Любить и быть любимым Баланса достичь невозможно
Девять месяцев до Дрожи земли Всё началось жаркой августовской ночью. Жаркой она была во всех смыслах: томные вздохи ласкали слух до щекотания в паху; множились засосы на ключицах — от них разливалось сладостное покалывание — и багровели на белизне кожи. — М-м… Поцелуешь меня? Целовал Штефан с охотой — рьяно, страстно. Расцеловывал её всю: покусанные губы, терпкую от горечи духов шею, острые плечи, соски, запястья… Штефану нравилось, когда девчонки сходили по нему с ума, и потому секс он любил. А в сексе любил чувства и самоотдачу, туман в голове и дивное пение милых дам на ушко. — Штефан, поласкай меня там ещё, пожалуйста… У тебя так хорошо получается. Комплименты Штефан обожал, а когда любовницы его, расплываясь в улыбке, просили о большем, крышу срывало напрочь. — Вот так? — промурлыкал Штефан, коснувшись бугристой мягкости между ног. — Так тебе нравится, моя кошечка?.. — Да… — Тогда наслаждайся. Движения стали решительнее, а стоны громче. Не только они — всё вокруг: грязные причмокивания, шелест листвы, сбивчивое дыхание, шум ветра… А внутри было так узко, так мокро… — Ах, детка… Разрешишь мне кончить сейчас? — Ну не-е-ет, Штефа. Сначала моя очередь! Организуешь? Ты же обещал. — Сучка, — бархатисто рассмеялся Штефан, закусив губу. От её восхитительной непокорности внизу живота завязался тугой узел. — Тогда в следующий раз вернёшь должок. Как-нибудь потом, чтобы соскучиться успела. Договорились? — Хорошо, я подумаю, — кокетничала она. — Ты не отвлекайся давай, работай ручками. Сделай так, чтобы я пришла к тебе снова. В полутьме он едва мог разглядеть её лицо: луна подсвечивала лишь фигуру и её плавные изгибы. Штефан об этом жалел, ведь её улыбка ему ужасно нравилась. — М-м… Да, ещё чуть-чуть… — Какая же ты мягкая… — нахваливал он. — Красотка. Совсем долго не продержусь: т-так хорошо… Мышцы ниже пояса горели: слишком уж ненасытной была, испытывала на прочность второй час кряду. Таких долгих ночей у него не было давно. — Ах-х! Штефан, я… Я кончаю!.. Тонкая рука сжимала его волосы у корней; пальцы до побеления стискивали её ягодицы. Возбуждение прошлось током по телу — ноги свело приятной судорогой, член запульсировал. Штефан кончил ей на живот, без стеснения звучно и протяжно стеная. Такие ночи были ему по душе.***
— Дай-ка и мне тоже. — Ты разве куришь? Никогда не видел. — Не, только если за компанию. Делись давай. Во рту стелился горький дым, дурманил рассудок. С угольного неба за ними наблюдали звёзды — с осуждением ли, с одобрением?.. Какая разница? Штефан и общественного-то осуждения не воспринимал, а на звёзды ему и подавно было плевать. — К тебе не подступишься, — сказал Штефан, затянувшись. Мечтательно смотрел вверх. Молчал… Луна двоилась, заволоченная сигаретной дымкой. — Я думал, ты из тех, кто ждёт своего ненаглядного, чтобы на всю жизнь… Ещё и богатенького какого-нибудь наверняка да с мозгами. — Хах… Штефан, ненаглядных ждут те, у кого есть на это время. А в наших-то реалиях… прожить бы лишний денёк. О долгосрочных планах и речи нет! Она хохотнула и легла ему на плечо. Придвинулась, чтобы согреться. Подул ветерок, заворошил её густые пряди. — Так вон оно в чём дело... Что ж, справедливо. Штефану нравилась Ида Хольцер. Нужно сказать, очень нравилась. В ней жил дух авантюризма, который он так ценил, дух свободы, безбашенности. В её пытливом нраве не было места сковывающим рамкам, душным стереотипам и унылому конформизму — всё оно было для Иды противоестественным. Такие люди, по твёрдому убеждению Штефана, способны менять мир в угоду прогрессу, глядеть далеко вперёд и видеть то, чего не дано простым смертным. Хотел бы он быть таким, как Ида Хольцер. Но восторгаться ей без слов в целом тоже было приемлемо. — И мне так кажется, — кивнул Штефан, стряхнув пепел на траву. — Поэтому я вместе с тобой пришёл луной любоваться, а не со своей благоверной. Хотя… забудь. Спокойная жизнь не гарант, я бы лучше ещё разок с тобой потрахался, чем женился. — Да-а, а потом ещё раз, и ещё раз… — саркастично добавила Хольцер. — А потом ещё с кем-нибудь, ещё с кем-то и так по кругу? — Зришь в корень. Одной мне мало будет: вы же все такие неповторимые… — Тьфу ты… Юбочник несчастный! Не надоело девчонкам сердца разбивать? — А кому это я и когда сердце разбивал? В верности и любви до гроба не клялся — с меня все взятки гладки. — Штефан нахмурился. Нежно погладил Идино плечо. — Они себе сами сердца разбивают. На кой хрен со мной вообще связываться? Понимают же всё небось, но воздушных замков понастроили в голове… Типа, влюблюсь, остепенюсь. И много кто так думает? — Без понятия, я не спрашивала особо. Меня в этих сплетнях больше другие подробности интересовали: как ты к девушкам относишься, например; как приятно умеешь делать, насколько им было с тобою комфортно… — Ожидания оправдались? — С лихвой! Штефан самодовольно хмыкнул. Когда Ида Хольцер предложила стать её первым мужчиной, он опешил. Прикола не понял: переспросил, уточнил, затем ещё раз переспросил… Её желали многие, но выбрала Хольцер именно его, сославшись на «опытность и умение обращаться с хрупкими женскими телами». Должно быть, впервые в