***
Перед глазами плыло что-то вязкое и густое. На склерах слезы стали как желе — сцепились в комки и не давали распахнуть глаза. Нежное веко было сухим, потрескавшимся, а ресницы на нем слиплись от пота на лице. Его бил жар. Как молот он падал в судорогах на голову и трескал ее на части как орешки на камне. Пришлось рукой тянутся к лицу, чтобы размыкательными движениям приоткрыть зрачок. Тогда перед ним был высокий каменный потолок цвета меловых гор. В нем виднелась маленькая трещина, которая тянулась через всю поверхность выше, переходя на стены — там же на пол. Как ограничительная линия, которой очертили его — маленького чертенка от других. Как же привычно, как же противно. Он делает усилие чтобы на дрожащих руках подняться, немного придвинуться плотнее к стене и прижаться к ней. Пятерней машет у себя перед глазами, гонит мушек и растерянно воззрился взглядом на стену напротив. Нарисованная фреска, очень старая, стертая, на которой был лик святого. Преисполненного, что скромно улыбался, бросал взгляд вниз на поверхность озера, что сейчас кажется плохо прорисованным зеркалом. Вся синяя краска осыпалась, а белые одежды юрода стали желтыми от проступившего грибка. Он в келье. Совершенно точно. Даже маленького окошка не было, как в темнице, да только тут ощущался не запах сырости и плесени, а ладан. Такой едкий, пускал ленты дыма из кадило. За последнее время он редко дышал полной грудью, даже сейчас полностью не получилось — приступ кашля разорвался как пороховая бочка внутри лёгких. Но сейчас он на миллисекунды ощутил дном легких этот приятный аромат. Впервые он чуял не запах земли, затхлости или дыма, а нечто другое. Такое далекое и пленительное, что чувствовал он очень редко. Его выгоняли из мест, где обычно так пахло, а сейчас он лежал в подобном месте как у себя дома. Которого к слову, у него никогда и не было. Успел забыть про ногу, когда машинально сначала спустил здоровую, а следом за ней больную. Чередом уперся на обе и чуть не упал вперед на половицы. В глазах потемнело и он успевает схватиться о тумбу рядом. — Ты очнулся? — к нему в комнату заходит тот мужчина. У него голос такой слабый, поникший, старческий. От него веяло смертью, но это нисколько не напрягало, а даже несколько успокаивало. — Зачем же ты в дождь бежал через погост? — Выгнали меня, вот и бежал. — недоверие встало комом в горле. Он садится обратно на кровать, которая громко скрипнула под весом его тела. Комната была полностью темной, за исключением маленькой, почти сгоревшей полностью свечи на лампаде, отчего свет от крупного факела в руках человека был почти ослепителен. Искры от его конца взлетали и парили в воздухе, кружась подобно снегу в пору позднего ноября. — Дождь был, не видно куда падал. — как удобно, ведь тогда он захлебывался не только в гневе, но и в горючих слезах. Они градом сыпались с щек, падали на землю и плавили её, а на травинках оставляли черные пятна копоти. — Дитя, как твои родители могли так поступить? — старец подходит ближе, присаживаясь рядом с ним. Он чертыхается, по привычке, но берет себя в руки. — Не иначе расстроил матушку, или батюшку разгневал? — Нет у меня никого, — слишком отчаянно, обиженно. Голос дрогнул на последнем слове, а внутри что-то тяжелое упало вниз. Голова резко закружилась. — а эти… Они прогнали! — назвать этих людей родственниками, или тем более дядей, тетей, язык не повернется в этой жизни. От слов мальчика у мужчины глаза округлились. Свеча на горестных словах маленького Хуа Чэна дернулась, словно от потустороннего присутствия. По комнате из-под двери пошёл сквозняк, стоило тишине загустеть в помещении. — Оставайся тогда здесь, милок. — тот тянет худосочную руку к отросшим волосам мальчика, чтобы потрепать его. Уж было почти коснулся, но