Тени на воде

— Стой, кому сказал! Куда ты побежал… Хенджин! Стой! Хенджин убегал все дальше и дальше — босиком по выжженной солнцем траве, отдаляясь от господина Эшелота с каждой секундой. Хенджин громко смеялся — слыша, как старший, стоя на крыльце, громко негодовал: — Хенджин! Если будешь убегать — я тебя налысо постригу! — Не пострижете! Не пострижете! — мальчик остановился — на секунду, показал мужчине язык и побежал дальше, наворачивать по двору круги. — Не поймаете! Не поймаете! — Да я и не собирался тебя ловить! Что ж такое… неугомонный! Остановись! Хенджин не слушался — продолжал бегать, пока, не запнувшись об оставленную в траве косу, не упал лицом вниз, и его звонкий смех не сменился громким и надрывным плачем. — Да что такое… Господин Эшелот сошел с крыльца и, немного прихрамывая, подбежал к упавшему Хенджину, перекатившемуся с живота на спину. Тот продолжал плакать, прижимая к себе ушибленное колено; из его носа текла тоненькая струйка крови. Эшелот аккуратно поднял его на руки — и отнес в дом, чтобы осмотреть его и помочь. Запах различных медицинских препаратов и подобного Хенджин, сколько его знал господин Эшелот, с роду не переносил — потому заканючил сильнее, когда мужчина начал обрабатывать его свезенные об землю коленки. — Больно! — Придется потерпеть немножко, — спокойно отвечал Эшелот, — мы не можем этого не сделать, иначе тебе туда заберется какая-нибудь гадость… — Это Вы — гадость, господин Эшелот! — жмурился Хенджин, как от яркого света. — Больно! — Потерпи, Джинни. Потом станет легче. Легче действительно стало — спустя целую пачку испачканной в крови и мазях ваты. Хенджин не был капризным или сложным ребенком — он был обычным мальчиком пяти лет с обычными детскими играми и шалостями. И господин Эшелот, нашедший его, новорожденного, в коробке на крыльце своего домика, воспринимал Хенджина как родного — и относился к нему точно так же. Хенджин о своем происхождении ничего не знал — как и Эшелот. Но поднимать эту тему сейчас, пока Хенджин беззаботно наслаждался своим детством, Эшелот не хотел и не думал. Пока что Хенджину было достаточно знать, что его просто любят — и не важно, кто он и откуда. Господин Эшелот любил его — и заботился о нем, даже если иногда Хенджином это воспринималось как попытка навредить. — Больно, — он канючил последующие дня четыре, пока обеспокоенный Эшелот не разрешал ему бегать по двору. — И скучно! — Что мне сделать, чтобы тебе стало повеселее? — искренне поинтересовался старший, присев перед ним на корточки. — Ты только скажи — и я все сделаю. Хенджин призадумался — губы надул, глаза прищурил; Эшелот морально подготовился к тому, что чтобы развеселить Хенджина, им придется слетать на луну и обратно. — На пристань меня отведите! — попросил неожиданно тот. Эшелот не скрыл удивления: — На пристань? И что ты там собираешься делать? Купаться я тебе пока не разрешу — с твоими ранками… — Я только ножки помочить! У берега! Обещаю! Эшелот выдохнул — согласно: — Ладно… давай чуть позже сходим туда. Только в таком случае — у меня есть встречная просьба. Хенджин заметно приуныл: — Какая еще… — Тебя надо постричь! — Нет! — и схватился за голову своими маленькими ручками, защищая волосы. — Нет-нет-нет! Нельзя! — Ты весь оброс! — Нет! — не соглашался Хенджин, отрицательно мотая головой. — Не хочу! — Мы только подравняем! Обещаю, что не буду коротко тебя стричь! Хенджин снова недовольно надул губы: — Врете! — Я когда-нибудь тебе вообще врал, Хенджин? Мальчик призадумался: — Не помню… — Потому что я никогда тебе не врал. Обещаю — я постригу тебя до твоих ушек. Больше не буду. Волосы нужно стричь, чтобы они были здоровыми, Хенджин. А твои пакли — так вообще… — Ничего они не пакли! — он скрестил руки на груди. — У Вас вообще волос на голове практически нет! И ничего — живете же как-то! Хенджин, определенно, был маленьким человечком с сильным характером и говорил обо всем прямо уже в столь юном возрасте. Но господин Эшелот никогда и ни на что не обижался — в этой ситуации он мог только посочувствовать своим нервам, пока Хенджин не вырастет. Но, честно признаться, Эшелоту не хотелось, чтобы Хенджин вырастал — по крайней мере, не так стремительно, как он это делал. Или, может, Эшелоту в меру своего возраста так просто казалось — все же, на шестом десятке жизнь шла намного стремительнее, чем в молодости. Хенджин рос — и рос невероятно обаятельным юношей, умным не по годам. Каждый раз, когда они выбирались из своего скромного домика в Орлеан, люди не могли отвести от него взгляда. Он был красивым, к пятнадцати годам — довольно высоким, сложенным юношей. Единственное, наверное, не менялся его характер: Хенджин по-прежнему оставался беззаботным мальчиком, любящим побегать по двору, как в детстве. Тонкая натура, одновременно и возвышенная, и приземленная — Хенджин был разным, но все в нем гармонично соединялось: его детскость — с его взрослыми размышлениями, его беспечность — с его серьезными мыслями. Даже его внешний облик: припухлое чистое лицо — и ровный лебединый стан с широкими плечам. Хенджин любил плавать — и каждый теплый денек проводил на пристани, не вылезая из воды часами. Иногда Эшелот ходил вместе с ним, чтобы порыбачить, но со временем начал давать ему больше свободы, чтобы Хенджин мог побыть наедине с самим собой. Как бы господину Эшелоту того не хотелось, но Хенджин становился взрослее — и у него могли быть свои секреты. Кто знал, что он мог часами делать на этой пристани. Может, он с кем-то здесь встречался. Эшелот не хотел ему мешать — просто просил не задерживаться без повода. Все же, нервничать с возрастом мужчина начал все больше и все чаще — в том числе и за Хенджина, даже если он старался не опекать его как раньше. Маленькому Хенджину, подброшенному кем-то в чужой дом, была необходима вся забота и внимание Эшелота. Эшелот никогда в жизни не хотел заводить семью — и в первое время он думал отказаться от такого подарка судьбы. Но потом… словно что-то щелкнуло у него в груди, заставило переобдумать свое решение, о котором господин Эшелот в последующем никогда не жалел. Хенджин был славным — с самого первого дня своего появления здесь. Но господин Эшелот долгое время не мог понять, что ему нужно сделать, и помогать ему было некому — так что взросление Хенджина проходило методом проб и ошибок Эшелота. Тем не менее, смотря на уже повзрослевшего Хенджина, Эшелот с твердой уверенностью мог сказать, что все, что он сделал — было правильным. Потому что руководствовался он в моменты воспитания только светлыми чувствами к этому человеку, даже если, по сути, являлся ему никем. Хенджин тоже его любил — и был благодарен ему за все. Тайну своего появления здесь он так и не узнал — более того, и не стремился узнать. Эшелот точно не мог сказать, какие чувства скрывал в глубине своей души Хенджин, но и эту тему Хенджин никогда не поднимал. Он называл Эшелота «господином Эшелотом», всегда обращаясь к нему на «Вы», но между ними не было какого-то неравенства, это просто была привычка маленького Хенджина, которую тот перенес в свою дальнейшую жизнь. Жили они восточнее Орлеана, близ Ла Петит Леве, но рядом с ними практически никого не было — домик их находился около небольшого перелеска, поодаль от других. К обществу Хенджин не стремился — но когда выбирался в Орлеан, он не избегал людей и все восхищенные неприкрытые взгляды в свою сторону воспринимал как искренний комплимент. Он был не похож на других — и, наверняка, некоторыми виделся как диковинный экспонат. Французы — народ, по-простому говоря, добрый, но не всегда тактичный — в этом господин Эшелот, будучи сам французом, убеждался каждый раз, когда появлялся в городе с Хенджином. Люди смотрели на его лицо, слушали, как он говорит — и пусть Хенджин никогда не знал никакого языка кроме французского и воспитывался французом, что-то в его речи выдавало то, что он словно не отсюда, из какого-то другого места. Приятели господина Эшелота, с которыми он иногда встречался вне рабочего времени, интересовались Хенджином — кто он и откуда. А господин Эшелот эти вопросы тактично пропускал мимо ушей — в дела семейные он никого посвящать не хотел. Для того, чтобы к нему не приставали с дурацкими расспросами, он раз и навсегда сказал: «Хенджин — моя семья», и вскоре люди угомонились. Они, господин Эшелот это знал, не имели злых намерений и не хотели укольнуть — просто Хенджин был слишком близким, слишком родным для него человеком, и обсужать его с кем-то мужчина не хотел. Кровно — они друг другу никем не являлись, но значения это не имело. Эшелоту было важно только благополучие Хенджина — и ничего более. Хенджин никогда ни в чем не нуждался — господин Эшелот сделал все, чтобы Хенджин с самого момента появления здесь чувствовал себя таким же, как и все. Хенджин был свободным, не скованным ни в