жизни статус бабника сыграл ему на руку — самооценка, и без того стабильно завышенная, совсем пробила потолок. — А ты сама-то что? — выбросив окурок, Штефан повернулся к Иде. Рассматривал сквозь темноту: бегал от сосредоточенных глаз к губам, от губ — к широким скулам. Необычная красота. — Разбивали тебе когда-нибудь сердце? Или хочешь потенциального жениха своими постельными навыками сразить, раз ко мне обратилась? Хотя ебёшься ты как та ещё шлюшка — даже не скажешь, что девственница. — Сочту за комплимент, — прыснула Ида. — Нет, Штефан, никого сражать я не собираюсь. Глупо это всё — какая любовь-то? Любовь на первом курсе кадетки осталась да там же и сдохла! Сейчас вообще не об этом думается как-то. Вот как прожить хотя бы ещё годик — вот это вопрос хороший… Помешались на любви своей, а про судьбу народа не думают. — Зря ты так, — укоризненно ответил Штефан. — Придётся твою картину мира немного пошатнуть. Скажи-ка, а какой смысл спасать этот ваш пресловутый мир, если в нём нет любви? Нужен ли он тогда вообще? За что бороться? — Не весь мир крутится вокруг любви, Штефа. — Хольцер одарила его снисходительной улыбкой, от которой Штефан испытал двоякие чувства: вроде бы и улыбнулась симпатично, а вроде бы и приструнила. — А уж тем более нет места такому понятию в глобальных процессах. — В глобальных, может, и нет, а вот у людей отклик находит. Не забывай, что вся политика — это про людей. Единицы пойдут умирать за идею, миллионы — за любовь. К себе, к близким — да к чему угодно. Неужто ты даже мамку с папкой своих не любишь, а? — Люблю, — нехотя согласилась Ида. — Но мною бы в такой борьбе двигала вовсе не любовь. Скорее желание спасти себя, иметь право на будущее. — Послушай, так это тоже любовь. Эгоистичная, но любовь ведь. Если бы все мыслили так же сухо и безэмоционально, как ты, мы бы уже давно из людей превратились в механизмы какие-нибудь, понимаешь? Человек без любви не может. — Может. — Да не может, — стоял на своём Штефан. — Хольцер, не доросла ты ещё просто до этого, вот и вредничаешь. Говорю тебе, всё остальное — это хрень собачья: вот эти ваши идеи, дохера высокие ценности, эталоны… Я десять лет в Разведкорпусе прослужил и не сдох только потому, что меня удерживает на этом свете грёбаная любовь к красивым девушкам, сексу и искусству. — Отчасти могу с тобой согласиться. Только отчасти. Любовь переоценена и часто бывает вообще ни при чём. В общем, далеко не всё в этом мире про любовь, но во многом она есть — это факт. А ещё… это не навсегда, в отличие от политики. От войн. — Да что ж такое… — Штефан покачал головой. Устроился поудобнее на подстилке из болотных шинелей. Спорить с Идой не хотелось: жизнь научит. — Успокойся, разумница. Неудивительно, что я у тебя первый: парни считают тебя слишком жёсткой, боятся. Это я как эксперт говорю, между прочим. В общем, чувственности щепотку добавить не повредит — вообще золотая женщина станешь. — Во-первых, тогда это буду уже не я. А во-вторых, я и так золотая женщина, не надо мне тут… — насупилась Хольцер. Обиду она скрывала плохо. — Ну и чего ты сразу губки надула, а? — прошептал Штефан, несколько смягчившись. — Золотая-золотая. Встретишь ещё своего суженого, погоди отрицать. И полюбит он тебя именно такой — глупостей, как я, говорить не станет. Не кисни. Он ласково поцеловал Иду: утешал. Штефану не нравилось, когда его девочки расстраивались. Да и улыбка была Иде очень к лицу. — Сам обидел — сам приободрил, — усмехнулась она. — Молодец какой. — А то. Косяки заглаживать умею. — Это нужно, да… Хольцер стихла. Замялась: глазёнки туда-сюда шныряли, напрягалась вся. — Что? — М-м? Ты о чём? — Ты что-то хочешь сказать? — Ну… Да, вообще-то, есть кое-что. В яблочко. Штефан неплохо разбирался в людях, умел читать их. Хольцер, однако, его проницательности не оценила — по крайней мере, ему так показалось. То ли сама намеревалась к разговору подвести, то ли торопиться не желала. Но Штефан в такие игры не играл: любил, чтобы было чётко и без обиняков. — В общем, Штефан… — Ида, едва касаясь, водила пальцем по его рельефному животу. Штефан, обычно падкий на ласки, насторожился: ну точно выдаст сейчас что-нибудь! Что-то такое, чего он будет не в состоянии переварить. Морально готовился. — А… как ты смотришь на то, чтобы эту свою любовь сохранить? Хочешь сохранить возможность любить секс, девушек и всё в таком духе? Я могу это устроить. — Не понял. — Ну, знаешь… Я думаю, ты заметил, что верхушка потихоньку теряет контроль. Становится всё больше несогласных с их неторопливой политикой. Разве ж они способны нас защитить?! С одной стороны — добровольцы и их туманные планы на остров, а с другой — Закклай, который им потакает. Не дурость ли? — И что же ты мне предлагаешь? — Бороться, — без запинки ответила Ида. — Решить проблему самостоятельно, чтобы не пришлось в сторонке отсиживаться и терпеливо ждать смерти! Как тебе это? — А-ха-ха! Так вот оно что! — Штефан потянулся за второй сигаретой, поджёг и задымил. Волнение отпустило: ложная тревога. — Не, Хольцер, я пас. Ты бы ещё Армину Арлерту предложила, ну или какому другому правильному тихоне. Революции для идейных, если ты на это намекаешь. А я просто