Хэ Сюань был настолько истощен, покалечен и измотан, что почти неделю не приходил в себя. Но он всё ещё был жив. Чудом, не иначе. Его окружали белые больничные стены и пищащие аппараты. Тело перебинтовали, из руки извлекли стекло, а рану зашили. Он выжил против собственной воли. Существовать всё ещё не хотелось. Накачанное обезболивающими тело не ныло, но стоило воздействию лекарств отступить, его скручивало острой болью. Мелкие ожоги зудели и чесались закрытые тонким слоем бинта, рука безвольной плетью лежала рядом. Ему пообещали, что чувствительность вскоре восстановится, но в целом ему было абсолютно всё равно. К нему приставили психиатра, тот осторожно пытался добиться хотя бы каких-то ответов, но Хэ Сюань упорно молчал. Он уже открылся — и чем это закончилось? О причинах этой попытки знать больше никому не нужно было. Иначе это закончится тюремным заключением. Закончить так же, как закончил отец хотелось мало. Лучше уж как мать. Хотя бы по своей воле.
Хэ Сюань много думал в период собственного заточения в больнице. Мысли плясали, как черти у костра, вокруг Цинсюаня, вокруг собственных ошибок, которые он раз за разом начал совершать, как только Ши появился в его жизни. Быть абсолютно мёртвым и ледяным в душе было в миллиарды раз проще, чем сейчас просто… чувствовать? Ненавидеть было проще, чем любить. Быть стеной проще, чем рассыпаться на кусочки, и помимо этого разбить другого. Убить себя проще, чем выжить, и научиться жить дальше после произошедшего. Не видеть Цинсюаня оказалось сложнее, чем каждый день терпеть его бубнёж над ухом. Тоска назойливой мухой примостилась у него на лице и теперь пыталась залезть в глаза, в уши, проесть дырку до самого мозга. Он вроде бы и был привыкшим к одиночеству, но теперь хотелось только завыть волком. Частые визиты психиатра в палату только усиливали ощущение насильного удержания его взаперти. Идти на контакт он отказался. На самом деле он не знал, что выбрал бы, если бы ему предложили выбор между психдиспансером и тюрьмой. Оба варианта казались одновременно пугающими и до ужаса правильными.
Его в луже собственной крови нашла соседка, пришедшая пожаловаться на то, что её заливает. Незакрытая дверь спасла ему жизнь. Придя в сознание, он возненавидел ещё и собственную, почему-то ставшую особенно дырявой во последние годы, память. Хотя, может быть, роль сыграло нервное напряжение.
В больнице за неделю он спал под таблетками больше, чем вообще спал с момента смерти его семьи, но всё ещё чувствовал себя бесконечно уставшим. В основном уставшим от самого себя. И собственных мыслей, не замолкавших ни на одну секунду. Хотелось сбежать, найти безлюдное место и орать, срывая голос до невнятного хрипа, а потом лечь где-то в канаве у трассы и замёрзнуть насмерть, жаль только что на улице стоял май.
О попытке сообщили университетским психологам и администрации в целом. Вездесущий Цинсюань тоже узнал. Хотя, честно говоря, влезать во всё это ему не хотелось. Но что-то перемкнуло в его голове, когда на большом собрании спросили, общался ли кто-то с Хэ Сюанем. Руку поднял только он один. По залу прошлись удивлённые шепотки. Будто никто и никогда их не видел. Или все были настолько слепы или же всех волновал только Хэ Сюань, который обычно примерно всё время молчал, и подавал голос только, когда его спрашивали на занятиях. Или дело и вовсе было в том, что их образы в чужих глазах были настолько разными, что просто никто не сопоставлял факты. В таких мыслях, Цинсюань поднялся в кабинет ректора. Там уже сидело трое психологов и незнакомая женщина. Позже она представилась Юйши Хуан и назвалась психиатром.
Цинсюаню стоило бы задаться вопросом к чему этот весь сыр-бор, но он просто сел на кресло, окружённый удивлёнными взглядами. Парой минут позднее ему поведали историю и о попытке самоубийства Хэ Сюаня, и о неделе без признаков сознания, и о том, что за время пребывания в больнице и прихода в себя он не произнёс ни слова. А таким образом оказать квалифицированную помощь не представлялось возможным.
Цинсюань хотел бы ничего не чувствовать, хотел бы чтобы его сердце не дрогнуло от ужасающих новостей, хотел бы выбросить Хэ Сюаня из жизни, да только прошедшие две недели только и думал, что о нем, о брате и о понятии справедливости. И его выводы ему самому не нравились. Получалось так, что его брат действительно был самым продажным в этом городе судьёй. Младший Ши даже вскрыл сейф в комнате брата, перерыл каждый документ, нашёл огромное количество долларовых купюр, и даже без юридического образования всё понял. Хэ Сюань всё ещё оставался убийцей, только теперь Цинсюань начинал его понимать. И теперь, на фоне всех новостей, Ши принял окончательное решение. Чувство справедливости кричало, что
так будет правильно. И Цинсюань решил прислушаться.