каком смысле человеком. Он был волен делать то, что он хотел — а хотел он немногого: читать книжки и ходить на пристань. Его образование на себя взял сам господин Эшелот, как человек, тридцать лет посвятивший работе в университете. Помимо литературы Хенджин с интересом изучал точные науки, любил физику и мог часами взахлеб читать учебники по органической химии. Ему было интересно все. Он хотел постичь многое — и понимать многое. Наука, искусство — абсолютно все, до чего он мог метафорически дотянуться. Он ходил с господином Эшелотом в музеи, на выставки — и иногда к нему на работу, где Эшелот проводил лекции по истории античной литературы. После этого, по возвращении домой, они могли долгие часы проводить за обсуждением различных мифов или за прочтением «Илиады» Гомера. Хенджин многое понимал — потому что старался досконально изучить тему и вникнуть в нее. Его время всегда было занято чем-то полезным — кроме летних дней, когда речка, в которой он любил плавать, не начинала манить его с невероятной силой. Ожидания прогулки до пристани в детстве для Хенджина были почти что праздничным событием, так как господин Эшелот из-за больной ноги не мог подолгу гулять. Со временем, когда Хенджин повзрослел, он смог посещать это место намного чаще — и в одиночестве. Хенджин любил проводить свое время с Эшелотом — но моменты, в которые он мог побыть сам с собой, он любил ничуть не меньше. Сидеть на пристани, смотреть на смеркающееся небо, слушать пение птиц, шумевших в верхушках деревьев, и осознавать, что весь этот прекрасный мир — он вот, он здесь и сейчас, и с ним можно единиться и чувствовать его. Хенджин ощущал почти не осязаемую связь с этим миром — и с этим местом, с детства ставшим ему родным. Тут и дышалось по-другому, особенно — летом. Это место стало для него пристанищем, даже если Хенджин никогда не чувствовал себя скитальцем. Но все не могло идти так гладко все время — и к восемнадцати годам Хенджин резко и остро прочувствовал свою сиротливость. Дело было не в том, что он никогда не видел родителей — дело было в его изоляции от окружающих. Словно никто, кроме Эшелота, не принимал общество Хенджина. Хенджин поделился этими мыслями с господином Эшелотом, и тот, грустно усмехнувшись, произнес: — Ты просто повзрослел. Это нормально — чувствовать себя одиноким, даже если рядом кто-то есть. Хенджин не стал договаривать, что дело было не в одиночестве. Он просто кивнул, согласившись с ним, и решил не вникать в свои чувства так глубоко. К тому же, господину Эшелоту можно было доверять — ему шел семьдесят третий год, и человеком он был очень опытным. И, вероятно, уже пресытившимся этой жизнью. Свою жизнь Хенджин только начинал — и у него между ребрами свербило, как сильно он хотел себя понять. Но каждая попытка оканчивалась приступом ненависти к своей натуре. Потом — все почернело. На двадцать первый год жизни Хенджин ненадолго переехал в Орлеан — работал, учился, пытался общаться с людьми. А люди смотрели на него, такого непохожего на них, по-доброму дивились, но ничего толкового в этих взаимоотношениях не происходило. Тогда Хенджин перестал пытаться и через пару лет вернулся обратно в домик близ Ла Петит Леве, к господину Эшелоту. Старик вел размеренную и спокойную жизнь — больше особо не выбирался в город, занимался домашним хозяйством и иногда, если состояние позволяло, ходил рыбачить. Хенджин помогал ему, вместе с ним вел хозяйство и, как в юношеские года, по вечерам обсуждал прочитанные книги. О своих темных мыслях он Эшелоту ничего не говорил — не хотел грузить старика своими проблемами. Когда-нибудь — это все пройдет. Хенджин успокаивал себя этим. Потом — пришло осознание. Как-то господин Эшелот, пока они сидели вечером на крыльце и пили сок, обронил — не подумав, наверное: — Выглядишь уставшим. И Хенджин, несколько лет старательно пытавшийся понять свою природу, заплакал — тихонько. И так же тихо произнес: — Я действительно устал. Господин Эшелот, удившийся резкой смене чужого настроения, не мог не обеспокоиться, но постарался вести диалог, не выражая явного переживания: — Ты можешь рассказать, что произошло? Хенджин все еще не хотел грузить своими мыслями старика — потому, утерев слезы ладонью, перебил: — Я хочу на пристань. Пойдете со мной? И господин Эшелот, не сдержав доброго смешка, ответил: — Тогда у меня будет встречная просьба… Хенджин искоса на него глянул — и, шмыгнув, прикрыл голову руками: — Я не буду стричься. — И зря! До пояса отросли уже… Один тогда туда иди! — фыркнул Эшелот, но все еще — по-доброму. — Правда… Подумай о своем, Хенджин. Разгрузи голову. И Хенджин решил последовать его совету. Он не был на пристани довольно долгое время — ни учеба, ни работа не позволяла ему часто приезжать домой, а когда Хенджин вырывался обратно — он проводил все время с Эшелотом, так как о нем нужно было заботиться. Сейчас — он позволил себе немножко побыть одному, наедине со своими мыслями. Солнце скрывалось за деревьями на той стороне реки, птицы больше не щебетали так живо — успокаивались; и все пространство словно потихоньку погружалось в дрему. Хенджин с облегчением выдохнул — тут было спокойно. Здесь он чувствовал себя дома — и бояться было нечего. Речка под ногами почти не текла — Хенджин смотрел на свое отражение, чуть мутное из-за прибившихся к столбикам пристани тины, и пытался разглядеть свое лицо. Кроме дикой усталости на нем не появлялось другого выражения — как и пару предыдущих лет. Становилось тошно — от себя самого. Появилась гадкая мысль — исчезнуть отсюда и никогда больше не иметь дело с самим собой. Эта мысль была разрушающей — и по истине страшной. Хенджин никогда о таком не думал — будто и мысли эти были не его; словно чьи-то чужие голоса перешептывались за спиной, недобро смеялись. Хенджин инстинктивно обернулся назад — и через секунду что-то, с животной силой схватив его за лодыжку, дернуло с пристани в реку. Так Хенджин оказался на холодном иглистом дне, перехваченный кем-то за грудь. И через какое-то время — белый лунный свет, ударивший в закрытые веки. Хенджин, очутившийся на берегу реки, сильно закашлялся. Вся попавшая в легкие вода выливалась из него вместе с проглоченной тянущейся тиной. В глазах помутнело — Хенджин попытался встать, но ослабевшее тело не могло оторваться от земли. Он рухнул обратно — смотря на высоко поднявшуюся луну, освещавшую ночную темень. Птицы больше не пели. Ветра не было. Все снова стало спокойным — словно ничего не произошло. И за спиной никто едко не шептался — абсолютная тишина. Хенджин не знал, что это было — понимал только, что с ним что-то не так. Прошло три дня с того страшного момента — и больше он не мог смотреть на себя в зеркало: собственное лицо виделось мертвенно белым, снулым. Кожа посерела. Щеки опали — и грудь провалилась внутрь, словно ребра прижались к позвоночнику. В какой-то момент Хенджин понял, что ему становится тяжело дышать. Все это продолжалось до тех пор, пока Хенджин, обессиленный, не потерял сознание, пока работал под палящим солнцем в саду. А очнувшись — он обнаружил себя на той же пристани, стоящим прямо на ее краю. Вокруг никого не было. Ветер молчал, птицы не пели, река была застывшей. И Хенджин… был ребенком. Паника схватила под горлом — он маленький, совершенно один, и никого рядом нет. Хенджин начал звать господина Эшелота — напуганный, незнающий, что ему делать и куда бежать. Тело не двигалось — встало, как вкопанное. Хенджин не мог даже заплакать. Он не знал, сколько простоял так — но в конечном итоге до ушей донесся голос обеспокоенного Эшелота, быстрым шагом направляющегося к нему: — Джинни!.. Господи, я потерял тебя! Я же просил — не отходи далеко! Ты же знаешь, я не могу бегать за тобой из-за больной ноги… — Господин Эшелот! — и только сейчас его тело отпустило — и Хенджин смог сделать шаг. Один, второй — и побежал навстречу. — Господин Эшелот!.. — Что случилось? Что тебя так напугало? — Эшелот аккуратно присел на корточки перед ним, взяв чужие ладошки в свои руки. — Не бойся ничего, теперь я рядом. — Господин Эшелот!.. — горло жгло от частых вдохов и выдохов. — Пожалуйста… скажите мне, что я сплю! — Джинни, — старался успокоить его старший. — Я здесь… пойдем домой, — он медленно поднялся и взял Хенджина на руки. — Я рядом. Теперь все в порядке. Это было похоже на сон наяву. Хенджин точно знал, что он давно не ребенок — но здесь, в этом сне, ему снова было пять — и это напоминало ему первый поход на пристань с одним лишь только отличием: в тот самый первый раз ничего страшного не произошло. Сейчас же, в этом сне, он ощущал только тревогу. Они вернулись домой — но не все здесь было таким же, как в детстве. Что-то неумолимо изменилось — Хенджин оглядывался по сторонам, будучи весь на иголках, и никак не мог успокоиться. Господин Эшелот напоил его горячим сладким