хочу трахаться и петь серенады, даже если этот год станет для меня последним. — А мне ты серенады не пел! — выпалила Ида, пытаясь скрыть смущение из-за проваленных переговоров. — А ты, моя кошечка, серенад не заслужила. — Штефан легонько щёлкнул её по носу. — Кто в койку ко мне полез, только чтобы в сообщники по каким-то мутным делишкам записать? Плохая девочка, таким песни о любви не поют. — Ну уж это сюда не приплетай, а! — возмутилась Ида. — Мне правда тебя хотелось, Штеф. Хотелось секс в целом попробовать, пока есть возможность, понял? А спросила я потому, что тебе это вроде бы близко. Ошиблась, видимо. — Да понял я. Тогда прощаю. — И что скажешь? Всё-таки нет? — Нет, Идочка, играйте в свои игры без меня. — Штефан заправил ей волосы за ухо. — Я словом не обмолвлюсь, но мне всё это не интересно: слишком муторно, да и впадлу. Даже план ваш слушать не хочу. Ты лучше у Флока Форстера спроси. Рыжий такой. Вот этот точно просто в восторге будет: постоянно о властях распинается. — Хм… Ты прав, так и сделаю! Спасибо за идею. И всё же, Штефочка, ты бы нам очень пригодился! Правда! Кто ещё может вот так искусно отшивать и очаровывать, как не ты?! — И то верно. Хотя и ты иногда можешь, но только когда моську угрюмую не строишь. — Ой, иди ты!***
На следующий день Штефан, пробуя на вкус гениталии Валентины Майер, вспомнил этот разговор. Задумался, прокрутил по-новой: «И всё же, Штефочка, ты бы нам очень пригодился!» Отвлёкся так явно, что пышногрудая Валентина отчитала его и почти что спровадила за порог. Его удивило то, с каким нахальством долговязая, по-мальчишески скроенная Хольцер поселилась у него в голове именно сейчас, когда в постели лежала Валентина — идеальная, мягкая и на пятёрку фигуристая. Отчего же?..***
В столовой было непривычно громко. Штефана это раздражало, но пообедал он с аппетитом. Ида сидела в компании подружек и о чём-то увлечённо рассказывала, смеялась — заливисто, неприлично звонко. Ей определённо нравилось внимание: она будто бы расцветала под чутким взором слушательниц. Интересно, а он со стороны выглядел так же? Штефан тоже внимание любил. — Ида. — Погоди минутку, щас дорасскажу! — Ида, похлопав подругу по руке, обернулась. Картинно румяная, смешливая — само олицетворение предлагаемых ею перемен. — Что такое, Штеф? — Ты скоро закончишь? Я передумал насчёт вчерашнего. Подожду тебя у выхода, поболтаем. Хольцер довольно улыбнулась и, казалось, засветилась ярче прежнего: — Ой, тогда я заканчиваю! Блин, спасибо тебе огромное! Пять минут, ладно? Доем только. — А о чём это вы таком договорились, а? — взяв Иду под локоть, захихикала Эсмеральда. Миленькая веселушка с принципами и железной моралью — любоваться с ней луной Штефан бы не пошёл. Скорее, она с ним. — Да по поводу дежурства, — отмахнулась Хольцер. — Поменяться хотела ещё вчера: у меня ж встреча в среду! Вот так бы и обломал мне всё! Врала профессионально, даже в лице не изменилась. Штефану оставалось лишь подыграть.***
— Штефан, это Флок! Но ты и так в курсе. Флок, знакомься, это… — Штефан Йоханссон, я помню. Знакомы уже, память не отшибло. Флок протянул ладонь. Рукопожатие у него было надёжное, крепкое, а вот взгляд… Пусть Флок и был на полголовы ниже да комплекцией поменьше, от его взгляда Штефана усеяло мурашками. Стальной, с прищуром, он словно разбирал Штефана на волокна, препарировал. Создалось впечатление, что Флок вовсе не был ему рад и принял его лишь из надобности. — Эм… Да уж. — Штефан замялся: внутри у него всё обледенело. — А когда ты его пригласить успела-то? Полдня всего прошло. — Мы с самого начала тут вместе! Точнее, это Флок меня позвал. «Врушка. А ночью-то и бровью не повела, когда предложил тебе этого рыжего завербовать…» — Значит так, Штефан, — по-командирски, как бы возвышаясь над ним, начал Флок. — Тебе Ида всё объяснила? — Примерно. В двух словах. — Этого пока достаточно. Присаживайся. Штефан и Ида устроились на скамье. Побитая, местами прогнившая и изуродованная временем, как и всё в заброшенном северном крыле казармы. Ханджи так и не удосужилась заняться его реставрацией: то ли денег не было, то ли возможности. Вероятно, и того и другого. Жалкое зрелище: штукатурка осыпалась, углы заплесневели, кое-где даже полы обвалились. Штефану стало тоскливо от мысли о том, что и здесь когда-то кипела жизнь — до того угнетающе пусто. С другой стороны, лучше места для подпольных собраний не сыскать. — Сейчас нам нужно сделать упор на массовости. Если не наберём людей, то и смысла в нашем плане не будет. Но это, полагаю, ясно и без уточнений. — Флок, сложив руки на груди, измерял шагами комнату. Шебутной, хотел казаться солиднее, чем был на деле. Штефан не мог отрицать — строгость его красила. — Я попросил Иду найти кого-то, кто сможет быстро и безопасно отфильтровать потенциальных участников. Собственно, потому ты и здесь. Она посчитала, что твои поверхностные связи со всеми тремя подразделениями будут кстати. Насчёт этого я не в курсе — не представляю, какими полезными знакомствами ты можешь располагать, — но Ида в тебе уверена на все сто, поэтому не подведи нас. — Ах, поверхностные связи? — Штефан, обратившись к Иде, ухмыльнулся. То ли плакать