмин чувствует на лопатках пристальный взгляд и оборачивается. Чанбин смотрит на него. Он отводит взгляд в сторону, когда Сынмин смотрит ему в глаза. Он тоже молчит. Проходят месяцы.***
В Австралии раннее утро, когда Чанбин застает его врасплох. Они приезжают в Мельбурн на рассвете, Солнце светит сквозь облачные трещины в небе. На улице тепло и Сынмину приходится снять толстовку, прежде чем они садятся в машину. Всё вокруг тёплое, солнечное и яркое, и Сынмин провёл весь полет, положив голову на плечо Чанбина и притворившись спящим. Чанбин молчит всю дорогу до отеля. Их номера находятся рядом. Когда Сынмин достает ключ-карту и открывает дверь своего номера, Чанбин следует за ним внутрь, со всем чемоданом и остальным барахлом. Сынмин ничего не говорит. Впускает его в свою комнату и закрывает дверь. Сынмин устал. Он хочет принять душ, снять аэропортную одежду и поспать до репетиции. Но Чанбин бродит по его комнате, словно призрак, словно тень, с каким-то слишком напряженным и решительным взглядом. (Присутствие Чанбина никогда не ощущалось чем-то эфемерным, он всегда был устойчивым и надежным в пространстве Сынмина. Стабильным. Как будто он всегда знал, что заслуживает этого места рядом с Сынмином, что это то, где он должен быть в принципе. Возможно это ещё одна вещь, что изменилась между ними.) — Хён, я устал, — голос Сынмина чуть хрипит от напряжения. — Я просто хочу поговорить кое о чём, — Чанбин следит за каждым его движением. — После я сразу уйду. Сынмин облизывает губы, они сухие и чуть потрескавшиеся от воздуха в самолете. Садится на край кровати и жестом приглашает Чанбина присоединиться к нему. Чанбин качает головой и остается стоять. — Что такое? Может на деле всё проще. Может Чанбин хочет, чтобы Сынмин записал гайд для новой песни, или он хочет заказать обслуживание в номер, но ему нужно, чтобы кто-нибудь перевел ему на английский, может он хочет послушать его мнение о песне. Прошло уже много времени, когда Сынмин был первым, к кому Чанбин обращался с подобными просьбами. Но он всё равно надеется. — С нами… — Чанбин колеблется. — Между нами всё хорошо? Нет. — Да, всё в порядке. Его ответ злит Чанбина, выводит из себя, Сынмин видит это по глубокой морщинке, залёгшей между бровей. — Не думаю, что это так, — говорит он. — Я думаю, что с тобой что-то происходит. Сынмин хмурится: — Это ещё один вопрос? — Нет, это наблюдение, — Чанбин звучит ровно. Он произносит все слова медленно и с расстановкой. О, он расстроен из-за Сынмина. Ему сложно оставаться спокойным и терпеливым сейчас. Сынмина тошнит от некоего удовлетворения. — И вот ещё одно наблюдение — ты то сближаешься со мной, то отстраняешься. В одну минуту липнешь ко мне, а в другую ведешь себя так, словно меня не существует. И я знаю, что ты не из тех, кто намеренно будет играть моими чувствами, поэтому я хочу знать, что происходит. Сынмин тяжело сглатывает. Чанбин злится. На него. И он так сильно старается не показывать этого. Но это ещё хуже. Такое ощущение, что Сынмина рвут аккуратно по его швам, разрывают те места, которые он так старательно собирал вместе, сшивал, ставил заклепки. — Ничего. Боже, он в одном шаге от того, чтобы выплюнуть какую-нибудь ерунду в духе: ты себе всё надумал, ты драматизируешь. Сынмин ещё никогда ненавидел себя так сильно. — Хорошо, я понял, — голос Чанбина звучит резко и остро. Он сжимает пальцами переносицу и несколько раз проходит перед Сынмином взад-вперед. Останавливается возле кровати и смотрит на Сынмина сверху вниз. — Дополнительный