чаем — но в себя Хенджин не приходил. Он постоянно спрашивал, во сне ли он. — Джинни, солнышко… ты не спишь, слышишь? Я тут, — убеждал старший, не отходя от Хенджина ни на шаг. — Пожалуйста, прекрати меня пугать. Хенджин сам был напуган до смерти. Хенджин помнил все — абсолютно все, что когда-либо пережил. Он помнил, что ему двадцать один год. Он помнил «Илиаду» Гомера, которую пятилетний ребенок вряд ли бы осилил. Он помнил поездки в Орлеан. Он помнил свою учебу, свою работу. Он помнил старика Эшелота, который, как и сам Хенджин, стал моложе на шестнадцать лет. И весь этот сон длился и длился, не прекращаясь. Затяжной, страшный — и нескончаемый. Хенджин проживал каждый новый день в своем сне — будто наяву. И его пугало это до дикой истерики. Календарный лист в этом сне сменился — наступил май. Хенджин провел здесь почти месяц — и каждый день длился как настоящий. Все было настоящим. И Хенджин решил, что он больше не может здесь находиться. Он полагал, что боль сможет заставить его очнуться. Потому, когда господин Эшелот уехал в город по работе, Хенджин, достав из кухонного шкафчика нож, решил, что ему нужно выбираться отсюда — любой ценой. Даже во сне — было страшно, но он, крепко взяв рукоятку ножа, с сильным глубоким нажимом провел его острием вдоль своего маленького худого запястья, по самой видной венке. Маленький ручеек крови потек по предплечью к локтю — стало до озноба страшно. Но Хенджин не просыпался — а кровь продолжала стекать по руке на пол. Вскоре Хенджин потерял сознание. Господин Эшелот обнаружил Хенджина поздно вечером по приезде домой. Маленький Хенджин, побледневший до цвета мела, лежал в собственной крови. В его крохотной ослабевшей ладони был испачканный нож. Потом Хенджин очнулся — все в том же сне. Все такой же пятилетний и запуганный до смерти. Господин Эшелот и несколько незнакомых людей находились рядом с ним. — Джинни… Хенджин зажмурил веки. Ничего не изменилось. Так прошло еще какое-то время — и Хенджин понял, что проснуться ему не удастся. Он жил здесь, в своем сне, и каждый день боролся с навязчивым желанием все закончить. Моментами проносилась мысль, что все, что было до этого — затяжной сон, а сейчас была что ни на есть настоящая жизнь. Так Хенджин и остался здесь. Детство больше не было беззаботным — Хенджин практически не выходил из дома, чем очень сильно беспокоил господина Эшелота. Хенджину хотелось сказать, что он уже проживал эти года, что он взрослый, заточенный в теле маленького себя из прошлого — но он не мог этого сделать. Эшелот был настоящим, осязаемым, Хенджин чувствовал его физическое присутствие и шокировать его такими откровениями он не мог. Пришлось перепроживать эту жизнь снова. Так проходил год за годом — и со временем Хенджин просто свыкся. Он не знал, что это было — но изменить ничего не мог. Постепенно он начал выходить на улицу, гулять по окрестностям, выбираться с господином Эшелотом в город — и жить. Даже если интереса на то не было никакого. Он вновь перечитал всю домашнюю библиотеку — от скуки, погрузился в изучение точных и гуманитарных наук и посвятил все свое свободное время умственному и физическому труду. К пристани он больше не ходил — хотя что-то, когда он проезжал мимо реки на велосипеде, манило его в ту сторону. Хенджин не поддавался — почти двенадцать лет. На семнадцатый год жизни ему снова пришлось оказаться в этом месте. Хенджин выбрался вечером в Ла Петит Леве — просто хотел покататься на велосипеде, проветрить голову. Делать особо было нечего — стояли жаркие летние деньки, которые Хенджин уже, если честно, не знал, как коротать. Когда он возвращался домой, проезжая мимо реки, он заметил кого-то, стоявшего на пристани. И внутреннее чутье приказало ему: стой. И Хенджин повиновался. На пристани стоял паренек — примерно его возраста, держа какую-то стеклянную бутылку в руке. Его заметно покачивало — и что-то Хенджину подсказывало, что тот был пьян. Хенджин, оставив свой велосипед около дерева, решил подойти. Внутри тревожно екало — и дело было не в этом незнакомце, а в месте, в которое Хенджин осознанно не возвращался долгие годы. Он избегал его — и оно вновь приманило Хенджина. С каждым шагом сердце начинало биться все сильнее. Незнакомец его не замечал — продолжал что-то пить, стоя на краю пристани, смотрел вдаль и, наверное, думал о чем-то своем. — Эй? — Хенджин, с трудом переборов свою боязнь, окликнул паренька. — Ты в порядке? Ничего страшного не происходило — незнакомец просто стоял и пил. Он не вел себя странно… но внутреннее чутье Хенджину подсказывало, что что-то все равно было не так. — Эй! — снова окликнул, когда не получил ответа. — Тебе нужна помощь? Тот по-прежнему не отвечал — и даже не поворачивался в сторону Хенджина. Хенджин остановился чуть поодаль — подойти ближе к пристани ему было страшно. Вдруг незнакомец, все-таки обернувшись в его сторону, пошатнулся — и раздался громкий плеск воды. Тело среагировало быстрее головы — и через мгновение Хенджин оказался в реке, погруженный под воду с головой. Странное чувство овладело всем его существом — пока Хенджин, доставший незнакомца на берег, смотрел на чужое лицо. Страх мешался с успокоением, тревога — с умиротворением; паренек, сильно откашлявшись, пришел в себя. Хенджин окончательно выдохнул: — Ты в порядке? — он помог ему принять сидячее положение и успокаивающе провел по сырой спине нервной ладонью. — Не ударился? Незнакомец долго не мог прокашляться — но когда его отпустило, он, фыркнув, все-таки ответил: — Пьяному, знаешь… и море по колено. А тут — речка какая-то. — Не скажи… она довольно глубокая. Парень только плечами пожал: — Я уже понял. Благодарить Хенджина никто не собирался — но Хенджину благодарности и не были нужны. Он предложил незнакомцу проводить его до дома, но тот, отмахнувшись, ответил, что справится сам. Так он и ушел — оставив Хенджина на бережку реки совершенно одного. Хенджин, очухавшись только спустя пару минут после того, как тот ушел, резко вскочил с земли и побежал к своему велосипеду — чтобы поскорее уехать отсюда и оказаться в безопасности. Последующие дни вновь начало происходить что-то странное — Хенджин уже сталкивался с этим и подобное чувство было ему знакомо. Он смотрел на свои руки — и видел их меловой цвет; голубо-зеленые венки бешено бились под кожей. Спина заболела — и весь живот и грудь припали к позвоночнику. Дышать стало практически невозможно — Хенджин задыхался, не мог нормально есть, а по ночам не мог спать. Тело изнывало, он обхватывал себя руками и тихо напевал, как пел ему все детство господин Эшелот. А тот, к слову, как будто и не замечал: он ничего не говорил о внешнем виде Хенджина, не интересовался его здоровьем и вел себя как и обычно. Потом — снова детство. Снова — пять лет. И снова — безысходность, от которой взрослый Хенджин, во второй раз оказавшийся в теле маленького себя, взвыл, как раненный зверь. В третий раз он проживал свое детство и взросление — и все эти годы казались ему бесконечно долгими и серыми. Больше его совсем ничего не интересовало: он бросил читать книги, не занимался учебой и практически не выходил на улицу, проводя все свое время на чердаке домика. В его голове не было мыслей — и не было желания жить дальше. Господин Эшелот не знал, что с ним делать — и на этой почве они начали постоянно ссориться. Мужчина, должно быть, успокаивал себя тем, что у Хенджина — просто подростковый период. Хенджин же, зная правду, на это только посмеивался. Можно сказать, свою третью жизнь он проторчал под крышей — изредка выходя отсюда только для того, чтобы с чем-нибудь помочь Эшелоту. Все их разговоры свелись к минимуму — к необходимому. Хенджин «от» и «до» оказался предоставлен самому себе. И можно было бы с этим покончить — наверняка ведь можно… Только за нож он браться больше не решался — а идея утопиться в реке показалась ему смехотворной. Река… глупо было отрицать, что с ней что-то не так. Хенджин не знал, что именно — но на собственной шкуре это прочувствовал. И он бы соврал, если бы сказал, что за эти долгие тринадцать лет он ни разу не испытал иррационального желания оказаться там вновь. Свой девятнадцатый день рождения Хенджин привычно проводил на чердаке — разбирался с каким-то хламом, чтобы расчистить тут все, и намеренно игнорировал всяческие попытки господина Эшелота вызволить его из своего убежища. Спускаться отсюда Хенджин желанием не горел. Потому что здесь было поспокойнее. — Хенджин! — Эшелот постучался в дверку, но открывать ее — не открывал. — Ты можешь спуститься на минутку? — Вам нужно чем-то помочь? — Да, пожалуйста. Если ты не занят. Что ж, отказать в помощи Хенджин ему не мог — потому уже через пару мгновений он спускался по лестнице на первый этаж, захватив с собой коробку с мусором. В таком виде, уставшем и пыльном, его встретил Эшелот, держа