Let the shadows fall behind you

В дремотную тяжесть вплетаются отголоски приятного ожидания. Затылок Мастера покрывают мурашки от горячих вздохов и прижавшихся губ. — Не говори, что выспался, — не поверю. Прямо в ухо раздаётся сладкое урчание, пробирающее дрожью всё тело. Воланд лениво водит носом по шее и покусывает мочку. Развернувшись к нему, Мастер погружает пальцы в беспорядок на голове, с нежностью поглаживая висок. — Ты реально озабоченный, да? — Ты сделал меня одержимым, — почти капризно отвечает тот и накрывает ладонью скулу. — Вот и расплачивайся. Мастер льнёт губами к заводной улыбке. Почти сразу руки принимаются шарить по его спине, вытягивать рубашку из штанов. От доверчиво прижавшейся обнажённой груди остатки сна слетают мгновенно. Как его ведёт рядом с этой белокурой бестией — просто страшно становится. В дурмане он двигает бёдрами навстречу, но приказывает себе придержать коней и подавленно произносит: — Нам пора возвращаться. — У нас есть ещё 25 минут. — Откуда ты знаешь? — Как говорила бабушка, у меня есть внутренний будильник. Мастер давится развязным хихиканьем: — Ты уверен, что слово "бабушка" звучит сексуально для?.. Затыкая его, Воланд набрасывается с ещё одним, гораздо более напористым поцелуем. Через тонкую одежду отлично ощущается чужое возбуждение. Не успевает Мастер осознать, на что они сейчас решаются, как его резко перекатывают на спину и нависают, пригвождая к земле в позе наездника. Опоздавшие руки оказываются в крепком захвате. — Предлагаю сделку. Чутьё подсказывает, что его опять берут на слабо. Мастер позабавлено ведёт подбородком, раздувая ноздри от предвкушения. — Займись декламацией, — с шальным блеском в глазах выдаёт Воланд, а тон у него такой же, какой мог бы быть у учителя, который скучающе приказывает неучу написать пару формул. — А? — Ну прочти что-нибудь. Не слишком короткое, а то неинтересно. А я займусь делом. Вот дьявол, умеет пронять. — И я обещаю, что закончу с тобой раньше, чем ты дойдёшь до финала в своей, за это я тоже отвечаю, очень шумной читке. Нога под нажимом горячей ладони непроизвольно дёргается. Мастер уже наполовину твёрдый. — Если ты продержишься, тогда разрешу прикоснуться ко мне. — Раз ты так уверен в своём мастерстве, — он ухмыляется в ответ, — я усложню тебе задачу. Как соблазнительно в лице напротив сочетаются скептично поднятые брови и юркий язычок, выглядывающий из приоткрытых губ. — Это будет Сказ про Федота-стрельца! Воланд широко распахивает глаза и корчит оскорблённую физиономию. — Грязная игра! Это я люблю, — при этом он распускает пучок, волосы струятся по плечам и скрывают скулы в трепетных тенях. — Я дам тебе фору, — Мастер облизывает губы, пытаясь совладать с явной хрипотцой в голосе. — Буду читать до сцены с послом, включительно. Это немало. Зажатые руки отпускают, давая понять, что отсчёт пошёл. — И пусть удача всегда будет с нами, — Воланд с шумом втягивает воздух у его шеи и, не отрывая взгляда от лица, принимается за рубашку. — Верьте аль не верьте, а жил на белом свете Федот-стрелец, удалой молодец, — начинает Мастер с широкой улыбкой, укладываясь поудобнее и закидывая руки за голову. Господи, он гений, с филатовскими хохмами он точно должен устоять. За каждой расстёгнутой пуговицей на открывшемся участке кожи остаются влажные отметки. — Был Федот ни красавец, ни урод, ни румян, ни бледен, ни богат, ни беден, ни в парше, ни в парче, а так, вообче. Продолжая избавляться от рубашки, Воланд то потирается носом, то прикусывает, то оставляет лёгкий засос, и всё поглядывает из-под длинной чёлки – он уже на уровне пупка, что несколько сбивает с мысли. Быстро выдохнув, Мастер цитирует ровно и увлечённо — пока. На рёбрах разыгрывают какой-то полонез или джаз — пальцы порхают, оглаживая, ласково царапая и вжимая подушечки, словно хотят проткнуть грудную клетку. — Царь на вид сморчок, башка с кулачок, а злобности в ём — агромадный объём, — Мастер и рад бы отвести глаза, но это сродни сопротивлению лавине, такой у Воланда сокрушающий, подчиняющий тёмный взгляд. — Смотрит на Федьку, как язвенник на редьку. Воланд с шумом фыркает и щекочет дыханием грудь. Ухмылка искривляется до опасного оскала, ладони стискивают рёбра, большие пальцы дотягиваются до сосков. Он сам на это согласился. Отступать поздно. Пока царь выдаёт Федоту