вопрос: почему ты перестал трахаться с Хёнджином? Глаза Сынмина расширяются в ужасе, этот вопрос застаёт его врасплох: — Он сказал тебе? — Ему не нужно было. Это и так очевидно. Ты больше не спишь с Инни, и Джисоном тоже. Его сердце подпрыгивает к горлу. Сынмин еле еле сглатывает. Страх, вот что это. Чанбин наблюдает за ним, замечает, что подбирается слишком близко к истине. — У тебя нет отношений с Ёнбоком или кем-то из хёнов, — он продолжает. — Сначала я подумал, что ты отверг меня, потому что не хотел быть обременен, не хотел прекращать всё это. Я знал, что ты спишь с другими, и я не хотел отбирать твою свободу. Я говорил себе, что веду себя эгоистично предлагая отношения, но… Он замолкает, буря в его глазах успокаивается, сменяется чем-то мягким. Понимание. — Минхо был прав, — он говорит тихо, едва дыша, Сынмин с трудом улавливает сказанное. Он встревоженно выпрямляется, все мышцы натягиваются, ледяной пот стекает прямо по позвоночнику. Его голос звучит резко, как неприятный пронзительный звук расстроенной струны: — Что сказал Минхо? — Ах, — Чанбин выглядит чуть виновато, — он рассказал мне, почему ты отверг меня, я сначала не поверил ему, но… — Он что? — Сынмин вскакивает и практически требует ответ. Он смотрит Чанбину в глаза, и ярость как по щелчку разливается по венам. Мигает красным: опасность, опасность, опасность. — Я убью его. — Эй, — Чанбин останавливает его нежно, но твердо. Он хватает Сынмина за плечи, чуть сжимая. — Дело не в нём, дело в нас. Почему ты отверг меня, Сынмин-а? Сынмин сжимает челюсть так, что зубы скрипят: — Я уже говорил тебе. — Я не верю, — Чанбин скользит вниз по рукам Сынмина, пока не сжимает обе его ладони. Его кожа грубая, мозолистая, безопасная. — Если я признаюсь тебе ещё раз, ты снова отвергнешь меня? Сынмин открывает рот и колеблется, Чанбин сверлит его взглядом. Слабое «да» срывается с его губ. Чанбин улыбается, едва-едва заметно: — Я не верю тебе. — Хён, — Сынмин говорит, умоляет, — ты не хочешь встречаться со мной. — Хочу. Сынмин качает головой, глаза наполняются слезами. Он зажмуривается. Хочет спрятать лицо в ладонях, но понимает, что Чанбин всё ещё держит их. — Я не буду хорошим парнем. Ты не хочешь, чтобы я был твоим парнем. Чанбин отпускает его руки. И вокруг всё становится пустым и темным, Сынмину кажется, что он падает в пропасть, пока Чанбина не касается его лица, гладит по щеке, баюкает. Он открывает глаза и крохотные слезы срываются с ресниц. — Я тебе нравлюсь? — Это не имеет значения. — Конечно, это имеет значение, — голос Чанбина наполнен болью. — Детка, это единственное, что имеет значение. — Хён, — Сынмин тяжело вздыхает, отталкивая руки Чанбина, — ты не понимаешь. Я знаю, что ты думаешь, что хочешь встречаться со мной, но в конечном итоге, ты просто разочаруешься. Я не могу быть тем, кем ты хочешь, чтобы я был. — Сынмин-а, я всегда хотел, чтобы ты просто был собой. Он звучит так грустно, будто ему физически больно вести этот разговор. Сынмин должен закончить с этим как можно скорее. Разбить ему сердце во второй раз и покончить с этим раз и навсегда. Но прежде чем он успевает придумать что-то стоящее, Чанбин продолжает. — Разреши мне переубедить тебя. Сынмин не понимает. Хмурится. — Что? — Я хочу, чтобы ты был моим. Ты, никто другой, — Чанбин звучит яростно и честно, — позволь мне убедить тебя в этом. — Я не знаю… — Сынмин колеблется, сдает позиции. — Ты упрямый, но я тоже могу быть упрямым, — Чанбин обхватывает его лицо обеими ладонями, проводит большим пальцем по влажной дорожке на порозовевших щеках, — дай своему хёну шанс. Сынмин тяжело вздыхает, кости плавятся, превращаясь в желе. Единственное, чего он хочет, это растворится в руках Чанбина. Возможно, пришло время перестать так яростно сражаться со своими демонами. — Хорошо, — он выдыхает. — Хорошо. Ты можешь убедить меня. Чанбин расплывается в солнечной улыбке. Она греет, въедается теплом в душу Сынмина.***