в руках небольшой праздничный тортик. В кухне пахло горелым. — Ты знаешь, что я не умею хорошо готовить… Но я искренне хотел тебя порадовать. Надеюсь, мы не отравимся. И что-то в глубине души Хенджина оттаяло — он не сдержал глупой улыбки, глядя на господина Эшелота, и тихо посмеялся. Следующие дни рождения Хенджина они отмечали вместе — и двадцать первый тоже. Однажды Хенджин уже был двадцатиоднолетним — и во второй раз это ощущалось как-то по-особенному. Скорее всего из-за того, что в прошлый раз ему не удалось дойти до этого возраста вновь. Господин Эшелот снова был стариком — проводил свое время в огороде, редко выбирался в город вместе с Хенджином и провожал вечера в плетеном кресле, стоящим на крыльце. Хенджин часто сидел с ним. Они могли не разговаривать, просто наслаждаться безмолвной компанией друг друга, но в этот день, на двадцать первый день рождения Хенджина, Эшелот не мог не нарушить тишину: — Как ты себя чувствуешь? Хенджину было лучше. Со своих последних восемнадцати лет он кое-что переосмыслил — и решил, что все-таки проживет эту жизнь. И не на чердаке, а как нормальный человек — так, как он жил ее в первый раз. — Мне намного лучше, господин Эшелот, — честно признался Хенджин, крутивший в руках подобранный со ступеньки опавший листик. — Переходный возраст прошел? Теперь ты разрешишь мне подстричь твои волосы? Они оба посмеялись. — Нет, волосы я стричь не буду, — упрямо ответил Хенджин, искоса глянув на Эшелота. Мужчина фыркнул: — До пояса же отросли!.. Когда-то Хенджин это уже слышал: — У Вас вообще почти не осталось. — Ну ты умник! Мне сколько лет-то уже? По бокам еще не отпали — и на том спасибо!.. Посмотрим на тебя, когда ты до моего возраста доживешь, Джинни! Хенджин грустно хмыкнул: — Дожить бы до него еще… — Эй! — возмутился Эшелот, слегка ударив Хенджина кулаком в плечо. — Не такой я старый!.. В самом расцвете сил, считай! Господину Эшелоту было семьдесят шесть лет — и для своего возраста он и вправду оставался довольно живеньким. Хенджин был этому рад — и старался не думать о том, что господин Эшелот не вечный. Хенджин даже представить не мог, что случится, когда он останется один. — На рыбалку завтра утром хотите пойти? Господин Эшелот удивленно проморгался — и даже очки свои снял, на Хенджина пристально посмотрел: — Это ты мне предлагаешь? Ты же ненавидишь рыбачить. — А Вы — любите. Я просто хотел предложить свою компанию. Старик, явно опешивший от этого предложения, глубоко задумался: — Что-то ты темнишь, Хенджин… признавайся: захотел утопить меня и поскорее загрести свое наследство? — Вот уж… — Хенджин покачал головой. — Глупости не несите! Мужчина ему улыбнулся — мягко, по-доброму: — Ладно, шучу я… сходим мы с тобой на рыбалку. Спасибо за предложение. И всю ночь Хенджин, лежа в кровати, думал о походе на пристань. В голове не укладывалось, как он, так долго избегавший этого места, вдруг неожиданно предложил Эшелоту туда наведаться. Словно что-то потянуло его за язык. А спустя какое-то время — потянуло и к пристани. В ночь. Здесь, казалось, не поменялось ничего — было все так же пусто и спокойно. Хенджин, оставивший свой велосипед около дороги, медленно подходил к пристани, слегка покошенной на один бок. Сердце не ломило грудную клетку — было на удивление тихим, будто и не билось вовсе. Хенджин старался не думать о плохом — и когда он подошел к воде, остановившись буквально в одном шаге от нее, деревья тревожно начали о чем-то перешептываться. И за спиной — в паре метрах по ощущениям — кто-то завел тоскливую, заунывную песенку. Хенджин не оборачивался — он, не осознавая самого себя, снимал одежду. Через пару мгновений он оказался в реке. Необычайно теплая, как парное молоко, она, слегка волнуясь, заставляла Хенджина заходить все глубже и глубже. Чьи-то голоса за спиной продолжали монотонно и колыбельно напевать. Оказавшись по пояс в воде, Хенджин, глубоко вдохнув, лег на спину, раскинув руки в стороны. Тревоги не было — только долгожданное успокоение. Одна единственная мысль пронеслась в голове: он дома. По-настоящему дома. Улыбка отразила лунный свет, и он тихо замурлыкал песенку, подпевая чьим-то голосам на берегу. Потом — Хенджин закрыл глаза и погрузился в воду, а когда вновь разомкнул веки — увидел пробившийся сквозь толщу воды отблеск лунного света, озаривший перед ним знакомый лик — но то лишь было отражение: на дне, среди длинных липнущих травинок, лежало причудливое мутное зеркало в изящной оправе с ручкой. Спустя три дня Хенджин проснулся — все еще двадцатиоднолетним. Зеркальце, найденное им в реке, лежало в бархатной коробочке. С того дня он снова начал посещать это место, оставаясь под водой долгое-долгое время, как будто он совершенно не нуждался в том, чтобы дышать. Чужие голоса на берегу его не волновали — и когда он выходил из реки на берег, перешептывания прекращались. Потом наступало утро — и он уходил в дом, где, сидя в своей комнатке под крышей, смотрел на зеркальце в шкатулке, не сводя с него своего пристально-изучающего взгляда. Летом господин Эшелот умер. Хенджин похоронил его на скопленные старшим деньги — и остался жить на чердаке. Каждый день он чувствовал тоску по усопшему — и каждый день уходил к реке, где мог провести всю оставшуюся ночь. Иногда Хенджин брал с собой зеркальце — и спрашивал у пустоты, кто мог его здесь потерять. Пустота молчала — и Хенджин замолкал в ответ. Голоса за спиной его по-прежнему не волновали — он не оборачивался, когда кто-то звал его. Наверное, в одну из таких ночей, примерно под конец лета, когда оно уже отмерило две своих трети, Хенджин встретил Феликса. Теперь Феликс его окликал — а Хенджин молчал, сидя на краю пристани. Тогда Феликс подошел к нему и, аккуратно положив руку на плечо Хенджина, снова спросил: — Ты в порядке? Хенджин поднял голову — чужое лицо выглядело обеспокоенным. — Я в порядке. И Феликс кивнул, присев к нему рядом: — Что ты делаешь здесь в такое позднее время? Тут довольно прохладно. Хенджин пожал плечами: — Мне нормально. А что ты здесь делаешь? Феликс тоже пожал плечами: — Не знаю. Мне нужно было подумать, и я ушел далеко — надеялся, тут никого нет. — Я здесь есть, — заметил Хенджин, на что Феликс, посмеявшись, сказал: — Меня зовут Феликс. Хенджин уже знал. Так они встретились еще пару раз — а потом ещё. Они то ни о чем не раз говаривали — просто сидели рядом и смотрели на реку, на которую деревья отбрасывали свою искаженную тень, то начинали болтать обо всем подряд, не останавливаясь ни на минутку и даже горячо спорили о прочитанных книгах. Хенджин не спрашивал о целях чужих визитов — и Феликс не спрашивал тоже. Иногда они засиживались до утра — и позже расходились каждый в свою сторону. В воду Феликс не лез — и Хенджин почему-то не решался на это, пока тот был рядом. Все вокруг погружалось в умиротворение, когда они сидели вместе. И никто не пел за спиной у Хенджина. В один особенно жаркий день Феликс все же спросил: — Не хочешь искупаться? Хенджин почему-то ответил: — Я не умею плавать. И по какой причине он соврал — Хенджин не мог сказать. — Ох… — Феликс невесело хмыкнул. — Я тоже. — Тогда почему ты предложил? — Хенджин не скрыл своего удивления. — Я думал, что ты мне поможешь… не утонуть. Феликс впервые за все это время улыбнулся — и Хенджин не смог не улыбнуться в ответ. Это ощущалось по-доброму глупо. Спустя месяц таких ежедневных встреч, Хенджин осознал, что это была не глупость — а влюбленность. По крайней мере, о чем-то таком Хенджин когда-то давно вычитал в книжках. — Я переезжаю в Орлеан, — поделился Феликс, болтавший ногами как ребенок. — Это немного волнительно. — Правда? Звучит замечательно, — хотя внутри у Хенджина что-то тревожно заклокотало. — Будешь учиться? — Да. Я наконец-то поступил в университет. У меня были некоторые проблемы с этим. — Попросил бы помощи. Я бы смог тебя поднатаскать. Хенджин все еще многое знал — и продолжал самостоятельно учиться. — Не в этом дело… я не глупый, — прозвучало с явной обидой. — Просто… знаешь, это сложно объяснить так, чтобы не показаться сумасшедшим. Из них двоих, думалось Хенджину, он явно был посумасшедшее. — Тогда не стоит объяснять. Я рад, что у тебя все получилось. Они были друг другу никем — и Феликс, вероятно, все еще даже не знал чужого имени. Но Хенджин правда был за него рад — пусть внутри и начинало гложить. — А ты? — Что — я? — Останешься здесь? — А где мне еще быть? — Хенджин искоса на него глянул — недоуменно. Феликс, нахмурившись, обнял себя руками — и ответ его прозвучал донельзя раздосадованно: — Где угодно. И Хенджин проснулся. Была весна. Хенджину был двадцать один год. Господин Эшелот звал его с улицы: — Джинни! Выйди помочь, пожалуйста! Хенджин оглянулся по сторонам — его комната на чердаке выглядела точно так же. И замутневшее зеркальце, найденное на дне реки, по-прежнему