С папками брата он отправился в полицию, решив, что Уду в гробу хуже от этого точно не станет. Хэ Сюаня рано или поздно всё равно вычислят, а эта информация об Уду должна смягчить Хэ приговор. Цинсюань не сомневался, что тюремное заключение Хэ Сюаню всё же грозит, и ему хотелось сделать так, чтобы он вышел как можно раньше. Раз уж вычеркнуть того из жизни не вышло, то в глубине души он надеялся, что… у них может получиться начать все сначала.
После встречи с полицейскими Цинсюань отправился в больницу. Хэ Сюань спал. Он вообще сейчас всё время спал. Только так он мог перестать думать. Цинсюань присел на стул рядом с койкой, посмотрел на перебинтованное тело и осторожно взял спящего за руку.
— Какой же ты дурила, Хэ-сюн… Прости. Я… — он разрыдался. Сердце сжалось, пропустив пару ударов, когда на него уставился безжизненный взгляд желтовато-карих глаз.
— Ц-цинсюань? Ты что здесь делаешь? — голос не слушался после долгого молчания, хрипел и срывался на неразборчивые сипы. — И за что ты извиняешься?
— Я был зол на тебя, не хотел слушать правду об Уду. Выгнал тебя. А ты… сотворил с собой, — он сделал многозначительный жест рукой, — это. И в этом виноват я.
— Ты… не виноват. Я сам виноват и в том, что не могу держать себя в руках, и в том, что полюбил тебя. И просто в том, что существую. — Чувство вины заполняло всё его нутро так, что даже признание сорвалось с его губ так внезапно, что он не сразу понял, что только что произошло, и почему Цинсюань вложил свою руку в его и сжал с таким трепетом и нежностью, как никогда до этого. Осознание пришло так же внезапно, как Ши появился здесь. Что ж, выхода не было. Язык опередил мысли. Ничего не попишешь. — И тебе правда будет лучше без меня. Прости.
Сорвался. Обещал ведь не просить прощения. Знал, что такое не прощают. Не знал, что Цинсюань
уже простил.
Да, он всё ещё любил брата, только вот… Хэ Сюаня он тоже любил. Таким, каким бы он ни был. Он любил его любым. Безо всяких «но» и «если», без «почему» и «за что». Просто любил. Необъяснимо и необъятно. Любил так, что даже смерть Уду смог почти без колебаний ему простить.
— Не будет лучше. Без тебя было невыносимо. Я… не согласен повторять подобное ещё раз, — Цинсюань плакал и одновременно смеялся, не понимая, что душит его больше: радость от того, что Хэ жив и испытывает к нему чувства, или же грусть от того, что две с лишним недели назад они могли расстаться навсегда и больше никогда друг друга не увидеть.
Теперь Хэ Сюань открылся окончательно. Совсем. С концами. Так, что отступать уже было совершенно некуда. Он рассказывал о том, что чувствовал в ночь признания, как мечтал уснуть и не проснуться, как тушил об себя сигареты и пил неизвестно сколько, как попытался вскрыться. Цинсюань держал его за руки, обнимал так, как только мог, чтобы не сделать больно. Хэ Сюань рассказал, как последние два года чувствовал себя трупом на ногах и выглядел соответствующе. Говорил даже о том, как Цинсюань его сильно бесил по началу. И как он бился с самим собой, отрицая не столько сами чувства, сколько вообще возможность что-либо чувствовать как факт. Он так стремился стать ледяным, что сам смог поверить в то, что чувства атрофировались. Сам себе врал.
Он рассказал и о ненависти к себе, и о стремлении защищать Цинсюаня. И о том,
что конкретно, какая мысль тогда привела его к пропасти. Он сам назвал себя злейшим врагом и худшим мучителем, и сам себе хотел отомстить.
— Дурак ты, Хэ-сюн. Мне не нужна месть и кровопролитие. Я вообще ненавижу жестокость, — улыбнулся и взглянул в глаза. — Мне нужен ты. Живой, здоровый и счастливый. Я хочу чтобы ты улыбался. А с теми, кто меня обидит я могу разобраться сам. Мне давно не семнадцать. И я давно не беспомощный подросток в туалете клуба. Но спасибо за заботу. Я очень сильно ценю это. Хэ-сюн, позаботься о себе. А я помогу. Я буду рядом.