Тренажерный зал отеля пуст, когда Сынмин врывается туда, словно ураган. Минхо занимается на гребном тренажере и замедляет ход, когда замечает нарушителя спокойствия. Последние несколько месяцев Сынмин был на взводе, ощущал что ещё чуть-чуть и он взорвется, словно пороховая бочка. И сейчас Минхо бросил в него спичку. — С чего ты взял, что можешь трепаться о моих секретах Чанбину? Брови Минхо медленно ползут вверх. Он вытирает полотенцем пот с лица. — Ты знаешь, что лучше не говорить со мной таким тоном. Сынмин закипает: — Ты знаешь, что лучше не болтать о том, что я рассказал тебе по секрету. Минхо встает с тренажера и закидывает полотенце себе на плечо. Всё в его движениях небрежное и непринужденное, он выглядит, словно отдыхает на пляже, пока Сынмин стоит напротив с ощущением, что его гневные эмоции просочились в каждую щель зала. — Он спросил меня, не знаю ли я, почему ты отверг его, — Минхо говорит ровным голосом, подходя ближе. — Я сказал ему правду. — Ты не имел права… — Ты разбил ему сердце, Сынмин, — Минхо рявкает, отвечая таким же тоном, как Сынмин. — А потом ты начал таскаться с ним, как собака с костью. Иронично, да? Он заслуживал знать правду, а ты чёрт возьми, точно не собирался говорить ему. — Не тебе было решать, — он шипит. — Я сделал тебе одолжение. Разочарование охватывает Сынмина, он стонет, не веря в происходящее. — Ты должен был посоветоваться со мной, или хотя бы предупредить. — Зачем? Чтобы ты снова сбежал? Чтобы у тебя было время придумать другое идиотское оправдание? — Хён, — Сынмин измотан. Он на грани, чтобы отключится, в желании рухнуть и больше никогда не подниматься. — Ты не понимаешь. — Ты прав, я не понимаю, — Минхо коротко отвечает. — Чанбин думал, что ты ничего не чувствуешь в ответ, я сказал ему обратное. Сейчас он пришёл к тебе и рассказал об этом. Я не понимаю, почему ты расстраиваешься из-за того, что я решил вашу проблему. — Ты влез в наши отношения. — Кто-то должен был! — Минхо вскидывает руки в раздражении и кричит. — Вам обоим плохо. Ты страдаешь из-за чего-то, что легко можно исправить. — Ты не понимаешь, — повторяет Сынмин, почти скулит. — Он… он сказал, что хочет убедить меня. Что я достаточно хорош для него. Он …такое ощущение, что он просто жалеет меня. Необъяснимым образом Минхо смягчается в одну секунду. Его плечи расслабляются, глаза печальны. Сынмин чувствует, что готов выпрыгнуть из своей кожи. — Сынминни, — его имя звучит с невероятной теплотой, — конечно же он не жалеет тебя. Неужели так трудно поверить, что ты ему просто нравишься? Да, с горечью думает Сынмин. Он всхлипывает. Этот разговор добил его окончательно. Ему больше нечего сказать. Завтра у них концерт, и ему нужно готовится. Ему нужно поспать. Ему нужен Чанбин. — Я всё ещё сильно зол на тебя, — он грозно сообщает Минхо, прежде чем развернуться и уйти. — О да, мне очень страшно, — Минхо сухо кричит ему вслед. — Совсем скоро ты скажешь мне спасибо, Ким Сынмин! Сынмин хлопает дверью тренажерного зала.***