тот как осиновый лист дернулся и отпрянул в сторону. Не осознанно, хотя ему стало стыдно в глубине души. — Эх-хе, тогда сиди пока, спи. — затем мужчина встал и направился к двери, что была не закрыта до конца. Из щели между ней и стены сочилась почти алая линия света, которая падала частично на ноги Хуа Чэну. Нежный флёр оплетал щиколотку и растворялся градиентом на бедре. Стало резко некомфортно от наготы ног, поэтому он снова надвинул на ноги простынь. Тем временем мужчина, облаченный во все белое, последний раз взглянул через плечо на него и оставил новую свечу в углу на полке. Теперь старая фреска хорошо освещалась. Стало лучше видно сколы, а также лицо человека на ней. Почти обезличенный мученик с ореолом солнца вокруг, который держал в руках букеты миндаля, окруженного зелёным самшитом и его бежевыми цветами. На уголках губ была мягкая улыбка, а глаза закрыты. На самом деле довольно красиво, даже невежественный вкус мальчика, что рос в грязи и сене, сейчас с упоением рассматривал роспись.***
Его вылечили за пару дней. Обошлось без перелома, хотя растяжение было довольно серьёзным. Также из-за торчащего в яме корня на ноге расцвела рана — она была сквозная и проходила под кожей. Не глубокая, но очень болезненная и неприятная. От спирта и скипидара она жгла, тысячи игл проходили через неё вместе с потоками воздуха и каплями средств. Стало легче когда место замотали льняной тканью. Было страшно смотреть на эти порванные куски кожи, но в дальнейшем они зажили образуя вокруг себя шрам. Но даже он со временем стал незаметным. Все тело покрытое гематомами, за время проведенное в покое стало белеть и здороветь, с белков упала краснота, обнажая ясные глаза. За исключением одного — тоже яркого и светлого, но цвета светлого, карего. Радужка была почти прозрачной, отчего сосуды пульсирующие в ней были видны как никогда хорошо. Древесный цвет смешался с кровью алой и давал удивительный бордовый, как кожа заживо сгоревшего человека. Завораживало и пугало, особенно в компоновке с угольными волосами, дурным характером и причитаний ясновидящих ведьм в его сторону. Поэтому его невзлюбили, шпыняли сверстники, затем отроки, потом даже взрослые, хмельные мужа обзывали чертом, после чего либо проклинали, либо орали в спиртном бреду, уносясь от него. Кроме родителей, особенно матери. Вот она его лелеяла, называла особенным, самым лучшим. Отец хоть и был несколько холоден в сравнении с матерью, тоже любил его. Было стыдно, что он почти забыл как те выглядели при жизни, помнил лишь силуэты и пятна. Подобно слепому, что не видит тонких линий и мелких деталей, которые есть у всех людей в разном количестве. Сейчас же оставалось додумывать и представлять, фантазировать как он встретит их вновь и побежит в объятия. — Будешь работать у нас, кормить, поить будем, на ночлег оставлять. — слова, которые стали счастливым билетиком для него. Его приютили, снова. Надолго ли — оставалось загадкой. В лучшем случае он мог рассчитывать на года два, хотя даже это были космические цифры для него. Повезет если не выдворят в первые недели. Но прошла неделя, вторая, а он до сих пор здесь. Конечно отношение было холодным почти ото всех — друзей он здесь не завел, даже хороших знакомых. Все были равны перед ним. Никто не проклинал за глаза — отчасти потому, что он прятал алое око за челкой, а когда одна из сестер милосердия заметила его, прикрывающего глаз, предложила белую пеньковую повязку, которую он охотно принял и от души благодарил, на что женщина скромно улыбалась. Но после перешептывания стали громче — слова беспокойства от старших и любопытные упреки от других детей летели в его сторону. Повязка выделялась на его фоне, почти светилась на лице своей чистотой и привлекала внимание, так и