от такой характеристики, то ли смеяться… — Вот как? — А что?! — Ида приготовилась к обороне: лицо у неё вытянулось — совсем как у малютки, впервые увидавшей лисицу. — Не замечала за тобой какой-то особенно крепкой дружбы. Сегодня с одними, завтра с другими: то с полицейскими лясы точишь, то с разведчиками. Да это ж здорово! Нам очень пригодится — я же тебе говорила, помнишь?! — Какая ж ты, Хольцер, глазастая. Вот это и есть «отшивать и очаровывать» в твоём по… — Далее. — Флок грубо пресёк их трёп. — Хочу отметить, что на этом этапе мне придётся попросить вас взять на себя основную часть работы. Я не очень схожусь с людьми, поэтому втираться в доверие будете вы с Идой. Списки с именами, тетради и прочую хрень носить при себе, и упаси Дьявол какой-нибудь придурок проболтается Ханджи… В общем, за этим следим. Если видишь, что человек мечется или не готов — забудь, бери в оборот кого-то ещё. У нас уже есть парочка людей на примете, но этого мало. Твоя задача в том, чтобы прощупать почву и примерно набросать список тех, кого наша деятельность может заинтересовать. А вот убалтывать их тебе поможет Ида. Кто, кого и как — разберётесь без меня. Это ваше поле, главное — не попутать и не рассказать тем, кому знать нежелательно. Всё понял? — Понял, — ответил Штефан, на том и ограничившись. Стыдно было признавать, но его пугала властность Флока, и потому долгой беседы один на один с ним Штефан бы не вывез — каждой клеточкой ощущал. Он благодарил Богиню за то, что на первом этапе работы ему придётся контактировать с Флоком по минимуму. Куда приятнее было общаться с Идой: в ней было значительно больше живости, искренности. — Есть какие-то вопросы? — Нет. Вопросов накопилось достаточно, однако Штефан предпочёл обсудить их не с Флоком. В его исполнении хватило сухих инструкций, а вот слушать к ним пояснения, зная, что собеседник мысленно заклеймит тебя тупицей — это уже издевательство над собой.***
— Штеф, так ты расскажешь, что это на тебя вдруг нашло? Вчера вот отказался, а сегодня… — Погодь-ка, Хольцер, я сам ещё не до конца разобрался. Точнее, не могу сформулировать. Будешь? — Не-е, не хочу! Спасибо. — Так тебе ж за компанию нравится. — Нравится, но редко. Если и гробить здоровье, то как-нибудь погуманнее. Штефан курил, облокотившись о перила, а Ида раскачивалась на них взад-вперёд. Посмотришь на неё в таком энергичном состоянии и непременно устанешь: слишком глаза мозолила. — Не знаю. Будто бы всё предрешено. Типа, подсознательно ощущаешь, что так правильно и просто доверяешься судьбе. Бывает такое? — Угу, бывает. Но я обычно всё взвешиваю и пытаюсь в этом подсознательном разобраться. Не жалеешь хоть, что не обдумал толком? — После разговора с этим типом уже жалею. Ладно, нет. Просто тяжёлый он какой-то. — Да ну, тяжёлый… Вот Микаса реально тяжёлая. Хельге тяжеловат. Жан иногда. А Флок просто формальности соблюдает. Вообще-то, он бывает милым и пушистым. Мы с ним в Гарнизоне вместе служили! Триста лет тому назад, конечно, но всё же… Вполне порядочный парнишка. — Этот и пушистым? Сомневаюсь. Ёж обыкновенный, — хохотнул Штефан. Солнце закатывалось за горизонт. Огнём пылала трава, тёмные локоны Иды переливались рыжиной, а в воздухе витала вечерняя прохлада. Умел бы Штефан рисовать — зарисовал бы. Мог только спеть. — Жан, Микаса и Хельге легче: они просто прямые и немного требовательные. А Флок… не знаю. Какой-то жуткий и неестественный. Может, это мне так показалось. Ты с ним много общаешься, что ли? — Ну, явно больше, чем ты. Хотя тоже нечасто. Думаю, это ненадолго. Мы же с ним в одной лодке всё-таки, поэтому… — В смысле? — В смысле, слушать и меня, и его придётся! В нашей небольшой организации мы с ним равные доверенные лица. Только он чуть равнее. — Внезапно. Что ни день, то очередное откровение… Удивляешь. Знаешь, мне не нравится, когда в девушках столько сюрпризов. Лучше, когда просто и понятно. — Как будто я тебе понравиться стремлюсь! — оскорблённо заметила Ида. — Ты, юбочник, совсем берега попутал: необязательно какие-то условия выставлять, чтобы трахать всех подряд! Вот эти вот советы оставь для тех, кто томно вздыхает по тебе, глядя в окошко, и ещё на что-то надеется. У Штефана едва глаза из глазниц не повылетали от её заявлений, но он промолчал. Глотал табачный дым и с глупым видом пялился вдаль, застыв, как изваяние. Такое было в духе холодной Микасы Аккерман, которая уже разок жёстко отшивала его, но не в духе Иды — дружелюбной и лёгкой на подъём Иды Хольцер, которая была соткана сплошь из позитива и несерьёзности. Было ли Штефану обидно? Вовсе нет: истину она глаголела. Обидело ли по правде? Лишь самую малость. Пристыдила так пристыдила. Возможно, проблема была в том, что он любил тешить самолюбие за чужой счёт, а на этот раз облажался? Как печально, что по нему сохли не все девушки в этом мире… Печально, что по нему не сохла Ида Хольцер. — Ладно, проехали, — как ни в чём не бывало продолжила она. — Давай-ка лучше делом займёмся и тактику обсудим. Я уже примерно прикинула: во-первых, особо не лезь к военным старой школы, в частности к разведчикам. При них даже зарекаться не вздумай! Ты прям какой-то ценный экземпляр в этом плане: вроде и работаешь тут дольше некоторых, но на удивление прогрессивный. Одобряю. — Потому что я пошёл сюда не из-за мечты выбраться за Стены. Не хотел ни свободы, ни славы — у меня вся эта хрень уже в печёнках сидит. Многие воспринимают идеалы Разведкорпуса так серьёзно, что даже смешно. Поначалу здорово было, а потом надоело. Я разведчик по званию, а не по духу — вот и отличие. Преданные Разведке никогда в подобных заговорах участвовать не будут. А я просто из этих взглядов… вырос. — Хм, отлично сказано… А почему ты тогда дал присягу именно Разведкорпусу, если не секрет? Мог бы, например, и в Гарнизон, податься если по показателям не дотягивал. «Ещё раз услышу, как ты поёшь — придушу, падлу! Да за что же мне всё это?.. Всем дети как дети достались, а мне… А мне-то! Тварь ты неблагодарная, Штефан, мать доводишь! Куда ты пойдёшь-то со своими песнями?! По борделям?! У Мирты сын как сын — училище закончил с отличием, в Военную Полицию заступил, а ты мне всё мозги со своими песнями делаешь! Лоб двенадцатилетний — работать уже пора! Не мужчина растёт, а рохля! Рохля и слюнтяй! Был бы отец жив, хоть человека из тебя сделал бы… Как же тяжело с тобой. Избави меня, Богиня…» — Секрет. — Жаль… Может, когда-нибудь расскажешь. Мне теперь интересно стало. Штефан не горел желанием делиться подробностями: больно и стыдно. Велика вероятность разрыдаться прямо у Иды на плече, что было непозволительно, ибо ни капли не мужественно. — В общем, ты меня услышал. Второй момент — новобранцы. У них скоро выпуск, можно взять на массовку. Полагаю, они очень пластичны и внушаемы: пока не сталкивались со всей подноготной армии, зелёные совсем. И нам это на руку — говори что вздумается да поубедительнее, и они твои! Но только с ними тоже сильно не наглей: вдруг припрутся какие-нибудь заряженные на справедливость мученики, а мы их… Флок тогда с нас три шкуры спустит. И не только он — сразу под трибунал попадём! — Да ясно это всё, не нуди… Лекции оставь для малолеток. В принципе, звучит почти не сложно. Это гениально, Хольцер. Гениально, но при этом буквально на поверхности лежит. Твоя идея? — Моя! — гордо кивнула Ида. — Флок вообще в людях не очень разбирается, он же сам сказал. Ему больше понравилось организовывать и отсеивать всё то, что напридумывала я, оценивать результативность. Но мне всё-таки кажется, что он бы и сам до этого додумался, но позднее. — Ну молодца… Неплохой у вас союз выходит. Убедила, звание лидера оправдала. Будешь командиром номер два. — Закончив, Штефан выбросил окурок. Солнце скрылось уже наполовину. — Следом за господином рыжие бакенбарды. — Ему идёт! Я не против: быть номером один слишком ответственно для меня. Ну так вот, идём дальше. Первостепенной задачей будет заполучить Хельге и Рихарда. Рихард Циглер, знаешь его? Здоровенный такой, молчаливый, они с Хельге часто вдвоём ходят. В общем, они нам нужны. — И почему именно они? Знаю я его — чем такой тугодум нам пригодится? Я как-то заговорил с ним разок… Лучше бы не говорил. Думал, я дурак, но тогда убедился, что бывают случаи более тяжёлые. Зато на душе полегчало. — Эй, не обижай его! Ну, глупенький немного, но что ж теперь поделать. Все мы неидеальны. Зато он очень добрый и преданный — как рыба молчать будет, если к нам примкнёт! — Ты так и не ответила. — Штефан покосился на Иду. Отсыпала бы ему хоть горсточку энергии — расцеловал бы с ног до головы. Общение с непростыми людьми, такими как Флок Форстер, его утомляло. — На кой хер нам сдалась эта груда мышц? — Ты сам только что озвучил! — чересчур задорно лыбилась Хольцер. Штефан бы не удивился, узнав, что Ида в свободное время любит пытать окружающих загадками и ребусами. Ещё и логическую цепочку их прослеживала небось с изощрённым любопытством. Прямо как Ханджи в свои лучшие годы, до повышения. — Груда мышц. И силой воспользуется, если надо, и новобранцам поможет с физподготовкой — он же у нас инструктор! Хотя бы один силач в команде не помешает, согласись? Мало ли что. А Хельге просто отличный планировщик. У него котелок хорошо варит, особенно когда дело доходит до вычислений, дотошного анализа и прочей заумной лабуды. Ещё отец у него в Военной Полиции служит — это полезные связи. И нам не помешало бы придумать, где хранить запасы и как доставить их туда наиболее незаметно. В общем, нам нужен кто-то вроде Хельге, кто будет отвечать за склад и распределять ресурсы. Ну, это грубо говоря. Часть работы на себя взяла Елена, но мы, как ты понял, ей не доверяем. У Штефана голова пухла от этих рассуждений. Ему было невдомёк, как Иде удалось мало того что весь этот план продумать, так ещё и растолковать его — вкрадчиво, по пунктам. Чем дольше Штефан пребывал в её компании, тем сильнее восхищался. И, по секрету, даже немного завидовал. — Ладно, с этими двумя ясно. Надо так надо — спорить не стану. А вы, случаем, не присмотрели кого-нибудь на роль мальчика на побегушках? Ну, или девочки… Так даже лучше. — Что-то я как-то не подумала… — почесала затылок Хольцер. — А нам такой человек точно нужен? Как будто бы не особо. За чем бегать-то? — За мной. — Очень смешно! За тобой и так все бегают — не хватало ещё, чтобы ты и в организации драмы со всякими