задание, чувствительность обостряется: пальцы заменяют губы. — Не смогёшь — кого винить? Я должон тебя казнить. Государственное дело — ты улавливаешь нить?.. — дыхание резко сбивается, в ход пошёл язык, ещё только неприхотливо очерчивая круги. Но самые яркие ощущения пока дарят шёлковые волосы, невесомой сетью окутывающие рёбра. От того, как отчаянно хочется их коснуться, сжимаются кулаки. Мастер пытается удержать маску лихого Федота: — Получается, на мне вся политика в стране, не добуду куропатку — беспременно быть войне. Воланд негромко всхохатывает, прерываясь на мгновение. Но тут же ловкий язык продолжает жестокую ласку. Грудь сжимает, как от паралича — нет, он не будет двигаться навстречу. Не будет выгибаться... но крохотный толчок пробивает трещину в самоконтроле. Мастер прочищает горло и продолжает речь скомороха: — Устал, нет мочи, да и дело к ночи. Хоть с пустой сумой, а пора домой. Широкие ладони подныривают под спину и ощупывают позвонки, основательно, будто каталогизируя и записывая на память. Он ощутимо вздрагивает и на секунды задерживает дыхание. Спина его слабое место. Пальцы неспешно пробираются наверх. Голубица меж тем уговаривает Федота сохранить ей жизнь: — Ты, Федот, меня не трожь, пользы в энтом ни на грош, — Мастер шипит, когда Воланд начинает покусывать и потягивать кожу. — И кастрюлю не наполнишшшь, ох, и … подушку не набьёшшшь. Это уже не трещины, это какие-то провалы. В потерявшие весомость слова вклинивается довольное хмыканье. На следующих строках рука из-под головы против воли подаётся в сторону выступающих лопаток: — Чтобы птицы говорили человечьим языком?.. Воланд угрожающе замедляется и стреляет строгим взглядом. Мастер делает вид, что это был ораторским приём и размахивает рукой в ритм, принимая невозмутимое выражение лица с озорной усмешкой: — Не твори, Федот, разбой, а возьми меня с собой. Как внесёшь меня в светелку, стану я твоей судьбой. В лучистых глазах проскальзывает непонятная печаль. Мастеру хочется верить, что это разочарование от прерванной тактильности, а не от контекста фразы. Воланд возвращается к засосам на груди, щекоча длинными ресницами. — Там, на месте, разберёмся, кто куды и что к чему! Руки на спине хозяйничают с удвоенной силой, разминая мышцы, крепкие пальцы чередуют нежные узоры с глубокими царапинами. Воздух в палатке быстро накаляется. — А царь шутить не любит — враз башку отрубит. Резко подавшись вперёд, Воланд широко облизывает кадык и почти до боли прикусывает его. Ногти в зажатых кулаках врезаются в кожу. — Сидит Федот, печалится, — голос дрогнул и сорвался, — с белым светом проща... ааах! Прощается! На первый стон реагируют злорадным кряхтеньем и наклоняются к левому уху. Сердце в панике зачастило сильнее. Мастер повышает темп речи, в попытке отвлечься от голодного посасывания, и добирается до реплик Маруси: — Здравствуй, Федя!.. Ты да я — мы теперь одна семья. Коленом Воланд собственнически разводит ноги и слегка надавливает бедром. — Я жена твоя, Маруся, — он гулко сглатывает, распахивая глаза. — Я-а-а... я супружница твоя. Теперь губы бродят по воспалённому лицу. Он зажмуривается, чтобы скрыть страх и дикое желание. — На тебя, моя душа, век глядел бы... — дыхание сорвано позорно полностью. — Век глядел бы не дыша. На лицо обрушивается град лихорадочных поцелуев: Воланд торопится покрыть ими каждый миллиметр. — Только стать твоим супругом... — Мастер старается, но не может открыть глаза. — Мне не светит ни шиша!.. В мучительных ощущениях языка на веках и усилившегося давления внизу, Мастер мысленно клянёт себя на чём свет стоит. Зря, ох зря его дёрнуло выбрать этот текст. Руки ходят ходуном, колени неконтролируемо прижимаются к обнажённому телу. Всхлипнув, он переходит на скороговорку, запутывается в словах, в то время как его Аид, нетерпеливо метя по пути губами и зубами, спускается ниже, заманивая в безумие. Он уже боится смотреть в эту сторону. — И теперь мне, мил-дружку, не до плясок... на лужку, — но всё-таки неосторожно перехватывает ликующий взгляд с довольным кивком. Воланд прекрасен до слёз. С блаженной улыбкой на припухших губах он расправляется с ширинкой и играючи пробирается пальцами под бельё. Мастер захлёбывается тихим стоном: — А такой я ни к чему... о-ох! ни на службе... ни в дому-у-у!! — и срывается на прерывистый скулёж, закатывая