Конечно, Хэ Сюань не рассказал всё в один момент. Он выдавал информацию постепенно. А Цинсюань слушал, помечал в голове каждую мелочь. И не мог поверить в реальность происходящего. Он приходил каждый день. Присутствовал и при выписке, даже на машине приехал. Усадил Хэ Сюаня на переднее сиденье и повёз за город. На небольшое, но живописное озеро. Купил еды. Постелил один плед на землю, а вторым накрыл плечи Хэ. Им предстоял ещё один тяжёлый разговор. Начал, как обычно, Цинсюань.
— Я сдал злодеяния Уду полиции, — отрезал холодно, но в глазах застыли слёзы. — Про тебя не сказал ни слова, но не уверен, что ты можешь быть в полной безопасности.
Он был уверен в том, что поступает
правильно. Уду и Хэ Сюань были двумя людьми, которых Цинсюань осознанно
любил. По-разному, но всё же любил. Помогать Уду было уже слишком поздно, а вот Сюаню — самое время.
— Зачем? — вздохнул Хэ Сюань. — Он же твой брат.
— Он мёртв. — Цинсюань наконец-то принял этот факт. —
А ты жив, Хэ-сюн. И я стараюсь понять тебя. И будет справедливо, если ты позволишь. Я просто хочу быть с тобой.
Цинсюань огромными глазами смотрел на Хэ Сюаня, разглядывая каждый шрам на его руках водил пальцами по ладоням, очерчивал татуировки.
— Хэ-сюн, а что значит это всё? — спросил, отойдя от темы.
— Рыбок люблю. Океанологом мечтал стать. Вот и набил. Правда, разочаровался… Но мы ведь не об этом. — Хэ Сюань объяснил, но предпочёл закончить начатый разговор. — Ты понимаешь,
что я за человек? Цинсюань, ещё раз хорошо подумай… Ты ещё можешь уйти. Я не держу тебя рядом. Но, если ты хочешь оставаться со мной…
— Да послушай же ты меня, пожалуйста, — Цинсюань оборвал фразу, не дав договорить, сел ближе и посмотрел в глаза Хэ Сюаню. — Я знаю, что пройти ещё предстоит через многое, но
ты — всё, что у меня осталось. Я знаю, что ты не идеален, но я готов принять каждый твой недостаток, я принял то, что ты, не кто-то другой, а именно ты, убил моего брата. Это для тебя что-то значит? Потому что для меня — да. Я не хочу чтобы ты уходил. Я не хочу уходить. Я хочу остаться с тобой. Быть ближе. И если что быть всегда рядом. Я готов поддержать тебя в любой момент. Всегда. Слышишь? Всегда протянуть тебе руку. Потому что это ты. Потому что… я, — Цинсюань замолк на секунду, — люблю тебя. Давай сбежим? Я не хочу, чтобы тебе сломали жизнь ещё и тюрьмой. У нас ведь есть ещё немного времени.
— В том, что осталось от моей жизни, ломать уже нечего… — Хэ Сюань не лгал. Он сам переломал всё, что оставалось сравнительно целым, сравнял свой мир с землёй. И теперь… ему только предстояло отстроить всё заново. Если Цинсюань сейчас не сбежит. А если сбежит, то… окончательно перепахать поле и не оставить ничего. — Но я не могу… вот так вот сбежать. Я бился за справедливость. И честно будет, если я понесу наказание за содеянное. Я сдамся полиции. Сам. За явку с повинной должны скостить срок. Может быть, увидят состояние аффекта, я на это надеюсь. Я правда тогда не понимал, что творю…
— Хэ-сюн… Ты в самом деле на это готов? — Цинсюань разрыдался, в то время как Хэ Сюань сидел с непроницаемым лицом. Бездна всё ещё трепыхалась в груди. Во всём происходящем было что-то странное. Противоестественное.
— Прости. Так будет правильно. Я… пойму, если ты меня не дождешься. Ты в любой момент можешь уйти. Я тебя не держу, — остановился, сделал усилие над собой и продолжил: — Но я буду рад, если ты
останешься со мной. Дай мне шанс всё исправить.
Хэ Сюань обнял Цинсюаня так тепло, как могла позволить его всё ещё холодная душа. Отпускать не хотелось. В происходящее верилось слабо. Но всё это происходило с ними на самом деле.
— Я дал тебе шанс. Воспользуйся им с умом. Я буду ждать, сколько нужно… Давай, я отвезу тебя домой, — грустно улыбнулся Цинсюань. — Я дождусь, Хэ-сюн, я обещаю.
— Лучше отвези сразу в участок… Я не хочу возвращаться в квартиру, — Хэ Сюань опустил взгляд, провел ледяными пальцами по чужой ладони и пошёл к машине.