просилась быть сорванной со скрываемого глаза. Поскольку это злило и возвращало в недалекое прошлое, ему пришлось своровать немного дёгтя, а впоследствии торфа — чтоб уж наверняка, но вычернить белизну ткани. Он обильно промачивал ее в смеси и долго сушил. Получилось приемлемо, хоть по началу и мазало щеки с ушами. Если вспомнить, его даже выделяли. Было приятно, когда старшие дьяки хвалили, давали свои молитвы богов на него, хотя на это было плевать. Не верил он в богов, никогда. Для него это эфемерность, то чего никогда не было и не будет. То, что никогда не даст плодородия или богатства, никогда не принесёт счастья — лишь горе. Отчасти из-за них к Хуа Чэну было плохое отношение. Его считали антиподом божественности, что выражалась в его глазе. А далее лилось в характер желчью, никак из глаза, а не жестокого обращения! Иронично, теперь он живет при одном таком храме, построенного в честь какого-то князя этих земель, что вознёсся «не так давно». Ага, как же. Но скептицизм нивелировался нормальным, человеческим отношением, что было главным. Поэтому — плевать, плевать что окружает его, плевать куда уходят его силы — на пашне или на мельнице, где он вертит жернова, плевать на всё когда над головой не бесконечное, темное небо, а вполне себе крыша. С которой пусть и сыпется мел во время грозы, но и они не извечны в этих краях, чтобы жаловаться. Так проходил день за днем, неделя за неделей. Пошел третий месяц, когда он поймал себя с поличным. Тогда Хуа Чэн самовольно решил зажечь свечу на подсвечнике. Он ставил её в круглое углубление без задних мыслей, просто от сердца. Что насторожило еще больше. Тогда же в нем посеялось зерно сомнения в своих убеждениях. Головой он понимал, стоит благодарить того мужчину или на худой конец подростка, что подобрал его из ямы. Но не богов. Не бога, в пределах чьей святыни жил он. Вопрос нравственности Хуа Чэн опускает, когда слышит знакомый голос инокини, что сейчас зовёт его. Уже ночью перед сном он задумается об этом снова. На пару милых мгновений, пока не вырубился. Ненадолго, ведь грезы из обычного, блеклого черно-белого сна перетекли в кошмар ядовитых цветов красного. Холодные виски от студёного пота стали обыденностью в этих обстоятельствах, а бессонница после кошмара пришлась в новинку. Он долго ворочался, злобно шипел про себя, пока в конце концов не откинул одеяло в ноги. Слишком долго он лежит вот так, в тупую рассматривая потолок. Медленно встав, мальчик решил выйти на улицу. Начнёт свои обязанности чуть раньше, на рассвете, что по ощущениям должен быть через час, а пока пойдет прогуляться. Свой путь он начал с алтаря — зачем-то решил зайти туда. Возможно от любопытства как может выглядеть храм в ином времени суток, когда все спят и активны лишь бесы. Внезапно, собираясь ступить от алтаря вниз в среднюю часть ему послышались шаги на входе. Он занервничал и спрятался за стенкой отделяющую иконы от престола. Боялся, если это батюшка его начнут ругать, если не розгами стегать. Не мог Хуа Чэн знать, что будет ему когда хоть кто обнаружит его в это время суток. Некто уже подходит к алтарю, к месту где обычно зажжен огонь. Сейчас там пустота, окруженная копотью. Не долго, ведь незнакомец подносит лишь пару пальцев и в моменте там возгорелось пламя. Сначала оно было синим, переливчатым, затем при тихом шепоте оно стало привычно рыжим. Хуа Чэн вскидывает брови от удивления и неверия. Он вспоминает те моменты, когда слышал от других послушников слухи, мол, огонь в центральной лампаде священен и сам собою загорается на утро, а после затухает к ночи. Да, загорается, но не сам собой, а от чьих то рук. Рук, в чьих он не видит свечи или чего-то другого. Так словно пламя появилось сразу после щелчка, как от огниво. Этого человека он не