лежало в бархатной коробочке. Господин Эшелот посвящал свободное время своему любимому старческому делу — огороду, который после смерти Эшелота из прошлого превратился в засохший участок земли. Теперь он снова цвел — и Хенджин, выскочивший из дома в одной спальной рубашке, практически бросился мужчине на шею: — Господин Эшелот! — Господи! — явно удивился тот, но обнял подбежавшего к нему Хенджина. — Что такое? — Вы здесь! — А где мне еще быть? Джинни, ты хорошо себя чувствуешь? Хенджин был в смятении — сон это или очередная новая реальность, но он точно знал одно: сейчас он — счастлив. Господин Эшелот снова был жив. — Ну все… ты меня задушишь! Отпускай давай! Хенджин не мог расцепить свои руки — и продолжал обнимать Эшелота, пока тот не начал стучать ему по спине: — Все! Отпусти, кому сказал! Мне нечем дышать, Хенджин! — Простите-простите-простите! — затараторил тот, отступая на шаг. — Я просто… просто рад Вас видеть!.. — Перед сном же виделись… — недоуменно произнес Эшелот, недоверчиво смотря на Хенджина. — Ты головой где-то ударился, пока сюда бежал? Хенджин засмеялся — звонко, прямо как в детстве. В уголках глаз скопились горячие слезы — и сразу же стекли по щекам и шее под воротник. Господин Эшелот не мог понять, что произошло с Хенджином, потому он просто, взяв Хенджина под руку, отвел его в дом и напоил чаем. Конечно же, Хенджин ничего не рассказал — на все вопросы Эшелота о своем самочувствии он глупо улыбался, не в силах произнести ни слова. Да и что бы он сказал? Кажется, Хенджин уже это проходил… Хенджин знал, что господин Эшелот скоро умрет — и потому старался проводить с ним как можно больше времени. Старик начал хворать, но виду не подавал — однако Хенджин уже проживал этот момент и прекрасно понимал, что Эшелоту оставалось не так долго. Свою грусть Хенджин не показывал — даже если внутри болюче жглось от одной только мысли, что ему снова придется хоронить самого дорогого и близкого человека на свете. Хенджин не спрашивал, за что ему такое испытание — он просто проживал этот момент заново, делая для Эшелота все, что в прошлый раз не успел. Они снова проводили время в саду, Хенджин учился ухаживать за цветами, пару раз они даже выбрались в город, чтобы погулять и провести вечер в культурном месте. В этот раз они загулялись допоздна — и решили остаться на ночь у знакомой Эшелота, с которой он работал вместе в одном университете. Женщина эта, чуть моложе Эшелота, оказалась очень приветливой — и с радостью приняла незваных гостей, вкусно накормила ужином и напоила чаем. Эшелот со старой коллегой разговорился ни на шутку — и Хенджин, решив им не мешать, ушел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом перед сном. Голова на удивление была пустой — и от мыслей, и от размышлений. Хенджин, не разбирая дороги, просто гулял по окрестностям, напевая себе под нос, — и, когда краем глаза уловил чью-то знакомую фигуру, резко остановился, обращая все свое внимание на нее. Это был Феликс — тот же самый, что и в предыдущих двух жизнях. Тот самый Феликс, в которого Хенджин, если верить книжкам, был влюблен. Сердце затарабанило изнутри по реберной клетке — и Хенджин, повинуясь этому чувству, крикнул: — Феликс! Совершенно не подумав. Феликс из этой реальности его не знал — потому неудивительно, что тот, окликнутый каким-то незнакомцем по имени, с испугом и недоумением посмотрел в сторону Хенджина: — Извини? Мы знакомы? Хенджин не сразу осознал, что он сделал — потому, поджав губы, промолчал в ответ. — Откуда ты знаешь мое имя? Хенджин оглянулся по сторонам — кроме них двоих в этом укромном закоулке никого не было. — Я… я просто… — слов у Хенджина подходящих не было. Он бы мог сказать правду, конечно же… вот только… — Если ты к Николь по поводу заказа, то она уже закрыла мастерскую. Приходи завтра. И с этими словами Феликс, постаравшись улыбнуться странному парню, взявшемуся буквально из ниоткуда, ушел в дом. Хенджин проводил его взглядом, пока тяжелая резная дверь не захлопнулась. С того дня Хенджин начал каждые выходные выбираться в Орлеан — и приходил все в тот же закоулок, в котором жил Феликс. Он следил за ним — чувствуя себя отчего-то виноватым — и желал пересечься с Феликсом вновь, но каждый раз, когда он видел чужой силуэт в окне или неподалеку от дома, Хенджин, как трусливый заяц, убегал, за что всю оставшуюся ночь корил себя. Но что бы он ему сказал? Для Феликса правда оказалась бы как снег посреди июня. В одну из таких ночей, в которую Хенджин, сидя на полу своей комнаты, размышлял о том, что ему делать, к нему на чердак постучался господин Эшелот: — Ты спишь? Хенджин открыл ему дверь: — Что-то случилось? Вам плохо? — Скажешь тоже… чувствую себя лучше всех! — хохотнул мужчина, заходя к нему в комнату. — Я просто хотел поговорить кое о чем… если ты не хочешь спать. Хенджин не то, чтобы не хотел — просто не мог; мысли о Феликсе буквально не давали ему покоя. Внутри горело — до чего он желал встретить его на пристани, чтобы молча сидеть там всю ночь. — Ты такой задумчивый в последнее время… и каждые выходные в город катаешься… У тебя там кто-то есть? Господин Эшелот подмигнул — и Хенджин, зардев щеками, как маленький влюбленный паренек, резко замотал головой — отрицательно: — Нет, что Вы!.. Я просто… — Хенджин пытался зацепиться за что-нибудь взглядом — словно это могло помочь ему договорить. — Просто… знаете, там… красивые улочки! Я хожу туда вдохновляться! — Ого, — искренне удивился старший. — А для чего тебе вдохновение? — Для жизни! Господин Эшелот вопросительно прищурился: — Точно? А я думал, что ты меня на старости лет порадовать решил… нашел себе кого-нибудь… Хенджин пытался скрыть свои горящие щеки за ладонью. — Нашел! — подловил его старик, слегка стукнув его кулаком в плечо. — Давай уже, делись! Мне завтра, может, помирать… а я так и помру, не зная, на кого тебя оставить! — Да что Вы такое говорите! — Хенджин возмутился. — Правду я говорю! — Эшелот добро посмеялся. — Что, не хочешь поделиться?.. Если нет, то донимать не буду… ладно уж, твое дело… Что это я — и вправду… как банный лист к тебе пристал. Господин Эшелот засобирался уходить — и Хенджин молчал до того момента, пока тот не потянул дверную ручку вниз, чтобы уйти. — Я хожу туда, чтобы… увидеть одного… человека, — неуверенно начал Хенджин, — мне просто… нравится этот человек. Мы не знакомы. В этой жизни, по крайней мере. — О, — старший обернулся через плечо. — И что же это за человек такой? Мог ли Хенджин рассказать ему о Феликсе? И как бы на это отреагировал сам Эшелот?.. — Я видел его пару раз. Этого человека, — спешно добавил Хенджин, все еще сомневаясь в том, что он мог рассказать всю правду. — Но я не знаю, как к нему подойти и что сказать. — Не знаешь, как познакомиться? Они были знакомы — Хенджин все еще это помнил. Но то было в прошлой жизни, а как ему нужно было поступить в этой, он не знал. — Там немного сложнее все… — Это происходит с тобой впервые? — спросил Эшелот, сочувствующе поджав губы. Хенджин кивнул. — Поздновато ты, Джинни… что сказать… Ну, — он пожал плечами. — У меня в твоем возрасте таких проблем не было… — Спасибо, поддержали… — Эй-эй, — Эшелот потрепал его по волосам. — Дай договорить… И Хенджин замолчал, ожидая, что Эшелот ему поведает. — Я не знаю, как это сейчас происходит у молодежи… но в моей жизни было две женщины, в которых я был очень сильно влюблен — и, знаешь, я никогда ничего не делал для того, чтобы как-то обратить на себя их внимание. Мы… мы просто встречались взглядами — и понимали, что судьба нас свела. — Звучит как сказка, — недоверчиво нахмурился Хенджин. — А ты в судьбу не веришь, что ли? — усмехнулся Эшелот. — Ты мне, старому мужику, поверь: она — существует! И все, что запланировано судьбой, рано или поздно произойдет! Хочешь ты того — или нет. И когда тебе встретится твой человек — судьба сделает все, чтобы столкнуть вас лбами. С тобой же меня судьба столкнула. — А я тут причем? — А притом, — Эшелот мягко ему улыбнулся. — Я никогда семьи не планировал… и детей не хотел. А потом — ты мне на голову свалился. И как бы я ни желал в первое время сдать тебя в детский дом, боясь, что я не справлюсь, судьба постоянно втыкала мне палки в колеса и удерживала тебя рядом со мной. Потому что так было задумано. Это все еще звучало как сказка — или просто стечение обстоятельств. Но Хенджин подумал о том, что две жизни подряд он встречал Феликса — рано или поздно. Мимолетное знакомство — или ночные безмолвные свидания у реки. Феликс был — и Феликс появился снова. Что это, если не судьба? — Так что, мой дорогой Джинни, — Эшелот встал с чужой кровати, намереваясь уйти в свою комнату. — Не переживай так сильно. Судьба решит все за тебя. С этими словами — он его покинул, оставив Хенджина наедине со своими мыслями. Хенджин не спал всю ночь — и наутро, как