Здесь только наше одиночество

Теплый ветер разносил по берегу реки сонату смеха, который, только закончившись, начинался вновь, будто по репризе. Голубые глаза цвета глубокого льда — совершенно не в тему весеннему ледоходу — глядели проницательно, облаченные звёздами светлых ресниц. Проницательность совершенно не помогала понять, почему спина, с лежащими на ней русыми кудрявыми волосами, так сотрясается от приступов смеха, лишь иногда успевая перехватывать редкие глотки воздуха.      Винцент смотрел-смотрел-смотрел на него, рисовался искренне любовными взглядами, даже когда смеялся. Смеялся так, будто это его последняя возможность вдоволь насладиться уходящим моментом. Его настоящей простотой, сидящим рядом человеком и воздушыми потоками, что подкидывали пряди волос, приятно укалывая щеки и глаза. Волосы Винцента всегда были такими мягкими, хотелось зажать пряди между пальцев и гладить до дрожи в руках от усталости. Хотелось бесконечно разбирать все оттенки прядей и, даже если не рассортировать их по всей пастельной палитре, то запомнить на всю жизнь, чтобы въелось в подкорку и осталось там навсегда, чтобы не забывалось.      А Рафаэль молчал. Он даже не глядел, он тихо наблюдал, всматриваясь в чужой силуэт, в черты лица, кажется, тоже запоминая что-то. Его невозможно было прочесть, творившееся в его голове оставалось именно там, где ему было положено быть. Он запоминал образно, описывал, как мог, будто расставлял в чертогах памяти фотографии, а с обратной стороны мог добавить подпись обманчиво беспристрастным почерком.      Мужчина достал несвойственным ему в такие моменты элегантным движением кружевной платок откуда-то из-за пояса и промакнул такие же звёзды-ресницы, блестящие от влаги даже в тени большого дуба. Улыбка всё не сходила с его прекрасных, таких же пастельных, губ, когда он наконец вновь взглянул на сидящего рядом юношу. Ему очевидно хотелось объяснений такому бурному поведению, и, на пару секунд опустив глаза, чтобы свернуть платок, Бранденбург поспешил их дать:      — Эмоции тебе свойственны в меньшей мере, чем прочим, но, пожалуй, я и сам не знаю причины своего увеселения, — русоволосый поглядел на всё ещё недоумевающее лицо рядом, затем продолжил, — Я полагаю, это лишь моё прекрасное расположение духа.      Невероятно хотелось добавить «и твоё нахождение рядом», но за проведенное вместе время мужчина научился обрывать себя на нужном моменте. Их отношения были предельно хрупки и прочны в одно и то же время, необходим был баланс, но возмущаться на этот счёт никогда не было смысла.      Пруссак опустил глаза к переливающейся перламутровым блеском реке, а после в вальяжной для него манере скользнул омутами льдинок куда-то вправо. Через несколько мгновений на русой макушке покоился сплетённый умелой рукой цветочный венок. Юноша замер, будто лань под прицелом меткого охотника, и безропотно взглянул в чужие глаза:      — Должен признать, это незрелый поступок, — он всё ещё не спускал глаз с собеседника, силясь для будущих извинений.      — Ах, Бога ради, прекрати, — меланхоличный выдох действительно остановил Герцогство. — Прошу тебя, не думай ни о чём, пока здесь только наше одиночество. Мне бы больше всего на свете сейчас хотелось, чтобы ты оставил всё это там, вместе с плащем.      Мужчина наугад ткнул пальцем в направлении оставленных ими вещей на береговом скосе. В юношеском взгляде наконец появилось что-то, отдаленно напоминающее таяние льдов. И тогда Рафаэль упал спиной на зелёные шпили травы. Цепким движением вытащил из рубашки алого оттенка шнуровку, смиренно сел чуть позади, стал вплетать в самые-самые шелковистые во всём мире волосы:   — Эта атласная лента напоминает мне твои глаза. И улыбнулся, как не улыбался никогда.