Две константы среди бесконечности переменных

Декабрь 1943 // январь 1944 *** Утро. Раннее. Холодное: в низкое окошко видно, что стебельки травы во дворике обросли седым инеем. Свет же для такой погоды, времени суток и времени года непривычно яркий. В Нью-Йорке-то, пожалуй, хмурые тучи стояли бы над самыми вершинами небоскрёбов, вбирали шпили в свои косматые брюха. А здесь, в Британии — вопреки всему, что твердят об английской погоде, — студёно и ясно. Стив, в накинутой на плечи шерстяной куртке, втиснулся за слишком маленький для него дощатый стол на крошечной коттеджной кухоньке. Подпирает чуть ноющий висок кулаком, в другой руке карандаш, на столе перед ним, несмотря на рань, уже куча бумаг. Отряд позавчера ночью вернулся со своей первой вылазки против «Гидры». Позавчера днём ещё они семеро были по ту сторону фронта — бикфордовы шнуры и взрывчатка, тяжесть автоматов и подсумков с патронами, выстрелы и взрывы... Сегодня — за сотни миль от поля боя, в сонной тишине графства Эссекс. (Тишина относительная, конечно, вражеские бомбардировщики могут залететь и сюда, но разве же можно сравнивать то и это?!) Командование СНР бы, конечно, опять загнало бойцов в свою подземную штаб-квартиру в Лондоне, но те притащили с собой несколько новых образчиков вооружения. Испытания будут здесь, на закрытой территории, на громадном участке земли, выкупленном правительством Его Величества прямо вместе с крошечной фермерской деревушкой. Коммандос устроили попарно в оставленных хозяевами домиках, кукольных просто, непонятно даже, как тут людям-то жилось: в каждом только и есть что одна комнатёнка да кухонька, плюс ещё какие-нибудь служебные постройки во дворе. В этом коттеджике досталось расквартироваться Капитану с сержантом. Стив сидит за столом, быстро вписывает нужные данные в линованные строчки печатных форм. Ничего в этом месте не похоже на дом, на Бруклин: ни дворик за маленькими оконцами в частом переплёте, ни внутренняя обстановка — штукатуренные каменные стены, грубоватая мебель, какие-то дурацкие расписные фаянсовые тарелки на открытой полке... Ни то, чем Роджерс с Барнсом сейчас заняты. Да что делать с глупостью внутренних чувств, которые твердят Стиву, будто в этом месте почти, ну вот почти совсем как дома? Стив может сказать, в чём причина. Хоть и не поднимает глаз от занудливых дотошных отчётов. Или как раз оттого, что не поднимает глаз и окружающее входит в него не через зрение, а через обоняние, осязание, слух. Ощущения: чуть сыроватая прохладца, касающаяся щёк и плеч. Запахи: растопочного угля и грызущего уголь пламени, раскалённых чугунных конфорок, скверного растительного масла. Звуки: звяканье крышки о край сковороды, шипение того же масла, явно разбавленного водой, тихое, нудное гудение греющегося чайника. Такое вытягивает из омутов памяти, во-первых, детство, раннее-прераннее, почти лишённое сколько-то внятных образов, во-вторых, самый скверный и нищий период в юности. Денег не хватало вообще, так что съёмные квартиры отличались вот всем этим — сыростью, недостаточным отоплением, древней чугунной угольной печью вместо нормальной газовой. Ассоциации с первым временем: мама. Ассоциация со вторым временем: Баки. Лёгкое движение по ту сторону стола заставляет Стива автоматически вскинуть глаза — фронт, где он пробыл всего ничего, уже тем не менее въелся в него, вбил в сознание и даже глубже, что любое шевеление, и вблизи, и вдали, может значить опасность. Но нервы и мышцы напрягаются меньше чем на удар сердца, потом сразу расслабляются. Растекаются. Потому что — Баки. Это он прошёл перед Стивом, от печки к шкафу у противоположной стены. Баки. Стив забывает об отчёте и смотрит. Баки — растрёпанный слегка, одетый только наполовину: тёмно-оливковые форменные брюки заправлены в ботинки с расхлёстанными шнурками, на торсе одна зелёная армейская майка с узкими лямками. Отчего-то не холодно ему, или просто лень было натягивать китель. Вот такой же он ходил по кухне в Бруклине, в похожие ранние часы перед работой. Только майка была белой, а не хаки. И на шее не поблескивала цепочка от армейских жетонов. Нет. Всё-таки и сам он тоже был чуть другой. Никогда на нём не копилось ни унции лишнего жирка, всё сплошные мускулы, которым втайне отчаянно завидовал Стив. Но теперь он жилистый, сухой, не просто мускулистый. Истощённости после плена больше нет... только и прежняя картинная сглаженность линий, как у работы античного скульптора, исчезла с концами. Вот что изменилось: Баки-бруклинец выглядел каким-то плавно-перетекающим, чуть вальяжным, как лоснящийся, балованный породистый кот, чемпион выставок и гордость хозяев. Теперь от вальяжности не осталось и помина. Теперь это нервная пружинистая сила: кот уличный, крысолов, настороженный, прижавший уши, готовый вмиг выпустить когти и зубы. И всё равно это Баки. Баки, которого Стив