только стрелки доползли до восьми, он, совершенно не обдумав свои действия, уехал в Орлеан. Изнутри грызло — он должен был найти Феликса и поговорить с ним. Но Феликса в Орлеане больше не было — набравшись смелости, Хенджин постучался в дверь, которую ему открыла уставшая девушка, держащая в руке несколько грязных художественных кистей: — Вы за заказом, молодой человек? — Я ищу Феликса, — робко ответил Хенджин, одним глазком заглядывая ей за спину. — Он дома? — Он тут не живет… А Вы кем ему будете? «Судьбой», — пронеслось в мыслях, но ответить так Хенджин не мог. — В любом случае, — она даже не хотела его слушать. — Его здесь нет. Он приезжает пару раз в месяц. Когда он приедет снова, я скажу, что Вы его искали… Как Вас зовут? — Хенджин, — голос у Хенджина совсем затих. — Спасибо. — Пока что не за что. И дверь перед Хенджином закрылась. Очередную ночь Хенджин провел в своих мыслях, но на этот раз не у себя в комнате — а на пристани, где, кутаясь в теплую кофту, он сидел у реки, смотря на ровную, почти не волнующуюся поверхность воды. В этом месте снова становилось поспокойнее — и Хенджин выдыхал, стараясь не думать о плохом. Он просто надеялся еще раз встретить Феликса — и не упустить его, как в прошлый раз. И снова с Хенджином было найденное в реке зеркальце — по-старому мутное и грязное. Отражение в нем виделось очень расплывчатым и искаженным — но Хенджин почему-то смотрел на себя, и в голове проносилась одна мысль: что с ним не так? Во всех своих жизнях Хенджин чувствовал, что с ним что-то не так — взаправду. Внутренний голос, обращаясь в никуда, спрашивал, что ему делать — но ответа не поступало. Вряд ли кто-то смог бы его дать. Только чужая колыбель все еще доносилась позади — и на нее Хенджин не обращал никакого внимания, продолжая сидеть на этой пристани как привязанный. Тени на воде, отбрасываемые деревьями, исказились — и вскоре поверхность реки начала отчетливо беспокоиться. Хенджин перевел свой взгляд с зеркальца на воду — в которой, медленно выплывая наверх, показались чьи-то глаза. Все тело оцепенело — но, проморгавшись, Хенджин больше ничего не увидел. Вода снова успокоилась, тени на ней перестали искажаться. И все вернулось на круги своя. Словно ничего и не было. С того дня Хенджин ощущал чью-то слежку за собой — но на пристань все равно приходил. Он не боялся находиться здесь — скорее, из-за того, что у него по-прежнему оставался шанс встретить Феликса. Внутреннее чутье подсказывало — и каждый день, уложив господина Эшелота спать, Хенджин приходил сюда. Он мог провести в ожидании до самого утра, и только когда солнце показывалось из-за горизонта, он позволял себе уйти. И несколько раз за следующие три месяца Хенджин наведывался в Орлеан — все в тот же закоулок, где пытался высмотреть Феликса. Хенджин надеялся на судьбу — и она оказалась к нему благосклонной. Феликс появился: он шел по улице с полными руками пакетов, которые нес к домику Николь. Выглядел он донельзя расстроенным — и у Хенджина сердце сжалось от такого выражения лица Феликса. Но из-за укромного уголка он не вышел — продолжал смотреть на Феликса. Феликс, поставив пакеты на крылечко, присел на ступеньку — и тяжко выдохнул. — Наконец-то ты пришел… чего так долго? — на крыльцо неожиданно вышла та же девушка, когда-то открывавшая дверь Хенджину. — Я не мог найти твою венецианскую пурпурную… знаешь, это оказалось не так-то просто! — его голос звучал раздраженно. — Так ты купил? — Купил, — Феликс снова выдохнул — уже сердито. — Больше меня за красками не посылай. — Ты сам вызвался помочь! Чего ты теперь на меня ругаешься? — Я не ругаюсь, я просто устал. Я бегал целый день! Николь взяла пакеты — и молча ушла в дом. Феликс остался сидеть на крыльце — расстроенный и по-настоящему уставший. Он достал из кармана своих брюк небольшую жестяную коробочку — и закурил, увалившись спиной прямо на пол. Хенджину очень хотелось подойти к нему — и о чем-нибудь заговорить. Только — о чем? В этой жизни они виделись всего лишь раз — и в тот Феликс принял Хенджина за какого-то заказчика. Но, может… и стоило этим воспользоваться… — Чего ты там стоишь? Голос подал Феликс — даже не посмотрев в сторону Хенджина. И застанный врасплох Хенджин остолбенел — и не ответил. — Ты к Николь? Она в мастерской. Но я не знаю, можешь ли ты отвлечь ее от работы… Судя по всему, Николь ни про какого Хенджина Феликсу так и не рассказала. — Она сегодня злая. — А ты — расстроенный. Что произошло? Хенджин решился подойти ближе — на пару шагов, только из-за угла. — Так ты же видел все. И слышал, — Феликс смотрел наверх, не выпускал изо рта сигарету и выдыхал через нос. — Что-то еще нужно? Как же недоброжелательно звучал Феликс — и иррационально становилось обидно до глубины души. Хенджин знал его с другой стороны — с молчаливо-понимающей, и хотел, чтобы Феликс снова стал таким. — Ну что, так и будешь там стоять? Ты меня пугаешь. Хенджин ответил прежде, чем подумал: — Не хочешь сходить на пристань? — А? — Феликс даже поднялся. — Куда? — На пристань, — повторил Хенджин. — Но она не в городе. — И как я куда-то с тобой пойду? Я же даже тебя не знаю… — Хенджин, — представился он, подойдя ближе к крыльцу — и протянул руку для пожатия. Феликс, подумав, все-таки пожал ее в ответ. — Феликс. Да, Хенджин знал. В этой жизни Хенджина Феликс был немного другим — а, может, так происходило из-за того, что Хенджин подошел к нему первым. Феликс был общительным — в рамках приличия, конечно же. И никогда не навязывался — но и не отказывался от прогулок, если Хенджин предлагал. Со временем они, даже не договариваясь, начали встречаться на пристани, и больше Хенджину не приходилось высматривать Феликса в городе. Они гуляли там вместе — а остаток летних ночей могли провести у реки; Феликс курил, изредка у них была бутылочка недорогого вина с собой, которую они распивали на двоих, и все это было похоже на свидания двух влюбленных людей. Хенджин о своих чувствах ничего не говорил — хотя с каждой минутой, проведенной с Феликсом, он понимал, что становится все больше и больше похож на героев из книжек. Если это действительно была судьба — Хенджин хотел бы прожить каждую свою жизнь, зная, что Феликс существует. И что Феликс где-то рядом с ним. Что бы ни случилось — Хенджин поклялся, что каждый раз он будет искать Феликса. Чего бы это ему ни стоило. Господин Эшелот, все еще хворавший, продолжал жить — но Хенджин, давно охваченный мыслями о Феликсе, не сразу заметил, что Эшелот пережил день своей смерти. Старику было плохо, он часто болел — но едва ли собирался умирать. И тогда Хенджин решил познакомить его с Феликсом. Феликс ни о чем не догадывался — он легко и просто согласился прийти к Хенджину в гости. Так он встретил господина Эшелота — с сигаретой в зубах и с непонимающим выражением лица. — Приветик, — первым поздоровался Эшелот, не скрывая странной — как показалось Феликсу — улыбки. — Ты к Хенджину? — Да, к нему, — Феликс сунул руки в карманы брюк. Перекатился с пяток на носки — нервно. — Он дома? Эшелот привычно сидел в плетеном кресле на крылечке и читал какую-то книжку: — Ты можешь пройти в дом. Думаю, он на чердаке. Позови его — и он спустится. Я бы проводил… но, знаешь, я так хорошо сижу здесь. Погода радует. Не хочется упускать ни секунды. Феликс, затушив сигарету, прошел в дом. Сверху доносился какой-то шум — но идти дальше Феликс не решился. Он позвал Хенджина — и тот, немного взволнованный, спустился с чердака. Выглядел он так, словно не знал, что сказать. — Я почему-то думал, что ты живешь один, — первым произнес Феликс, сложив руки за спиной. — Мне немного неловко. — Это господин Эшелот. Моя семья, — объяснился Хенджин, подойдя к Феликсу, чтобы поздороваться с ним рукопожатием. Парень скривил губы: — Это неловко. — Я хотел вас познакомить. Феликс не стал говорить о том, что Хенджин мог бы и предупредить — вместо этого он, не сопротивляясь, позволил Хенджину по-нормальному представить их друг другу. Старик все еще не скрывал своей улыбки — пока они сидели в маленькой веранде в саду, распивая чай. Феликс нервно курил — но виду старался не подавать. По крайней мере, не так очевидно. — Так это с тобой Хенджин по ночам где-то пропадает? — спросил Эшелот без упрека. Он все еще улыбался — дружелюбно, поглядывая то на Хенджина, то на Феликса. — А я все думаю, куда он девается… Хенджин уложит меня спать — а через пару минут я слышу, как закрывается входная дверь. Вы взрослые, ребята, но ночью бы поаккуратнее быть. Хенджин густо покраснел: он никогда бы не подумал, что у мужчины на старости лет останется все тот же острый слух. — Мы не ходим далеко. На пристани сидим, — оправдывающимся тоном произнес Хенджин, закрывая лицо за чашкой. — И кроме нас там нет никого. — И что там можно делать всю ночь? — искренне поинтересовался старик, недоуменно