девочками на побегушках устраивал! — Для этого у меня есть ты, Хольцер. А остальные послужат прекрасным дополнением. — Ида в шутку замахнулась, будто собираясь ударить. Штефан отступил. — Да всё, всё! Ну смотри, давай представим ситуацию: вы с рыжим и очкариком заняты своими заумными планами, я в это время доношу информацию до нашего бравого отряда, а Рихард… тоже где-то болтается. Со мной, видимо, людей оповещает и задания раздаёт. Словом, полный завал. И в это время вам срочно понадобилось что-то ещё. Да что угодно: чернила кончились, бумага или надо на стрёме постоять, что-то кому-то передать, разузнать, а вы все в делах. Кто этим займётся? — Блин, даже не знаю… Думаю, тот, кто занят меньше всего. — Неправильно думаешь. Нужен кто-то на подхвате, кто сможет быстро принести, подать и сообщить, не отвлекая от работы. — Да разве ж у нас настолько много работы будет?! С другой стороны, на всё про всё у нас чуть меньше года… Это очень мало, если учесть примерный объём задач, плюс не стоит сбрасывать со счетов какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. Предполагаю, мы только основной костяк месяцев пять вербовать будем, если не дольше… — прикидывала Ида, потирая подбородок. — Слушай, Штефочка, а это очень даже интересная мысль! Я обязательно передам Флоку — посмотрим, что он скажет. — Обращайся, Хольцер. Штефан улыбнулся. Было приятно осознавать, что и он на что-то сгодился. Штефану хотелось быть нужным. Видимо, не такой уж он и бесполезный, если его пригласили в организацию в числе первых.***
— Хорошая погодка сегодня, а, Хельге? — Что тебе? Не задерживай, пожалуйста, у меня масса дел. Когда Штефан упоминал о лёгкости в общении с Хельге, он явно имел в виду другое. Как оказалось, завязать непринуждённую беседу с ним — задача сродни невыполнимой. С Хельге было приятно общаться по работе: он говорил конкретно и без проволочек. Следовало догадаться, что это механизированное создание не заточено на светское общение: из пустого в порожнее переливать не станет. Штефану грела душу лишь мысль о том, что он выбрал не худшее из зол: Иде вот пришлось объяснять сложные вещи недалёкому Рихарду, что, по мнению Штефана, было занятием в разы более изматывающим. — Да я тебя, друг, надолго и не отвлеку. Давай пройдёмся? — После таких слов обычно ничего хорошего ждать не приходится… — Хельге важно, но как бы невзначай поправил очки. Штефана до ужаса раздражала эта привычка: и так умнее всех в любой компании выглядит, так ещё и нарочито это подчёркивает. Поговаривают, мама у него преподавательницей в университете работает. Оно и видно. — Ну, и что на этот раз? С отчётом помочь или перед капитаном прикрыть? Предупреждаю: я сегодня не в духе, поэтому заплатить придётся двойную. — Ни то, ни другое, — поспешил успокоить его Штефан. Соскочит рыбка — и пиши пропало. — Это… более серьёзный разговор. — Ты и с серьёзным разговором? Снег пойдёт, не иначе, — мерзко усмехнулся Хельге. Была у этого идеального гадёныша одна неидеальная черта — язвил страшно, чем отпугивал весь честной люд. Кроме, разве что, Рихарда, который то ли в силу своего скудоумия не улавливал сарказма, то ли пропускал колкости мимо ушей. — Ну что там? У меня через полчаса встреча, опаздывать не могу. Они плелись по пустому тренировочному полю в капающей на мозг тишине. Штефан шёл, немного ссутулившись, и опасливо отводил взгляд. Вот уж не рассчитывал он, что когда-нибудь разучится языком молоть… — Я жду, — напомнил Хельге. — Погодь, я думаю. — Удивительное рядом… А что ему нужно сказать? Прямо так и сообщить, мол, мы собираемся истребить человечество за пределами Стен и хотим видеть тебя в рядах элдийских душегубов? Штефан и сам не понимал, как к этому относиться. Пока не понимал. Он вспомнил Хольцер. Но не ту Хольцер, которая скакала на нём при свете луны, и даже не ту, что ржала как лошадь в столовой, напрочь позабыв об этикете. Он вспомнил Хольцер, которая, запинаясь, едва подбирала слова. Которая не была похожа на ту самую, привычную Хольцер. Вспомнил её, посерьёзневшую и нерешительную. Наверняка и Хельге в нём увидел Штефана — не того самого, — который тянул с ответом и с каждой фразой становился всё немногословнее. — Штефан, с тобой всё нормально? — Хельге, — внутри Штефана что-то оборвалось, — твой брат ведь погиб в Битве за Шиганшину, так? — И что?! — с неожиданной агрессией отозвался Хельге. — Какое тебе дело до моего брата? — Не мороси. — Штефан жестом предложил сбавить тон, отчего Хельге взбеленился сильнее. — Послушай, это правда важно. Спрашиваю не просто так. Расскажи мне побольше о том дне, если можешь. — Не могу! — рявкнул Хельге. Штефана его реакция обнадёжила: значит, не зажили ещё старые раны. Придётся их подковырнуть. Когда давишь на сердце, главное — не переборщить, чтобы не загноилось. Стало понятнее, почему Флок и Ида выбрали его для такой, на первый взгляд, непыльной работёнки. — Ещё раз спрашиваю: тебе что с того? — Никогда не хотел отомстить этому Звероподобному ублюдку? — Хельге притих. Штефан мог поклясться, что услышал хруст костяшек. — Я не видел всего этого дерьма. И сомневаюсь, что пережил бы Шиганшину, если б не слёг со сломанной рукой после