Во время их первого шоу в Сиднее бушует шторм. Когда они покидают концертную площадку после полуночи, всё ещё льёт, а небо пронзает яркими фиолетовыми вспышками. На обратном пути в отель их минивэн полон энергии. Чан звонит своим родителям по видеосвязи, передает телефон каждому, чтобы все могли поздороваться. Они собираются прийти на завтрашнее шоу. Счастье Чана заразительно. Оно распроняется по Сынмину, как тёплый летний прилив. Джисон в полном восторге рассказывает отцу Чана о пауке, которого видел по дороге на концерт. Чанбин сидит рядом с ним и дразнится, называя Джисона пугливым котом. Он ловит взгляд Сынмина и улыбается. — Устал? — он легонько подталкивает Сынмина. Сынмин чувствует себя живее всех живых. Они провели потрясающий концерт. Он качает головой: — Мог бы отыграть второй концерт прямо сейчас. Чанбин фыркает: — Хочешь сходить на набережную? Я слышал, что ночью мосты очень красиво подсвечены. Минивэн заезжает на парковку отеля. Они живут совсем рядом с набережной, поэтому спокойно могут дойти до туда пешком, но Сынмин всё равно хмурится. — На улице дождь. — Мы возьмём зонтики. — Мы заболеем. — Я защищу тебя. Сынмин закатывает глаза: — Хорошо, но мы поедим что-нибудь горячее. — Всё, что захочешь. Он отворачивается к окну, чтобы Чанбин не видел его счастливой улыбки. Ветер превращает их зонты в мусор, но у них есть дождевики, толстовки и маски. Чанбин утверждает, что этого вполне достаточно, чтобы противостоять силе шторма. Этого недостаточно. Они промокают. Но Сынмин не особо возражает. Они прячутся под небольшим навесом, кушают суп с клёцками на вынос и смотрят, как капли дождя разбиваются о реку. Вокруг достаточно пусто, чтобы Сынмин мог свернуться калачиком вокруг Чанбина и не беспокоиться о том, что за ними наблюдают и их узнают. Он перекидывает ногу через бедро Чанбина, и сквозь сырую ткань джинс становится тепло. — Ты был прав, — шепчет Сынмин, глядя на воду. Небо озаряется ещё одной яркой молнией. Она такая необычная — ветвистая и четкая. Сынмин никогда раньше не видел такой молнии. Он думает, что ему чертовски повезло иметь возможность путешествовать по разным странам и видеть, как там штормит погоду. Боковым зрением он замечает, что Чанбин наблюдает за ним: — Насчёт чего? — Мост красивый. Он подсвечен белым и синим, и цвета плавно переливаются на воде. Немного расплывчато, словно смотришь глазами, полными слёз. — Да, — Чанбин отвечает, не отрывая взгляда от лица Сынмина, — красивый. Сынмин чувствует, как краснеет. Протягивает руку и отталкивает лицо Чанбина, бормоча сквозь его восторженный смех: — Дурак. Чанбин лишь громче смеется, соперничая с постоянными раскатами грома. Сынмин тоже чувствует, как глупая улыбка растягивается на его лице, он склоняет голову и откусывает от дымящейся горячей клёцки. Обжигает рот. — Почему ты это делаешь? — Делаю что? — Сынмин агрессивно дышит через рот, чтобы остудить и облегчить боль от клёцки. Проглатывает, когда ему кажется, что она достаточно остыла, но клёцка горит до самого конца, спускаясь по пищеводу. Чёрт возьми, он едва успел распробовать свинину. — Прячешь от меня свои улыбки, — Чанбин берет палочками клёцку и слегка дует на неё. Сынмин хмурится: — Я не прячу. — Прячешь. Почему ты не хочешь, чтобы я видел твою улыбку, детка? У тебя самая красивая улыбка. Сынмин должно быть мигает красным прямо сейчас. Должно быть из его ушей идёт пар. Вот почему, он думает. — Сегодня ты явно переигрываешь, — он комментирует. Чанбин предлагает ему чуть остывшую клёцку, Сынмин открывает рот и позволяет ему покормить себя. — Разве я не говорил, что собираюсь переубедить тебя? Ты всегда