глядя на Хенджина. — С реки ветер дует, воздух влажный. Вот заболеете же!.. Эшелот недовольно цокнул — но едва ли он кого-то ругал. Все же, он продолжал сидеть с нескрываемой улыбкой на морщинистом лице и расспрашивать их о том, как они встретились и что у них общего. Господин Эшелот все понимал — наверное, даже больше, чем сам Хенджин, потому под вечер, когда Хенджин вызвался проводить Феликса до дома, Эшелот, остановив его, тихонько поинтересовался: — Так это и есть — тот самый человек, который тебе нравится? Ответ Эшелот уже знал — по чужим глазам понял. Хенджин все же кивнул. — Хороший, вроде бы… только курит постоянно. Но дело не мое, лезть не собираюсь. — Вы не злитесь? Эшелот вопросительно приподнял бровь: — На что? И стало спокойно. Хенджин просто его обнял — искренне поблагодарив. Больше Хенджин не чувствовал себя одиноким — все оставшееся лето он провел с Феликсом, иногда приглашая его к себе в гости. Эшелот радушно встречал Феликса — и, немного с ними побеседовав, оставлял их одних. «Не буду мешать», — говорил он и с привычной улыбкой уходил в свою комнату или в сад. Феликс тоже привык к Эшелоту — и уже не курил так много при нем, чтобы унять свои нервы. Хенджин надеялся, что Феликс чувствовал себя здесь в безопасности — на чердаке его дома, лежа рядом с ним на полу и читая книги вслух. Хенджин благодарил судьбу — за то, что она больше не устраивала ему испытаний и позволяла жить дальше. Все шло своим чередом. Без происшествий. Может, только время оставалось беспощадным — и к двадцати четырем годам Хенджину снова пришлось хоронить господина Эшелота. Переживалось это так же, как и в первый раз — но теперь рядом с ним был Феликс, помогавший отвлечься хотя бы недолго. Он почти каждую ночь оставался у Хенджина — и лежал с ним рядом, держа его в руку своей. Только так Хенджин мог успокоиться — и поспать пару часов. Для Хенджина это оказалось разрушающе — осознание, что Эшелота снова нет. Хенджин боролся с внутренним желанием увидеть господина Эшелота живым — но знал, что ему нужно остаться здесь, в этой реальности. В любом случае, от самого Хенджина мало, что зависело — потому он, переборов это желание, заставил себя жить дальше. Рядом все еще был Феликс — и он не собирался его покидать. Это придавало сил. А к двадцати шести годам, уже достаточно повзрослевший и отошедший от утраты господина Эшелота, Хенджин предложил Феликсу жить вместе. Феликс и без того проводил у Хенджина все свое свободное время, потому Хенджину показалось, что предложить Феликсу подобное будет логично. Но Феликс на это смутился — и поджал свои губы, не зная, что ответить. — Ты не хочешь?.. — догадливо спросил Хенджин, пока они сидели на веранде поздним вечером. Феликс неизменно держал между пальцев сигарету, рядом стояла пустая бутылка из-под вина, служившая ему пепельницей. — Я хотел тебе предложить переехать в Орлеан, — неожиданно поделился Феликс, стряхивая пепел. — Я понимаю, что это твой дом — и мне нравится находиться рядом с тобой… Но мне в этом месте не по себе. И не из-за того, что тут умер господин Эшелот. — А что тогда не так? Я могу что-то сделать? — голос у Хенджина звучал обеспокоенно — и все нутро неприятно сжалось от слов Феликса и от своей беспомощности. Феликс отрицательно мотнул головой: — Нет. Я не думаю, что это зависит от тебя, Хенджин. Я точно не знаю, что здесь не так… Это какое-то внутреннее беспокойство. В Орлеане я такого не чувствую. Хенджин не скрыл своего грустного выражения — Феликс взял его за руку, крепко сжав миниатюрными пальцами чужую ладонь: — Давай переедем. Все будет хорошо, Хенджин. Николь согласилась нас приютить. Я буду ее помощником. Ты сможешь получить образование и работать в школе, например. Ты же столько всего знаешь… для тебя это не составит никакого труда. Чего сидеть здесь — в глуши? Тут ничего нет. И никого нет. — Я должен ухаживать за садом, — тихо произнес Хенджин, опустив взгляд. — Я обещал господину Эшелоту. — Мы можем приезжать на выходных. Я не прошу тебя обрывать все связи с этим местом. Просто нужно идти дальше. Тебе уже двадцать шесть. И мне тоже. Я не хочу провести всю молодость в этом месте. Суждения Феликса были справедливы — и в глубине души Хенджин был полностью с ним согласен. Но что-то не позволяло ему покинуть этот дом — и это место. Он прожил здесь слишком долго, чтобы так просто уйти, оставить все. — Я тебя люблю. Хенджин испуганно поднял взгляд — Феликс впервые за все время признавался в этом. Даже Хенджин не находил в себе мужества сказать о своих чувствах. Между ними никогда ничего не было — и единственное, что Хенджин мог себе позволить, это держать Феликса за руку. Услышать такие слова от Феликса было словно чем-то нереальным — но очень желанным. Феликс все еще не отпускал его руку: — Поэтому я с тобой. Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, — и, подумав, добавил: — Чтобы у нас все было хорошо. Хенджин хотел того же. Спустя пару месяцев Хенджин все же решился на переезд — он собрал некоторые свои вещи и надумал немного расчистить чердак, чтобы не оставлять здесь лишнего. Зеркало, найденное в реке много лет назад, обнаружилось где-то внизу ящика. Все в той же бархатной коробочке. Хенджин давно к нему не притрагивался — и почему-то подумал, что будет лучше вернуть его обратно на речное дно. Он взял его в руки, глянул в зеркальце — и, некогда мутное, оно четко отобразило чужое лицо. Серое, худое — и мертвенное. Зеркало выпало из рук — и разбилось об пол, разлетевшись на маленькие осколки. — Хенджин! — позвал голос Феликса с улицы. — Я пришел! Хенджин опустился на колени — дрожащими руками старался сгрести все осколки в одну кучу. Голос Феликса все еще раздавался с улицы: — Хенджин! Ты дома вообще? Не получив ответа на свой вопрос, Феликс, по всей видимости, зашел в дом — судя по тому, что входная дверь хлопнула. У Хенджина ребра сжались — от страха. Он не мог попадаться Феликсу на глаза. — Хенджи-и-ин! — раздалось с первого этажа. Хенджин смотрел на дверь в свою комнату — неизбежно ожидая того, когда она откроется. Феликс выглядел удивленным — но не напуганным. Заметив Хенджина, сидящего на полу в осколках зеркала, Феликс аккуратно спросил: — Что случилось? Хенджин молчал — смотрел на эти осколки, в которых отражалось его мертвое лицо, и молчал. Феликс непонимающе хмыкнул: — Хенджин… ты чего? Удивительно, что Феликса ничего не пугало — и он, совершенно не опасаясь, зашел в комнату, присев на корточки рядом с Хенджином: — Давай я помогу… — Не надо, я сам, — сипло выдавил Хенджин, стараясь не смотреть Феликсу в глаза. — Я справлюсь… — Ты чего побелел-то так? Что тебя напугало? Хенджин нервными пальцами складывал крупные осколки в ладонь: — Ничего. — Ты нервничаешь из-за переезда? — предположил Феликс — и Хенджин почему-то кивнул. — Господи… иди ко мне. Феликс обнял его — крепко-крепко, пригладил его волосы и успокаивающе коснулся губами виска: — Не переживай так. Я же рядом. Хенджин смотрел на осколки в своих руках — и слезы сами горячо текли по щекам. Феликс ничего не сказал. Феликс никогда ничего не говорил — словно Хенджин был нормальным. Никто, на самом деле, ничего не говорил — и по прошествии времени Хенджин смог снова глянуть на свое отражение, которое он избегал. Это было обычное зеркало в ванной комнате — и оно отображало привычного Хенджина, такого, каким, наверное, его видели другие. Золотистая кожа, по-детскому припухлое лицо — и никакой мертвенности. Хенджин убедил себя, что тогда ему просто показалось. В Орлеане действительно было спокойно — несмотря на городскую живость. Хенджин учился — и работал, поздними вечерами засиживался вместе с Феликсом и Николь в мастерской. Николь была художницей — а Феликс помогал ей, одновременно с этим учась у нее. Когда Николь заканчивала с заказами, она оставляла мастерскую на Феликса и Хенджина, где Хенджин по просьбе Феликса был его натурщиком. Феликс писал прекрасные этюды — и на каждом из них Хенджин выглядел таким же, каким он видел себя в отражении обычных зеркал. И потому он окончательно успокоился. Когда им хотелось побыть вдвоем — они уезжали в старый дом Хенджина. Их уединенные вечера чаще всего проходили за чтением — и до поздней ночи они могли обсуждать прочитанное. В эти моменты Хенджин чувствовал себя как никогда прежде живым — и не хотел, чтобы они когда-либо заканчивались. С Феликсом было хорошо — и безопасно. Феликс часто держал его за руку — и мягко целовал в висок или в щеку; вся кожа Хенджина горела. И с каждым днем внутри начинало что-то распыляться — появлялось непреодолимое желание стать чуточку ближе. Совсем скоро оно стало назойливым — с каждым легким или случайным соприкосновением. Почему-то в книжках, которые Хенджин читал, про это ничего не писалось — и он не знал, что он должен делать. Наверняка, в этом не было ничего