Утгарда. Но я помогал убирать трупы. Знаешь, я обычно держусь, но тогда мне просто выть хотелось. Выть и молить Всевышнего хера, в которого я никогда не верил, о спасении. Разве мы заслужили такой расправы?.. — И нахрена ты мне это рассказываешь?! — резонно спросил Хельге, сорвавшись на крик. — Прошлое вспомнить решил — так ты не туда пришёл! Плачься подружкам своим, а меня изволь оставить в покое, пока я тебе не вмазал! — Ты хочешь отомстить? — Хочу, — признался он. — Но не могу. И меня это… раздражает. — Можешь. Соглашайся, ты бы нам очень пригодился. — Нам — это кому? — Реставраторам Элдиийской Империи. — Никогда не слышал… — Скоро о нас услышит весь остров, — заверил Штефан и, выдержав паузу, продолжил. — Как тебе политика Закклая и его пешек? Впечатляет? — Не то слово… — оскалился Хельге. Штефан удивлённо вскинул бровь: кто бы мог подумать, что под маской махрового интеллигента прячется простой, озлобленный на весь мир человек? — Пока они бездействуют, наших с концами перебьют… — в сердцах промолвил он. — Война — это не выход, нет… Но если она неизбежна, то по всем канонам стратегии следует бить первыми, так? Эти слюнтяи явно не понимают положения нашего острова! После Шиганшины я быстро прикинул: отсиживаться в надежде на чудо не получится. Но что я могу?! Всё ждал, пока они что-то предпримут… Отец ждал. А тут ещё добровольцы эти, падальщики недоделанные… Раздербанят нас, как скот, да похоронят под пулями — не по-человечески. И кто нам поможет? Все против нас — некому… — Мы собираемся пойти наперекор властям. Своими руками сотворим чудо и встанем за Родину, Хельге! Совсем скоро нас будет ещё больше — достаточно, чтобы свергнуть правительство, — и тогда мы сделаем свой ход. — Скажи, а… Тебе-то это зачем? Тебя разве такие проблемы волнуют? Зачем ему это?.. Так надо. Штефан понимал: Хельге, Ида и Флок отличались от него. Отличались тем, что умели рационально объяснить свою позицию, объяснить суть. Так надо. В его случае эмоции всегда были на шаг впереди логики. Штефан — не они, а они — не Штефан. Штефан не знал зачем и вряд ли смог бы здраво обосновать причину вступления в организацию. Скучно жилось? Так надо. «И всё же, Штефочка, ты бы нам очень пригодился!» Веселье. Секс. Девушки. Спокойная жизнь. Похвала. Мама. Любовь. Так надо. Поцелуи. Объятия. Море. Утро. Комплименты. Флирт. Пение. Это его судьба. На всё воля случая. Так надо. Просто было надо. — Так надо, — отчеканил Штефан. — Я с тобой согласен, Хельге, на все сто. Согласен с нашей идеологией — прям-таки с языка снял. И про добровольцев там, и про мир… Он не был согласен и не знал, как будет правильно. Вся эта болтовня о политике была подобна раскатам грома в дождливую погоду — громко, мешает и смысла не несёт. Хельге с ответом не спешил, уклонялся как мог. Расчётливый. — Просто интересно стало, чего это ты вдруг… Не каждый день с такими предложениями приходишь. — Хельге потёр переносицу. — Суть я уловил: вы собираетесь поднять бунт. Нельзя ли поподробнее? Под чьим предводительством? План действий, сроки, задачи? — Не-е-етушки, друг, попридержи коней! Такими сведениями на первой встрече не разбрасываются! — А когда разбрасываются? После третьего свидания и букета роз, что ли? — огрызался Хельге. — За тобой, белобрысый, я ухаживать не собираюсь — это к девчонкам. Говори сейчас, или я отказываюсь вступать! — Это у тебя шутки такие дурацкие? — У тебя не в разы смешнее. — Поухаживаешь за нашими предводителями, они расскажут. И девчонки будут, если вдруг тебя это волнует. — Штефан предусмотрительно умолчал о том, что никакими «девчонками» там пока и не пахло, не считая мартышки Хольцер, которую Хельге и как женщину-то вряд ли воспринимал. Но не расстраивать же человека с порога… Если его сердце и было занято, то поселилась в нём или кроткая Микаса или, к примеру, недотрога Эсмеральда. — Так что, вести тебя? Или передумал мстить? — Не передумал. Прошу прощения, это и правда было глупо — вот так сразу все карты на стол… Вам же сперва удостовериться в моих намерениях надо. Договаривайся о встрече — я освобожусь где-то после пяти, если будет удобно сегодня. И не волнует меня это, болван! — добавил он, погодя. — Про девчонок к слову пришлось. — А я что? Ничего… Тоже просто к слову.***
На первое полноценное собрание пришлось явиться получасом раньше: исполнительный Хельге опаздывать не любил. Штефану тоже довелось недолго исполнительным побыть: нужно ведь проводить новичка. Компанию Хельге и такого же пунктуального Флока назвать иначе как некомфортной язык бы не повернулся: до того угнетала. От нескончаемых вопросов Хельге и капающей с потолка воды портилось настроение. Выручило вторжение Иды и Рихарда — несвоевременное, шумное, но воистину спасительное. Лишних пяти минут наедине с Флоком и Хельге Штефан бы не выдержал — готов уж был на стену лезть. — Добрый вечер всем! — Д-добрый вечер!.. Хольцер была привычно бодра и весела, как, в целом, и её спутник: тот глупо улыбался и румянился. Мускулистое предплечье Ида по-свойски окольцевала, едва на нём не повиснув. Флок недовольно цокнул: — Опаздываете. — Хольцер, это твой новый телохранитель? — оживился Штефан. — Ну да! Надо же меня, такую