знал, видел впервые. Не видно было полностью, ведь половина лица была прикрыта капюшоном и волосами, но никто так не ходил. Он пытался разглядеть хоть что-то, но не успел. В его сторону оборачиваются, а тот со своей реакцией успел завернуть голову обратно за колонну и вжаться в неё. Улавливается в воздухе смешок, от которого на руках выступили мурашки. Его заметили, очевидно, но не решают заглянуть в его укрытие. Юноша, зажёгший свет отвернулся обратно и продолжил читать полушепотом молитву, чем и воспользовался Хуа Чэн — поймал момент и быстро прошмыгнул к боковому притвору, через который он и вошёл внутрь. Только на улице напряжение упало с него. Быть может ничего не случится с ним и никто не узнает что там был он. Темнота в зале была хоть глаз выколи, особенно в той тени где он прятался, пока незнакомец стоял в свете луны и что-то бормотал себе под нос. Мальчик рассматривает сад в трёх шестах от него, примечает высокое дерево на которое залазил неоднократно. Бежит к нему и запрыгивает на ветки, таится в листве и выжидает. Смотрит на вход и ждёт когда этот загадочный юноша выйдет из храма. И он дожидается, не прошло десяти минут как тяжёлые двери распахиваются и закрываются с тихим стуком. По земле слышит шаги, глушимые шелестом листвы. Человек откинул капюшон и теперь он видит чужие длинные волосы, никак и ничем не заплетенные. Пряди не так сильно теперь закрывают лицо, но с такого расстояния невозможно хорошо рассмотреть черты юноши. Он неспешно уходит противоположной стороной от Хуа Чэна, скрываясь за деревьями. Последний быстро спрыгивает и бежит в ту сторону, но уже никого не увидел.***
— Что за слухи? — впервые сам он подходит к компании молодых девиц, чтобы разузнать о случаях. Те удивляются, когда видят обычно нелюдимого, вздорного мальчишку десяти лет перед собой. — Какие слухи? — тонко спрашивает одна из них, когда понимает, что их секретные запретные разговорчики слышны всем в округе. — Мы ничего не обсуждаем, ступай. — добавляет другая, тут же затыкая подругу. — Мне кажется я этой ночью кого-то видел. — Хуа Чэн долго думал, как правильнее сказать и решил сказать правду, чтобы впоследствии переврать. — Я сегодня раньше рассвета встал… у дверей кого-то видел. — Так-то видно кто-то из наших, сам подумай. — сказала одна из них. — Причем тут мы и наши «слухи»? — Это не из наших, я всех в лицо знаю. — грозно утверждает он. Спорить с ними не хочется. Дайте сил достоять рядом с ними, что уж говорит о дальнейших препирательствах. — Расскажите, какая разница, мне интересно! — те переглянулись и решают рассказать слухи, что ходят все года в храмах этого божества. То что Хуа Чэн узнал удивительно и красиво, интересная байка, в которую он верит. Поверил, ведь видел этого духа. Дух, что одним щелчком зажигал лампаду, а след его простыл, спустя немного времени как тот вышел за стены храма. Невиданный никогда интерес зажегся внутри и разгорелся под вечер только сильнее. Отчего даже заснуть не получалось. Он снова вышел глубокой ночью и присел на лавочку возле входа. Долго рассматривал небо, пока ждал этого «человека». Надеялся повстречать этого незнакомца вновь и расспросить кто он. Но вот незадача — мальчик уснул. Недосып прошлой ночью ложился слоем на и так уставшего Хуа Чэна, наповал срубая его тут же. Он пробуждается ото сна, в котором чувствовал чужое прикосновение к макушке, и слышит первые крики петухов, такие пронзительные, не заглушаемые никакими стенами. Тело было скручено в клубок — он успел сползти со спинки скамейки и уснул прям так. Удачно что проснулся рано, так бы обязательно кто-то увидел и начал бы третировать. Чего очень не хотелось, поэтому он поспешил к себе в келью. Находясь уже в ней четко решил выспаться в обеденный перерыв, возможно профилонив полдня в сенях далее. Всё, чтобы выспаться и дождаться явления этой божественной сущности вновь. На этот раз точно.***