глаза. Снизу приостанавливаются и, перекатывая гортанные звуки, требуют: — Продолжай. Стараясь унять дрожь в голосе, он опасливо проговаривает, словно первоклассник при чтении азбуки: — Потому как весь мой... смысел ис-клю-чи-тель-но в уму!.. Пока Маруся в его безобразном каркающем исполнении вызывает молодцев и приказывает им исполнить поручение, Воланд томно проводит пальцами по всей длине и заключает его в слабую хватку. Мастера подкидывает. Охрипший голос, на удивление, ещё выдаёт какие-то осмысленные фразы: — Не извольте сумлеваться... чай, оно не в первый раз!.. Скорее догадываясь, чем слыша в действительности, разбирает хитрое бормотание "ну да, ну да". Пальцы судорожно сжимают ткань спальника, бешеный стук крови в ушах ещё больше мешает сосредоточиться, он задыхается и прикусывает губы. Нет, это нестерпимо. Там, где Скоморох комментирует пиршество, остаётся только шептать. — Царь серчает... не замеча-а-ет... как Федьку — в ответ на ускоренный темп властной ладони бёдра суматошно толкаются, и на следующих словах он выкрикивает, — по матери величает!.. Воланд посмеивается и, засранец такой, прекращает прикосновения. Не успев порадоваться небольшой передышке, он чувствует горячее дыхание, и зажимает пальцами рот. — Продолжа-а-ай — почти напевает горделивый голос. Мастер пропускает несколько строк. С упрямым рычанием возобновляет читку: — Вызывает а-а-антирес ваш... ваш технический прогресс... Чтоб тебя!.. как у вас там се-е-еют брюкву... нет-нет-нет!... с кожурою али без?.. Размашисто облизнув его, Воланд смеётся в полный голос и синхронно с Мастером обрубает: — Йес! Он обрубил все концы, стоит признать. Мастер проигрывает ему всухую. А если буквально — то вовсе не всухую. В глазах появляются мошки, голова гудит. Воланд творит чистую магию своим языком. — Вызывает антирес... ваш питательный процесс... На это придурок одобрительно мычит. — Как... ёб вашу мать! Как! У вас! Там пьют какаву-у... — ещё один непристойный скулёж. — С сахарином!? али без?.. Следующий "йес!" он уже не способен произнести, Воланд припечатывает это вместо него. — Вызыва-а-ает антирес... — заполошно выдыхая, выдавливает он и мотает головой, — и такой... ишо-о-оо разрессс... Всё тело сотрясает, как в эпилептическом припадке. Теперь за него взялись всерьёз. Чувствуя обволакивающий жар, Мастер остервенело стучит кулаком по земле и хрипит: — Как у вас там... ходют бабы!? — дьявольщина, его заглатывают глубже. — В пантало-о-оонах али без? Воланд сглатывает. Мастер едва успевает закрыть лицо, с глухим мычанием признавая поражение. Его разбили по всем фронтам, выбили все мысли напрочь. Стальная хватка на бёдрах удерживает от того, чтоб он не воспарил к небесам. Или не провалился в ад. Одновременно с громким торжествующим воландовским "йес!" все связи с реальностью отрубает к чертям. При вспышке под закрытыми глазами он болезненно ударяется затылком, а сквозь звон в ушах слышит добродушный смех. Чувствует успокаивающие поглаживания. Как по сигналу, где-то под спальником включается будильник. Воланд перекатывается, находит телефон и отключает звук. Потом нависает и отнимает безвольные руки от лица. Ловит ошарашенный взгляд Мастера, целует в сморщенный лоб. Дыхание у него тоже прерывистое. — Как по нотам! — любезно заключает он. Что-то говорить у Мастера сил пока нет, он слепо нашаривает и подносит к губам ладонь. Получает ещё один переливчатый смешок в плечо: — Не найдёшь, чаво хочу, на башку укорочу, передам тебя с рассветом прямо в лапы палачу! Мастер смотрит и не может наглядеться на это мальчишеское лицо суккуба. Тянется за поцелуем. Воланд позволяет ненадолго взять контроль, потом мягко отстраняется и, выхватив свою водолазку с длинными рукавами из-за спины, очищает подрагивающий живот. — А как же ты?.. — бессмысленно спрашивает Мастер. — Она мне больше не понадобится. Мастер начинает сомневаться, какой из моментов последнего получаса был самым сокровенным. Потому что сейчас, после одного небрежного комментария, его раненый мальчик превратился в самого могущественного героя. Он больше не будет скрывать шрамы. Воланд замечает его глупую улыбку: — Или ты про мой катарсис? Прости, но и твоя рука помощи мне тоже не понадобится. Они хихикают, как нашкодившие дети, и, прежде чем начать собираться, позволяют себе ещё один затяжной поцелуй.