будешь таким милым? Он думает. Даже если я покажу тебе свою худшую сторону, свою худшую версию? — Не думал, что это превратит тебя в банального главного героя сопливой дорамы. — Это то, чего ты хочешь? — Чанбин дразнит. — Могу стать им ради тебя. — Нет, — Сынмин отвечает слишком быстро, слишком отчаянно, чтобы это казалось шуткой. — Не нужно меняться ради меня, хён. На лице Чанбина отображается явное беспокойство, он хмурит брови. Сынмин прикусывает свой болтливый язык и смотрит вниз. — Сынмин, — Чанбин мягко начинает, — я бы хотел, чтобы ты рассказал, что происходит в твоей голове. Сынмин влажно смеётся на это: — Там наверху полный бардак, хён. — Я бы хотел, чтобы ты достаточно доверял мне, чтобы поделиться. Он звучит немного грустно, немного сломлено. Эти слова, это выражение, этот тон напоминают Сынмину, что его поведение влияет и на окружающих. Что когда он ненавидит себя, когда он занимается самобичеванием, то причиняет боль не только себе. — Дело не в тебе, хён, — он пытается. — Но отчасти во мне, да? — Чанбин прижимает его чуть ближе. — Я сделал что-то, что подорвало твоё доверие. Но сейчас я собираюсь всё исправить. — Неужели я правда стою всех этих хлопот, хён? — Сынмин спрашивает быстрее, чем успевает пропустить мысль через фильтр. — Это не хлопоты, — Чанбин говорит чуть обиженно и стучит кончиком пальца по лбу Сынмина, — ты слишком много думаешь, это тебя и погубит. Сынмин склоняет голову как-то слишком мило, слишком очаровательно: — Но хён защитит меня, верно? В этом нет никакого смысла, но это заставляет Чанбина улыбнуться. — Да, — он обнимает Сынмина за плечи. — Защищу. Они доедают свой суп под шум ливня, после чего Сынмин кладет голову Чанбину на плечо. Они ждут, пока закончится дождь.***
Возвращаясь в отель они садятся не на тот поезд, но осознают это лишь когда оказываются на другом конце города. Они пересаживаются на нужный поезд на следующей станции, Сынмин сообщает в групповом чате об их местоположении, а Чанбин делится со своими подписчиками в Bubble заметками об их приключениях. Уже практически рассветает, когда они наконец добираются до отеля, небо окрашивается в персиково-розовый оттенок и на нём не видно ни одного облачка, словно ночью и не было никакой грозы. Чанбин провожает Сынмина до его номера, они оба хихикают словно в бреду. Ночная усталость догоняет их, глаза слипаются, движения замедляются. — Спокойной ночи, Сынмин-а, — Чанбин улыбается. Сынмин думает, что он поцелует его, но этого не происходит. Чанбин сжимает его ладонь, прежде чем отходит на шаг. — Поспи хоть немного. Он спит немного. Слишком вымотанный, чтобы думать о прошлой ночи, Сынмин засыпает сразу же, как только его голова касается подушки. Следующее утро тянется медленно и размеренно. Менеджер позволяет им поспать до обеда, затем они едут на репетицию. Сынмин благодарен за возможность отоспаться, но ему недостаточно этого. Когда они прибывают на место, он всё ещё уставший и едва соображающий, что происходит вокруг. Они заказывают поздний завтрак в кафе по соседству, которое Феликс просто обожает. Семейный перекус! — Чан весело распевает, расставляя еду на раскладном столике в их гримерке. Сынмин печально смотрит в сторону спального места в углу, но в итоге присоединяется к остальным за столом, потому что он хороший донсэн. Чанбин улыбается ему, накладывая блинчики в пластиковую тарелку. Рядом с ним стоит пустой стул, но Сынмин плюхается прямо ему на колени. Прямо так. На глазах у всей группы. Делает это, не задумываясь, в голове