Долго бродил он вдоль и поперек пересекая поля, сады, проходил мимо изб и рассматривал их. Пытался не уснуть и у него это получалось. По привычке тянуло в сон, но спустя пару часов борьбы он привыкнул к ощущению и стало легче. Появилась энергия, ноги перебирать стало легче и с большим энтузиазмом он продолжил обходить округу. Не отходил слишком далеко, чтобы в случае чего, прибежать ветром к месту и застать врасплох. Так думал он, но когда время пришло, а двери храма распахнулись он резко стушевался. Продолжил медленно подходить, хотя думал уже развернуться и убежать. Страх почему-то поселился внутри и пускал корни, что выходили за его тело и цеплялись в землю. Они тормозили его слишком сильно. — Эй! — крикнул он. Голос в отличие от ног еще мог контролировать. — Кто вы? — юноша обернулся и взглянул на мальчика. У Хуа Чэна что-то дернулось от его глаз — они были медовыми, такими теплыми и несмотря на мрак вокруг блестели, почти светились в темноте. — Я? — тот как-то нелепо лыбится, явно не меньше взволнованный. Видимо его никто ранее не ловил вот так, соответственно и оправдываться не приходилось. — П-помолиться ходил. — неловко отзывается он. На вопрос при этом не отвечает, что злит мальчика. Враки да и только! — Неправда! Я видел как вы огонь из рук пускали! — он осекся и тут же зажал себе рот ладошками. Проболтался, и так сразу! — Так это был ты? — человек перед ним улыбнулся, самым теплым и добрым образом. Пусть он и хихикал, вероятно над Хуа Чэном, было это абсолютно беззлобно. Ему к слову пришлось несладко: щеки покрыл румянец, а сам он отвернулся. Всё же его заметили, так еще и запомнили. — Я не специально… — еле слышно бормочет мальчик. Ему не свойственен такой стеснительный тон — не перед кем стеснятся, обычно. — Всё хорошо. — ласково отзывается юноша. Он немного сгибает спину, а плечи наклонил вперед. Тем самым сравнял их разницу в росте. — Так почему же ты не спишь? — Я уже спал, днём. — честно признается он, возвращая глаза на фигуру человека перед ним. Теперь же можно рассмотреть лицо незнакомца лучше — ровный нос, русые пряди и глаза как янтарь. В которых тот застрял, как насекомое попавшее под потоки смолы. Она успела застыть, как и сам Хуа Чэн перед ним. Юноша хмыкает на это. Затем подносит руку к его лицу и… Щёлкает по носу, тем самым выводят мальчика из транса. Хуа Чэн сразу отстраняется и кладет руку на кончик носа. Непонимающе смотрит снова, а тот успел распрямиться. Теперь глаза упирались в чужую грудь, а не в прекрасное лицо. — Мне пора идти. — говорит над ним человек и обходя Хуа Чэна ступает по порожку. Ступень за ступенью, постепенно спускаясь. Мальчик вздрагивает и почти падая бежит за ним. Кричит ему что-то и он оборачивается — Кто вы? — не унимается он. — Вы же не простой верующий. — Верно, я не простой верующий. — кратко отзывается тот, смотря на бегущего к нему юнца. — Но важно ли другое? Не хочешь спросить вещей насущней? Он вскидывает бровь и непонимающе смотрит. Что может быть насущнее вопроса кто он? Разве другое может быть важнее? Или есть что скрывать? Последнему он хмурится, но ничего поделать не мог. Разве что спросить: — Зачем вы ходите в наш храм? Зачем зажигаете свечи, кто-то другой не может этого делать? — вышло на вопрос больше, чем он хотел. Хотя это неважно, ведь на них некто уже начал отвечать. — Я хожу во все храмы и везде зажигаю огни. — юноша начинает ведать. Он продолжает идти, хотя шаг замедлил, чтобы мальчик смог его нагонять. — Моя обязанность. — Как можно за ночь всё везде пройти, это же невозможно! — Кто сказал? — тот смотрит на него непонимающе. Видимо, такой ответ мальчика не устроил. — Я