хрупкую, кому-то защищать! — Ты-то хрупкая?.. Ну-ну. А я тогда не бабник. — Отвали, Штеф. Каждая девушка в душе беззащитна… — Рад приветствовать в наших рядах, Рихард, — кивнул Флок. «Говнюк. А меня, значит, не рад приветствовать был…» — Располагайся. Боюсь, присесть не предложу: сам видишь, какой раздрай. Помещения лучше не нашлось. Возможно, стоит притащить сюда что-нибудь поновее, только как-нибудь незаметно… Но сейчас важно не это. Ида? — М? Ах да… Собрание они вели вдвоём. Штефан поймал себя на мысли, что между Идой и Флоком можно было поставить знак равенства. Они были похожи. Нет, они были одинаковы: условно одинаковы, как две стороны одной медали. Говорили то же самое, оперировали едиными категориями и вместе приходили к общему знаменателю — разница была лишь в форме и акцентах. «Будущее Элдии зависит от того, насколько эффективно мы себя проявим». «Просим отнестись к основным задачам максимально серьёзно! От нашей работы зависит благополучие всей страны и, прежде всего, ваших семей». «Хотим ли мы и дальше бояться угрозы извне, ожидая собственной кончины? Сила Эрена Йегера — прямое доказательство того, что у нас есть шанс победить в этой войне». «Шкериться по углам, зная, что весь мир отчуждает наше право на жизнь — непозволительное безволие и трусость! Могут ли власть имущие решать судьбу народа вместо самого народа, отдавая нас на растерзание врагам?!» «Мы искренне верим: план Эрена — единственно верный план. Если Главнокомандующий не в силах урегулировать конфликт с Внешним миром, то нам ничего не остаётся, кроме как взять ситуацию под свой контроль. Без жертв не обойтись — либо мы, либо нас.» «Эрен Йегер — тот, кто подарит нам мирное небо над головой и уверенность в том, что завтра наступит. Если бы мы могли найти иное решение, более гуманное, то без раздумий предпочли бы его. Однако же нам придётся взять на душу грех. Ради себя, ради близких! Эрен явно знает больше, чем мы. Доверимся ему — будем жить!» Ранее Штефан ошибочно полагал, что между Идой и Флоком было мало сходств. Сейчас ему так не думалось. Хольцер толкала речи с генеральской суровостью — чётко и уверенно, с сосредоточенным прищуром. Флок щурился тоже, но говорил сравнительно эмоционально, вдохновенно. Одно из двух: либо Флок и впрямь бывал белым и пушистым — обычным человеком, а не вечно напыщенным вождём, — либо Ида являлась не такой уж безобидной и отзывчивой, какой хотела казаться. А впрочем, что-то в этом было. Штефан, далёкий от правых патриотических взглядов, и то проникся настроением их выступления. Флок и Ида однозначно были на своём месте — то подтверждали горящие глаза Рихарда и Хельге. Эта парочка слушала, затаив дыхание: они глотали каждое слово, каждый заложенный посыл и точно были готовы по первому же зову выполнить любой приказ командиров. Штефан, чего скрывать, и сам ощутил такой мощный прилив мотивации, какого хватило бы и на революцию, и на покорение горной вершины. Поначалу противился, а затем завлекло. «Нам предоставилась уникальная возможность сохранить в первозданном виде всё, что мы любим! Всё, что мы хотим спасти!» Наверное, неплохо будет пожить ещё? Хотя бы немногим дольше года… За речами последовали правила — неинтересные, занудные, но «чрезвычайно важные»: «Бумажные носители не хранить: большой риск. Твой список не в счёт, Штефан. Он нам пригодится». «Не палиться! Если захотите поговорить — проверьте территорию». «Сфера вашего влияния ограничена. Мы даём чёткие инструкции — вы соблюдаете без самовольства». «Народ — наш главный друг и союзник. Если вдруг вы в увале познакомитесь с полезным человеком нашего толка или если среди знакомых таковые есть — не стесняйтесь просить о помощи. Предварительно убедившись в их надёжности, естественно!» «Но сильно, конечно же, не распространяйтесь. Две революции всего за четыре года — это тяжело. В первую очередь для обычных людей, пусть сейчас и совсем иной случай». Штефан всё слушал, и его ни на минуту не отпускало чувство того, что он стал значимой фигурой в чьей-то большой игре. Стал частью чего-то великого, о чём обязательно напишут песню или сложат стихи. Хотелось ли ему этого? Хотелось очень! Возможно, хотелось даже больше, чем весь день напролёт лежать на пышных грудях Валентины и сочинять куплеты, мечтая о дальних мирах. Следовало ли поставить перед собою цель добиться признания?.. Ему, кажется, подходит. — Ребята, я немного про бумаги не понял… — виновато почесал репу Рихард. — Совсем ничего нельзя писать, что ль? — Нет, Рихард, — снисходительно улыбнулась Ида. — Про организацию — ничего. А если понадобится написать, то лучше носить строго при себе — прямо в нагрудный кармашек куда-нибудь спрятать! — Так, давай-ка без «если», — на удивление спокойно, не надменным тоном возразил ей Флок. — Нет, Рихард, нельзя. Просто нельзя. — Что-то я запутался совсем… — Не переживайте, я за ним присмотрю, — заверил Хельге, и у командиров от сердца отлегло — облегчённо выдохнули. — Тебе всё равно особо писать не придётся, так что выброси из головы. Я потом всё подробнее объясню, хорошо? Тс-с. Штефан усмехнулся. Любопытные они всё-таки личности. Так бы и не узнал никогда, если бы не согласился вступить…