не единой мысли, кроме: хочу спать, а Чанбин такой тёплый. Чанбин замирает на долю секунды, прежде чем чуть сдвигается, чтобы Сынмину было удобнее на его бёдрах. Его сильные руки обхватывают Сынмина, и он тянется подбородком к его плечу. Чанбину приходится попотеть, чтобы это получилось. Поэтому Сынмин прижимается ближе и опускается ниже, чтобы облегчить задачу. Это единственная причина, почему он сильнее жмется, да. — Вообще-то некоторые из нас пытаются есть, — Чонин осуждающе комментирует, макая вафли в шоколадный соус. Сынмин лукаво улыбается и протягивает руку, чтобы взъерошить волосы макнэ: — Выкуси. — Эй! — Чонин вскрикивает, роняя нож и вилку, и отбивается от рук Сынмина. Он хватает Сынмина за запястье и опасно щёлкает зубами, словно действительно собирается укусить его. Сынмин кричит и пытается вырваться из крепкой хватки. Он практически съезжает с Чанбина, но тот крепче обнимает его за талию, удерживая на месте. — Осторожнее, щеночек, — он бормочет. Придвигает к Сынмину тарелку, которую только что наполнил. На ней вафли и блинчики, сверху большая порция фруктов. — Вот, поешь. Сынмин снова удобно устраивается, щурясь на Чонина с опасным блеском в глазах. Чонин улыбается и снова щелкает зубами, а после возвращается к своему завтраку. — Спасибо, хён, — Сынмин говорит и набивает щёки блинчиками. В середине завтрако-обеда, когда тема разговора меняется, и внимание Чанбина переключается на рассказ Чана, Сынмин ловит взгляд Минхо, сидящего напротив. — Не за что, — одними губами произносит Минхо. Сынмин тут же хмурится. Он всё ещё сильно расстроен из-за ситуации с другом. Тот факт, что Минхо купил ему огромное количество американо, пока они гуляли по кафешкам Мельбурна, ничего не меняет. — Пошёл ты, — он так же беззвучно отвечает. Минхо лишь улыбается.***
Они в Осаке. Солнце ярко сияет в небе. Завтра у них солд-аут в Kyocera Dome. Чанбин приглашает его прогуляться в парке возле отеля. Они идут вдоль аллеи с голыми деревьями сакуры, закутанные в пальто, их руки соприкасаются при каждом шаге, но так и не соединяются. На случай, если они всё же встретят кого-то, кто узнает их. — Хочешь посидеть? — Чанбин спрашивает, когда они идут мимо пустой лавочки. Сынмин кивает: — Да. Недалеко пустая детская площадка, но на улице слишком холодно для активных прогулок. Сынмин обхватывает лодыжку Чанбина своей. — Помнишь, как мы начали спать вместе? Чанбин в удивлении поворачивает голову, чтобы взглянуть на него. Но быстро приходит в себя, прокашливается и отвечает: — Конечно я помню. Мы только разъехались по новым общежитиям. — Ты пришёл поужинать, потому что знал, что я буду один, — Сынмин улыбается. — Сказал, что так будет лучше, чем кушать по видеозвонку. Чанбин тоже улыбается, в уголках глаз появляются счастливые морщинки: — Ты так сильно ворчал, что я пришел без предупреждения. — Тогда я был по уши влюблен в тебя, — Сынмин признается дрожащим голосом. Глаза Чанбина распахиваются в удивлении. Сынмин чувствует, как румянец окрашивает его скулы, щёки. Это действительно так шокирует? Он вспоминает, как неловко чувствовал себя в то время. — Все знали об этом. Когда ты поцеловал меня той ночью… Я был так счастлив. Я думал, что лучше этого уже ничего не будет. В горле пересыхает, словно он вот-вот заплачет. Но он не собирается плакать, потому что уже наплакался из-за этого. И это было бы неловко. Хотя его руки всё равно дрожат, Чанбин тянется к ним и держит так, словно это что-то драгоценное. — А потом стало лучше, — говорит Сынмин. Он