***
«
Люблю,» — Хэ Сюань прошептал одними губами, когда выходил из машины около полицейского участка, и нерешительно помахал рукой.
«
Я тоже,» — так же шёпотом ответил Цинсюань и уехал, чтобы не трепать нервы ни себе, ни ему.
Они ещё увидятся. На суде по разные стороны баррикад. Но это будет уже совсем не так, как сейчас.
***
— Я хочу сдаться с повинной, — заявил он тогда в дежурной части. — Я убил человека.
Свет в мрачном коридоре заморгал. Его провели в кабинет, надев наручники. Едва зажившие ожоги заныли, но боль была успешно проигнорирована. Совсем недавно его худых израненных запястий касался Цинсюань, теперь же его ждал только холод металла и пустота. Теперь он просто надеялся, что не сойдёт с ума. Что сможет отсюда вернуться. Тем более теперь, когда ему наконец-то
было ради чего жить.
А потом закрутилась эпопея из допросов, разбирательств, доказательств, судебных и психиатрических экспертиз. Десятки пересказов и объяснений каждому новому человеку каждого своего шага, следственные эксперименты, а параллельно с этим шло разбирательство с самим Ши Уду. На самом деле, оно началось гораздо раньше и было уже в разгаре на момент его смерти, только именно это событие усложнило ситуацию. Через несколько дней после рокового заседания должен был случиться допрос, который, скорее всего, привёл бы к аресту, но судьба в очередной раз повернулась ко всем задницей, и всё растянулось ещё на приличный срок. Ши Цинсюань и принесённые им документы вернули внутреннее расследование в нужное русло, и теперь Уду, пусть и посмертно, обвинили в коррупции. Нашли и того, кто все эти годы покрывал бесчестного судью. Главу суда сняли с должности, а проверки затронули и всех остальных. Суд над Хэ Сюанем откладывали до полного устранения беспорядков в системе. Больше месяца его мариновали в камере СИЗО.
Хэ Сюань снова думал всё это время. Кажется, в этой жизни у него было уже абсолютно всё от счастливого начала, заканчивая убийством и заключением. По его жизни можно было бы снять сериал, только этот сериал был бы по большей части жуткий и депрессивный. Он показал бы, как человек из почти счастливого обычного подростка скатывается на самое дно, как ментальное, так и социальное, как падает в пропасть безысходности и как тяжело оттуда выбираться. Удивительно, но спасательным крюком, единственным, за что Хэ Сюань ещё мог зацепиться, был Ши Цинсюань.
И ради него…
Нет, не так.
…Ради
них. Обоих. Вместе. Хэ Сюань ещё был готов побороться.
***
Заседание суда назначили на семнадцатое июня. Через полтора месяца с того дня, когда они виделись в последний раз. С того дня, когда они оба наконец-то обсудили всё и приняли дальнейший план действий. Со дня, когда Хэ Сюань ощутил вкус чувства справедливости, когда его жизнь впервые за многие годы свернула на правильную дорожку.
Из камеры для подсудимых Хэ Сюань пальцами показал Цинсюаню сердечко. Маленький жест, который в любой другой ситуации ничего бы не значил, сейчас был всем, что они могли себе позволить. И в этом дурацком сердечке из пальцев заключалась вся та нежность и то тепло, которое ещё совсем недавно абсолютно ледяной Хэ Сюань мог выразить. Он искренне соскучился. И ждал суда не ради итога и желания узнать, что дальше будет с его жизнью, а просто ради встречи, даже такой, с
его Цинсюанем.
Младший Ши слегка улыбнулся и показал такой же жест в ответ. Сердце сжалось. Хэ Сюань ещё больше похудел и осунулся: в заключении чувство голода пропало совершенно. Да и в последнюю неделю он в целом чувствовал себя неважно. Хотелось подбежать, спросить, как он, обнять в конце то концов. О, как же Цинсюань скучал!
В глазах Хэ Сюаня читалось немое «
прости», перемешанное с болью и тоской. В глазах Цинсюаня лучезарно искрилось «
люблю» и «
простил».
Суд приговорил Хэ к трём годам лишения свободы — к минимально возможному сроку по его статье. Суд принял во внимание всё, что творил Уду уже многие года, принял в расчёт и обстоятельства последнего проведенного Ши Уду заседания. Теперь воздух его камеры пах справедливостью и победой: бездну внутри себя он забил до смерти ногами, пустоту ярким светом заполнил Цинсюань, а морозильный элемент заменило собой солнце, норовящее вырваться из груди. Теперь он
навсегда победил.
Оставалось три года. Совсем небольшой срок в сравнении с тем, что он мог получить, будь жив и суди его сегодня Уду.
Три года.
И он начнёт всё с самого начала.