и не такое могу. — незнакомец ловит себя на гордыни, поэтому тут же спешит исправить осечку. — Могу, но не всё хорошо. — Понятно. — всё на что хватило Хуа Чэна. Он раздумывает над всем тем, что сказали ему. Картина в голове со скрипом, но складывалась. Он умный мальчик, потому решает спросить еще кое-что. — Так зачем же вы огонь разводите? Не легче ли от свечи поджечь? — Это не так сложно, — заводит руку за голову старший, разминает шею и раздумывает над чем-то. — да, пожалуй. — хмыкает он когда осознал ту околесицу, что вещает смертному. — Этот огонь особенный, любая молитва сказанная при нем, доносится до Наследного Князя. Наследный князь… Да, Хуа Чэн вспоминает. Именно так и называют божество, в храме при котором он живет. Но это не полный титул, насколько он знал. — То есть, если я попрошу, бог услышит меня? — надежда так и сквозит в юном голоске, который стал немного осипшим. Сердце незнакомца защемилось от этого и он чуть было не схватился за грудь. — Да, я… Он! он обязательно услышит. — брякнул неразборчиво он, а следом чтобы разбавить создавшуюся тишину хлопая глазками вопрошает. — Что будешь просить? — Не знаю. — спустя минуту размышлений отвечает. Это истина, чего еще просить ему у бога? У бога, что прямо сейчас стоит перед ним? Хотя он не уверен, но статуи божества, которого он видел, были сильно похожи на человека, что сейчас перед ним. С одним отличием: сейчас перед ним не белоснежное изваяние, от и до, а некто живой. Если прислушаться, он услышит даже сердцебиение, а если приглядеться — заметит дыхание. — А вы бог? — все же спросил напрямую Хуа Чэн. Искрение любопытство пестрилось в глазах. Юноша перед ним изумился и как-то нервно взглянул. Мальчик видит то замешательство, что он вызвал своими словами. Тут же захотелось извиниться, но стоило моргнуть как перед ним никого уже не было. Лишь странная, почти прозрачная дымка со стойким ароматом чего-то благородного. Позади мальчика начала белеть полоса рассвета, а значит прошло уже достаточно времени. Пора возвращаться обратно, хотя хотелось побродить между деревьев и поискать бога, с которым он сегодня познакомился.***
— Та-ак, можете уточнить? — спрашивает Се Лянь у Ши Цинсюань. Та успела потащить его с собою по улице, громко представляясь, поэтому узнал её имя не по своей инициативе. — В плане, где он может быть? — Одному черту известно! — выплевывает та. — Слишком же он юн, глаза ярость застелет и всё, пиши — пропало. — излишне обреченно, даже театрально та вздыхает. Словно мать, что потеряла блудного сына. «Вполне возможно» — смеясь, думает наследный князь. Женщина резко встрепенулась чему-то. Поднесла пальцы к виску как при мигрени и зажмурила глаза. Се Лянь успел забеспокоиться, но всё зря. Та озарилась тут же, собираясь дернуть за рукав юноши, потащив его за собой. — Он в северной части! Пойдемте же скорее.! — она остановилась на полуслове и повернулась к Се Ляню, неловко спрашивая его. — Вы знаете, это в какую сторону? По правде он плохо ориентируется в граде, сам в нём только пару дней, от силы. Помнил лишь те маршруты, по которым его водит Саньлан — не больше, не меньше. Остальное для него было одним огромным белым пятном на воображаемой карте. Так что… Приключение, вернее поиски, но таковым он это не мог воспринимать, немного затянулось. В основном тот ориентировался по солнцу — направление к которому оно там спешило склониться было западом, потому он вёл даму за собою правее. Она шла позади него и смотрела по сторонам, немного нервно. Периодически подносила руку к вискам и что-то про себя шептала — было видно по ее динамичной мимике. Выглядело забавно, а со стороны смертных откровенно… Своеобразно? Они могли гадать на ее кончающиеся нервы или даже душевные болезни. Но Се Лянь всё сам