смотрит мимо Чанбина, наблюдает, как ребенок бежит к качелям на детской площадке, родители следуют за ним. Смотрит на пустые ветки сакуры прямо за Чанбином. Через несколько месяцев они снова будут полны жизни, распустятся розовым, таким же, как щёки Чанбина сейчас. — Ты всегда был таким…милым и нежным, никто никогда не вызывал во мне столько чувств, как ты, — Сынмин говорит сбивчиво, немного путается, но он так долго сдерживался, что ничего не может поделать с тем, что его чувства выплескиваются теперь, как чернила на бумагу. — И сейчас ты предлагаешь мне всё, а я … Он замолкает. Встречается взглядом с Чанбином. Он считает сколько оттенков коричневого переливается в его глазах, сколько оттенков розового окрашивают его щёки, а затем уверенно продолжает. — Мне кажется, что я не заслуживаю ничего из этого. Он наблюдает, как огонёк протеста вспыхивает в глазах Чанбина, пока не гаснет полностью. Он отводит взгляд. Смотрит на их соединенные руки. Сухие и мозолистые, Сынмин должен купить ему крем для рук, когда они будут в аэропорту. — Я сделал что-то, что вызвало у тебя такие чувства? Сынмин вскидывает голову. Нет, он хочет поспешить заверить, конечно нет, ты идеален, ты всегда был идеальным. Но это… и есть часть проблемы, не так ли? — Я думаю, что усадил тебя слишком высоко на пьедестал, — говорит Сынмин. — Ты всегда казался слишком недосягаемым, таким идеальным. Я чувствовал, что никогда не будут достаточно хорошим, чтобы быть с тобой. — Но, — Чанбин фыркает, — я не идеален. Сынмин смеется в неверии: — Ну конечно. — Серьёзно! — Чанбин говорит. — Ты, как никто другой, должен знать, насколько я не идеален. Мы буквально выросли вместе, мы все видели худшие стороны друг друга. — Да, но, — Сынмин пытается подобрать слова, чтобы объяснить свою мысль, — ты всегда казался таким надежным, таким терпеливым, когда это было необходимо, в тебе всегда было столько любви, чтобы раздать её окружающим. — В детстве мои родители отправили меня на уроки по управлению гневом, — Чанбин внезапно перебивает. — Что? — Сынмин моргает и качает головой, не веря. — Ага, мама сказала, что не отпустит меня в агентство, если я не пройду эти курсы. Что без этого я рано или поздно кого-нибудь раню, причиню боль. Я научился, как направлять свою агрессию на другие вещи, типа музыку и тренировки. — Хорошо, но это было давно в прошлом… — Иногда я становлюсь таким ревнивым, что не знаю, что с собой делать, — Чанбин продолжает. — Я даже не могу оставаться в собственной общаге, когда ты спишь в комнате Хёнджина. Сынмин хмурится: — Но мы даже не трахаемся. Наверное, семьдесят процентов времени, я просто ночевал у него. — Для меня это не имеет значения. Я так ревную, что не могу нормально мыслить. Я уходил, чтобы пройтись по району, чтобы успокоиться, а потом оставался у Минхо-хёна. — О, — Сынмин понятия не имел о таком. — Это касается не только Хёнджина. Это касается всех. Когда я узнал о тебе и Минхо-хёне, то не разговаривал с ним целую неделю. Сынмин не знает, что ответить. Чанбин, по-видимому, настроен серьёзно. — Я легко раздражаюсь, когда голоден или устаю, я говорю вещи, которые не имею в виду, когда злюсь. Однажды, когда мы поссорились с Чан-хёном, я сказал ему, что ненавижу его, а потом расплакался в его объятиях, потому что чувствовал себя ужасно виноватым за такие слова. Джисон всё время говорит мне, что я слишком строг к нему, слишком требователен, и я не знаю, как исправить это, потому что это единственный способ общения с ним, который я знаю. Сынмин трогает