страшного — только природное. Но сделать первый шаг было тяжело — даже если Феликс уже признавался ему в любви. Феликс не позволял себе ничего лишнего — вел себя целомудренно. И Хенджин, не в силах выносить свои же чувства, начал отдаляться. Он уезжал в домик один — под предлогом того, что не хотел отвлекать Феликса от работы в мастерской. Поначалу Феликса ничего не напрягало — но когда Хенджин на протяжении полугода начал ездить туда один, Феликс задумался. И сказал, что им нужно поговорить. В мастерской пахло красками и разбавителями — Николь только недавно закончила свою работу и ушла отдыхать на улицу, подышать свежим воздухом перед сном. Феликс убирался после нее, чистил кисти — и попросил Хенджина помочь. За этим делом Феликс, стараясь не звучать обиженным, спросил: — Ты избегаешь меня? Хенджин оттирал краску со стола, которую Николь по неаккуратности разлила на его поверхность: — С чего ты так решил? — Почему ты больше не берешь меня к себе домой? Ты устал от меня? — Феликс? Ты чего? — Хенджин обеспокоенно на него посмотрел. — Это не так! — Нам нужно поговорить. Меня это очень сильно задевает. Хенджин присел на стул, выдохнул — понимая, что ему придется объясниться перед Феликсом. Лицо начинало краснеть — и от стыда, и от чувств, которые Хенджин долго и упорно пытался подавить. — Скажи мне, что не так, Хенджин. Я обещаю, что приму любую правду. Просто не держи меня в незнании. Это очень больно. — Феликс, — Хенджин смотрел куда угодно, но не на него. Горло сдавливало — от одного осознания, что ему придется раскрыть перед Феликсом все свои чувства. — Я очень тебя люблю. Может, даже чуточку сильнее, чем ты меня. Феликс искренне удивился: — Ты о чем вообще? — Мне недостаточно того, что есть сейчас. И я честно не знал, как об этом сказать. Я звучу грубо?.. Феликс хмурился, смотря на Хенджина — поалевшего до кончиков ушей. Хенджин нервно хрустел пальцами. — И как я должен был это все понять? — голос Феликса звучал немного раздраженно. — Нет, ты серьезно? Как я должен был это все понять? Господи… у тебя же есть рот! И ты можешь через него разговаривать! Наверное, Феликс даже немножко злился. И Хенджин, глядя на него, почему-то улыбнулся — и тихо спросил: — Поедешь со мной на следующие выходные в дом? Феликс кинул в него пустую баночку для воды — но и свою улыбку не скрыл. Хенджину казалось, что он никогда не ощущал такого волнения рядом с Феликсом. Они были знакомы около семи лет, постоянно проводили время вместе, лежали в одной кровати, держась за руки, и делились самыми сокровенными мыслями — но все их свидания и встречи всегда оканчивались прилично. И мысль о Феликсе, который мог — и хотел! — провести этот вечер по-особенному, буквально выбивала у Хенджина почву из-под ног. Голова кружилась — и вся кожа горела: мысли с самого утра были только о чужой натуре. Во всех смыслах. Феликс вел себя спокойно — и как обычно. Может, единственное, что выдавало его волнение — это количество скуренных за день сигарет. Двенадцать штук. Они провели весь день на улице, прогуливаясь по старым местам, и под поздний вечер вернулись в дом. С прошлых выходных на столе оставалась стоять бутылка вина — и Хенджин, искоса на нее глянув, бессловесно предложил Феликсу выпить. — Не думаю, что это хорошая идея, — Феликс отказался — и, подойдя к Хенджину, мягко взял его в руки свои. — Пойдем. Хенджин повиновался. Тяжело было не повиноваться, когда Феликс был таким уверенным — словно ему не впервой. Хенджин доверял каждому его действию — но застыл, как статуя, когда Феликс, убрав волосы с его лица, потянулся к нему. Все замерло: и пространство, и время, и сам Хенджин, одновременно и горящими, и испуганными глазами смотря прямо в чужие. Феликс посмеялся — низко и тихо, бархатисто, успокаивающе огладил мягкими пальцами чужие скулы: — Я тебя люблю, Хенджин. И я хочу, чтобы ты позволил мне это показать. Пожалуйста. Феликс был приятно настойчивым — но Хенджин не чувствовал себя так, словно его к чему-то принуждают. Феликс просто брал все в свои руки — и делал первый шаг. Хенджину нравилось ощущать себя подвластным Феликсу: при всей своей миниатюрности Феликс был сильнее Хенджина. Во всех смыслах. Хенджин бы растаял, если бы не был соткан из плоти и крови. Феликс тоже был из плоти и крови — может быть, Хенджина успокаивало только это. Они оба были людьми — и оба совершенно по-человечески горели одним и тем же порочным желанием. Как и все смертные. От осознания этого пробило током — по всему телу. Феликс невесомо коснулся чужих губ — и не сдержал шумного выдоха, почувствовав ладони Хенджина, легшие на спину. Хенджин неожиданно даже для самого себя прижал Феликса — и снова замер, боясь, что он сделал что-то не так. Феликс тихо посмеялся: — Все в порядке, — ласково заверил он, не выпуская лицо Хенджина из чаши ладоней. — Ты все делаешь правильно. Феликс успокаивал — и одновременно с этим будоражил все естество Хенджина. В какой-то момент Хенджин прижал Феликса к стене; зубы клацнули по чужим, все тело задрожало, и томительное напряжение расползлось до кончиков нервных пальцев. Хенджин прерывисто выдохнул ему в рот, опалил горячим дыханием затерзанные губы Феликса — и Феликс, схватив его за воротник рубашки, вжался лбом в чужой, на грани такого же судорожного выдоха прошептал: — Хочу быть твоим. Хенджин хотел того же самого. Он смог себе признаться: он хотел Феликса — всего. Всегда хотел — и сейчас, когда Феликс лежал на его кровати, беглыми пальцами расстегивая пуговицы рубашки, у Хенджина голова тяжелела, и все тело — вместе с ней. Феликс все еще казался ему маленьким, хилым парнем — но его недюжинная сила, с которой он примагничивал к себе, вынуждала Хенджина чувствовать себя самым слабым человеком на свете. Феликс манил его голосом — и обнаженным телом, открытым для Хенджина. Феликс не стеснялся своей натуры — и, сведя ноги за чужой поясницей, прижимал Хенджина к себе. Разгоряченная твердь вжималась в низ живота — и Хенджина вело, словно он был зверем, одичавшим до человеческой ласки. Так и было — Феликсу оставалось только приручить зверька внутри Хенджина и показать ему, что это не страшно. Хенджин боялся навредить — из-за своей природы. Феликс об этом ничего не знал — и доверчиво распахнутый лежал под ним. Хенджину под ребрами жалилось, как страшно было сделать что-то не так. Феликс целовал его в губы, в щеки, в подбородок — везде, куда дотягивался. Это успокаивало больше, чем вино — и нежило сильнее. В глазах плыло — от тепла, щемящего грудь. И от Феликса, спустившего свои ладони по чужой груди к низу живота. Хенджин не контролировал свои руки — блуждал ими по всему телу Феликса, стягивая пальцами кожу. Хенджин чувствовал слишком много — с каждым касанием и движением запястья Феликса; чужие пальцы плотно держали его в кольце, вели с нажимом вниз и задерживались наверху, оглаживая чувствительную кожу. Хенджин давился выдохами — и слезами, крупными каплями стекавшими по подбородку на лицо Феликса. Поцелуи были солеными и мучительно долгими — дыхания не хватало. Пространство сжалось — Хенджин, вдавивший Феликса в матрац, не оставлял даже шанса на вдох. Феликс елозил пятками по сбитой простыне, распаленно выдыхал — и не скрывал иступленных стонов. И Хенджину слышать его голос — как тягучий мед. Рука стекла с бедра Феликса — и до меловых пальцев сжала у основания, повела вверх, размазала выступившую влагу. Феликс двинул бедрами — напряг все тело, запрокинул голову на подушку и открыл Хенджину шею; под тонкой кожей яростно билась сине-зеленая жилка. Хенджин не понимал, как еще он мог выразить все свои чувства — и зацепил кожу зубами, до болючего стона Феликса втянув ее между своих губ. Рука Феликса, совершенно обессилев, рухнула на кровать — и Хенджин влажной широкой ладонью обхватил их обоих, спешно задвигал рукой, выбивая из Феликса весь оставшийся дух. Истома — сладкая и сковывающая. Влажная кожа коснулась подрагивающих губ. И сбитое дыхание — слишком громкое для ночной тишины. — Я люблю тебя. Я очень сильно люблю тебя, Феликс. И понимающее молчание в ответ. — Я клянусь: я найду тебя в каждой своей жизни, Феликс. В каждой — где бы я ни был. Я найду тебя — и буду с тобой. Я обещаю. Я всегда буду с тобой, — как мантру шептал Хенджин, пока чужая грудь под его щекой замедляла свой трепет и остывала. — Я знаю, — Феликс вплел пальцы в длинные мокрые волосы и посмотрел куда-то в сторону, где на тумбе у кровати поблескивало рваное отражение в осколке зеркала части его же бледного лица. — Теперь ты всегда будешь со мной — и я всегда буду с тобой. Легкие обожгло холодом. Птица взлетела с куста у пристани, крикнув в испуге, словно отозвавшееся эхо. Круги на воде расходились еще некоторое время, а затем всё окончательно стихло.

«Голубая речка Предлагает мне Теплое местечко На холодном дне.» Георгий Иванов