Мамин сад

Когда я была помладше, мы с братом часто играли вместе в саду — он, в отличие от меня, был ловкий и мог легко вскарабкаться на яблоню, чтобы сорвать для меня с ветки маленькое кислое яблочко. Я хрустела им, и по пальцам стекал на рукав липкий сок. Если морщилась, брат говорил что-то вроде: «Ешь-ешь, там полезные витамины.» Мой брат всегда заботился обо мне — разрешал поспать с ним в обнимку, когда мне снились кошмары, играл со мной, приносил мне из школы хлеб, завёрнутый в салфетку. У него были тёплые руки и ясные голубые глаза — я никогда не видела, чтобы они были мокрыми от слёз. Брат не плакал. А я до сих пор плачу, когда его вспоминаю, и тихо молюсь о том, чтобы он поскорее вернулся домой. Тихо — ведь мама всегда расстраивалась, когда я называла его по имени, с тех самых пор, как папа ушёл от нас к плохой женщине — брат был назван в честь папы, как я — в честь бабули, маминой мамы. Данные при рождении имена, возможно, влияют на наше будущее — брат, как папа, ушёл, хотя бабушки давно нет в живых, а я пока что жива. Раньше мама меньше грустила. И меньше пила. Когда папа жил с нами, она была веселее — и часто играла с нами в саду, где выращивала удивительной красоты цветы. Она даже научила меня закапывать в землю сокровища-секреты, чтобы потом находить их и любоваться — для этого надо выкопать неглубокую ямку и положить туда, на кусочек фольги или листик, всякую всячину — мелкие головки цветков, бусинки, золотые крышки бутылок, а сверху — осколок цветного стекла. Получалось красиво, как будто в каком-то волшебном музее, особенно когда я откапывала свой клад в безоблачный день — стекло переливалось на солнце, и всё, что было под ним, казалось таким же манящим и недоступным, как аквариумные рыбки. Наши секретики. Мы закапывали их там, где могли найти только мы сами. Недавно умерла наша яблоня — покрылась пятнами и иссохла. Да и вообще мамин сад давно не похож на тот, в котором я так любила торчать часами — всё заросло высокой осокой, нет больше пышных и ярких цветов — особенно мне обидно за нежно-лиловые пионы, цвет которых напоминал мне о руках брата, обнимающих меня — синяки на них были точно такого же цвета. Зато в саду теперь растут дикие незабудки, их цвет — точь-в-точь цвет его глаз. Мне давно не с кем дружить, не с кем даже поговорить. Когда брат пропал, поднялась суматоха — соседи шептались, глазели на нас, домой приходили угрюмые незнакомые люди. Я и раньше редко общалась с кем-то, но после всего, через что моей маме пришлось пройти, как она сама мне сказала однажды вечером, баюкая, словно куколку, бутылку на груди, я должна была стать по-настоящему хорошей девочкой. А хорошие девочки не говорят с чужаками. И не выходят из дома — разве что в сад. Интересно, братик гордился бы мной, если бы узнал, что я соблюдаю все мамины правила? Он всегда говорил мне: «Слушайся маму, чтоб не было хуже.» И я её слушалась. Слушаюсь. Надеюсь, что он вернётся — тогда-то уж хуже больше не станет. Недавно, правда, я нахулиганила — ненарочно… Мне просто хотелось найти наши с мамой клады-секретики, а может, и докопаться до тех, что когда-то прятала под землёй бабушка с маленькой мамой. Выкопать те времена, где папа ещё не ушёл, братик был со мной, и на его руках и спине не цвели пионы. Когда крышки от бутылок поблёскивали из-за разноцветных стёклышек, врытых в землю, а не валялись по всему дому. Трава оказалась слишком высокой и густой. Крапива жгла руки, осока резала пальцы — так что я взяла лопату в сарае и начала копать. Я копала, пока не наткнулась на что-то, мягкое и плотное одновременно — и заметила среди комьев земли лямку спортивной сумки, вроде тех, что любил носить папа. Не задумываясь, можно ли так поступать, потянула за неё. Мама сразу выскочила во двор. Она громко кричала и, больно сжав мои плечи в дрожащих пальцах, трясла меня, как тряпичную куклу. Она велела мне никогда больше так не делать, грозилась закрыть меня на чердаке, никогда больше не выпускать во двор. Её глаза покраснели, язык заплетался, и пахло у неё изо рта неприятно — и всё же получше, чем от потрёпанной сумки, засыпанной землёй. Шмыгая носом и сжав кулаки, я глотала слёзы. Ну как она не понимала? Мне нет дела до какой-то дурацкой сумки — я ищу братика, ведь, если даже полицейские не смогли найти его, может, он и не сбегал из дома. Может быть, он остался с нами, но спрятался, став секретиком на кусочке фольги под землёй — перестарался, играя со мной в саду в прятки, и позабыл, что когда-то был просто мальчиком. Мне бы только хоть раз снова посмотреть на него, чтобы сквозь блестящее стёклышко подмигнул мне, как раньше, его голубой глаз — головка цветка незабудки.