его за руку, пытаясь остановить. — Хён… — Иногда я так сильно устаю после тренировок, что засыпаю, не приняв душ. Сынмин морщит нос, ладно, это правда отвратительно. — Зачем ты мне всё это рассказываешь? — Чтобы показать, что я не идеален, — говорит Чанбин. — Если мы собираемся быть вместе, я не хочу, чтобы ты возносил меня на какой-то пьедестал. Я хочу, чтобы ты знал мою самую уродливую сторону, но всё равно хотел меня. Глаза Чанбина сияют надеждой и решимостью. Сынмин понимает, что он имеет в виду. — Я тоже хочу этого, — он гладит его ладонь, — я правда, правда хочу этого, хён. Но это…займет некоторое время. Чанбин улыбается, его пальцы дрожат, когда он обхватывает лицо Сынмина. Ладонь гладит его щёку, большой палец нежно мажет по нижней губе. Он не целует его. Ещё нет. — У тебя есть столько времени, сколько нужно, — Чанбин сверкает глазами. — Я знаю, как быть терпеливым.***
В Сеуле полдень, когда Сынмин принимает его признание. Они вместе лежат в кровати, укрывшись одеялом, ноутбук стоит на коленях Сынмина. Он знакомит Чанбина с удивительным миром дорам. Они смотрят первую серию «Тем не менее». Чанбину сюжет кажется скучным. Ещё один его недостаток. Когда серия заканчивается, Сынмин выключает ноутбук и ставит на прикроватный столик. Разворачивается лицом к Чанбину, поджимает коленки. Он чувствует, что готов. — Я помешан на контроле, — он выдыхает. Чанбин моргает два раза, а затем расплывается в ослепительной улыбке. Он сразу всё понимает. — Хорошо. — Я расстраиваюсь, когда что-то идёт не так, как я хочу, — Сынмин продолжает. — Я ненавижу, когда меняется расписание, я боюсь вещей, которые не могу контролировать. Чувства, болезни и то, насколько хорошо или плохо звучат мои песни, когда они уже выпущены. Я перфекционист, я невротик, со мной не слишком весело, когда я раздражаюсь и капризничаю. Чанбин обнимает Сынмина за талию и притягивает ближе к себе: — Лично мне всегда с тобой весело. — Я ревнивый, — предупреждает Сынмин. — Я тоже. — Я эгоист, даже когда я сам трахался с другими, я начинал ревновать, если ты хотя бы касался кого-то другого. Чанбин ведет носом по его челюсти, спускается на шею: — Это возбуждает. — Я очень грубый, когда злюсь, и мне сложно извиняться после. Я помню обиды. Я слишком много надумываю. Я держу в себе все чувства, пока это не выливается наружу самым ужасным образом. Я думаю, у меня аллергия на разговоры о собственных чувствах. — Детка, я это уже всё знаю. — Нет, правда, кажется, у меня сейчас начнётся крапивница. Чанбин нежно смеется, теплое дыхание касается разгоряченной кожи Сынмина. Сынмин отстраняется, чтобы заглянуть ему в глаза. — Я не идеален, — он шепчет, — я далек от совершенства. Я в полном раздрае. Ты всё ещё хочешь меня такого? Чанбин выглядит таким влюбленным. Влюбленным, влюбленным, влюбленным. — Конечно, я хочу. Я всегда буду хотеть тебя. — Хорошо, — Сынмин выдыхает. Он верит. — Я тоже хочу тебя, хён. Чанбин улыбается, и это самая прекрасная улыбка в мире. Сынмин наклоняется, чтобы поцеловать. Касается губами мягких губ. Прошло слишком много времени с тех пор, как он целовал его в последний раз. Он целует так, словно изголодался по этому. Руки цепляются за подол толстовки, тянут вверх, пока они не соприкасаются кожей к коже. Он целует его, потому что любит. Когда Сынмин отстраняется, то не может сдержать счастливой широкой улыбки. Чанбин целует его в уголок рта и бормочет: — Вот она, вот моя любимая улыбка. (Наверное, он задолжал Минхо кофе. И извинение. Или десять извинений.)