понял, ведь раньше подобным занимался и он. Не в плане побегушек по царству мертвых (по крайней мере не с целью поисков), а этот жест. Сеть духовного общения — очень удобная вещь, которой пользуются все божества без исключения. И Се Лянь так может, точнее мог. Сейчас у него нет духовных сил вообще, даже капли не найдется на такие простые заклинания. Как бы он не пытался, но накопить силы он больше не может — всё из-за канги, которая начинала болезненно сжиматься. Через неё все накопленное вытекало, как кровь из порезанного горла. Несчетные попытки ушли на снятие чар, но ничего не выходило. Она как была — клеймо, так и осталась. — А где ваша спутница? — интересуется Се Лянь между делом, пока рассматривает два пути — на право, налево, прикидывает какой из них куда приведёт. Знать наверняка он не мог, но предположить вполне. — Возможно она его уже нашла? Ну, того кого вы ищете. — О, Мин И? — теперь имя загадочной женщины в чёрном он тоже разузнал. — Она не нашла, а ищет или нет — незнаю. — Ши Цинсюань так точно это говорит, словно виделась с ней минуту назад. «Возможно по сети духовного общения она переговаривала с ней и вероятно северная часть города — ее наводка. Но вот вопрос: раз Мин И раздает информацию, не легче ли самой найти того юношу?» — Не могли бы вы выбрать дорогу по которой мы пойдем? — обернулся к ней Се Лянь когда окончательно засомневался. Выбрать одно из двух кажется легким, но оттого выбор ещё сложнее. Вероятности одинаковы, а последствия самые разные. Будет неловко завести в тупик или того хуже сделать круг, что очень обыденно для него. — Разве вам не виднее? — та поднимает бровь и косится на него с подозрением. — По правде, я не знаком с городом так хорошо, как хотелось бы. — он отвёл взгляд на развязку чтобы ещё раз рассмотреть направления. — А эту часть города знаю не так хорошо. Выберите вы, удача никогда не сопутствует мне. — Тогда по воле моей, — девушка приложила пару пальцев к подбородку в жесте. Она проходит вперед и наугад кидает руку к правой дороге. — туда. — Се Лянь кивает и идёт за ней. Некоторое время они провели в тишине. Молчать рядом оказалось вполне комфортно, на удивление наследного князя. Обычно рядом с такими людьми молчание как пытка. Но с Цинсюань всё иначе. Она об этом тоже не волновалась и вела себя спокойно, настолько, насколько позволяла ситуация. Изредка кидала целенаправленный взгляд на него и отворачивалась. Подозрительно когда спустя пару минут та снова связалась с кем-то по сети. Когда та собиралась отнимать пальцы от виска, в последний момент удержала их и усмехнулась. Решив что-то добавить на прощание — Позвольте узнать, кто же вы? — резко обращается к Се Ляню Цинсюань. — Только не говорите что человек и не смейте врать что нечисть. Я чувствую в вас что-то! А он так и смолк, как рыба. Смотрит далеко за это место, рассматривает купола за головой повелительницы ветров, что так же внезапно остановилась. Он пересчитывает их число и сравнивает с тем что видел раньше. Угол обзора немного другой чем в прошлый раз и свет солнца сейчас отливает их золотым светом, а не бражным, как тогда ночью. Добавился новый, блестящий. Его купол выполнен в таком гротескном, немного выбивающимся стиле. Когда только успели, или это у Се Ляня он — такой выделяющийся, выбился из памяти? — Когда то давно, я был при дворе Цзюнь У. — скрывать это бессмысленно, а врать еще хуже. Что будет, узнай божественный пантеон, как некто — бывший бог войны, скитается по миру. И то что в призрачном городе он — ещё хуже. — Невероятно! — пищит Ши Цинсюань, зажимая себе рот рукой. Даже с усилием с её стороны, вскрик удивления вышел излишне громким, на что прохожие оборачивались. — Ох, а я ведь был прав! — Прав? — Се Лянь давится воздухом, широко распахнув глаза.