почти потерял и снова нашёл. Баки, с которым они опять вместе. Как всегда, сколько Стив помнит его и себя. Когда Баки рядом, любое чужое место становится домом. Когда Баки вот так, на глазах, на расстоянии вытянутой руки, это значит — всё нормально. Всё как надо. Тогда, выходит, всё правильно и хорошо. Даже если такая уверенность противоречит всем обстоятельствам вокруг. *** Баки, проходя мимо, искоса смотрит на изученную до последнего волоска чёлку, косо спадающую на высокий лоб. На золотисто-русую макушку. На густые брови, на пушистые ресницы опущенных к бумагам глаз. Это всё он знает. Он не знал раньше, до месячной давности событий, этой крепкой широкой челюсти. Увитой жилами шеи, переходящей в тяжи квадратных плеч. Громадной фигуры, налитой нечеловеческими, по факту, здоровьем и мощью. Что перед ним Роджерс, Баки понимает, да. Умом. Головой. Начал уже принимать как должное, что теперь всё вот так. Не дёргается при дружеском оклике незнакомого здоровяка, перестал, когда хочет отыскать взглядом Стиви, непроизвольно шарить глазами на уровне своего плеча. Он привыкает, вот уже месяц. Только всё же временами никак не может понять до конца: вспоминать ли ему прежнего, донельзя знакомого Стива, или относиться к Роджерсу-Капитану, как относился бы к вновь представленному члену отряда, узнавать его-нового с нуля. ...Вчера, после прилёта из-за линии фронта, был бесконечный день, никто из семерых Коммандос не присел и на секунду. Все что-то таскали, передавали, отчитывались, устно и письменно, суматошились хуже муравьёв у разворошённой кладки... Когда их посадили наконец в пару тентованных «Бедфордов», ноги уже не держали, а смысл слов Филлипса, что по прибытии к месту дислокации группе предоставляется суточный отдых, уже не воспринимался мозгами. Просто набор каких-то слов, которые нужно запомнить и принять к сведению. Дошло, когда в коттеджах оказалась горячая вода. Сменная одежда. Кровати с чистыми простынями. Сон без необходимости среди ночи встать в караул. Баки не смог перестроиться под такую роскошь. Проснулся при первых проблесках рассвета, долго лежал с полуприкрытыми глазами. С другой кровати, у стены напротив, доносилось ставшее за время рейда знакомым, но всё ещё непривычное посапывание Капитана. Дыхание Стиви Роджерса Баки знал в каждом обертоне: сколько раз прислушивался, ловя самые-самые первые признаки начинающегося приступа астмы! Капитан Америка с его широченной грудью, беспорочными усовершенствованными лёгкими дышал совсем по-другому. Ладно. Баки почти уже приучился к этим новым звукам. Он встал наконец, подхватил ботинки и часть верхней одежды, натянул за дверью, накинул забытый хозяевами поношенный тёплый плащ и беззвучно вышел во дворик коттеджа: курить. Прислонился к ребру каменного косяка, пыхал сигаретой, по накрепко въевшейся привычке прикрывая огонёк ладонью, и смотрел на розоватый отсвет вдоль края неба, всё дальше прогоняющий сизую темноту. То ли уют старого плаща, то ли разогретый табачный дым, то ли что-то в сознании словно распрямляло его изнутри. Что сказать: прошедший месяц был каким-то совершенным калейдоскопом, бешеным канканом. Стив, вломившийся в пыточную-лабораторию, Стиви — громадина, одними пальцами вырывающий пряжки ремней из креплений стального стола, — казался игрой полупомрачённого, жаждущего освобождения от мук рассудка. Прыжок Стиви через наполненную огнём бездну на заводе выглядел то ли бредовым сном, то ли экстраординарным выбросом сил, вроде тех, о которых пишут в «Потрясающих историях»: когда человек при опасности, пожаре, землетрясении на миг-другой обретает неимоверные сверхспособности. Затея руководства СНР отправить в рейды против «Гидры» и Шмидта отряд Коммандос представлялась бредом не меньшим. Если только не имелось в виду гарантированно угробить непокорного Капитана Америку и с ним вместе всех, кого он вытащил с секретного гидровского завода. Всего-то семь человек против десятков вражеских стволов, испепеляющих на месте? Собранная с бору по сосенке, несбитая воедино группа без малейшего опыта взаимодействия? Господи боже, да сержант Барнс в учебном лагере едва не год вырабатывал чувство локтя, слаживание со своими будущими подчинёнными! А тут Коммандос едва-едва успели жалких несколько раз потренироваться во взаимодействии перед заброской на задание!.. И во главе этой «войсковой части» — Стив. Весь «боевой опыт» которого сводится к дракам стенка на стенку в бруклинских переулках да к нескольким прочитанным на досуге книгам! Роджерса перед вылетом натаскивали старательно, едва не круглые сутки, но в успешность экспресс-методов Барнс сроду не верил. Сержант записался в Коммандос не иначе как потому, что в полутьме пропахшего табаком и алкоголем паба спьяну увидел отдельные знакомые черты в непонятном человеке, отчего-то носящем то же имя, что и бруклинский Стивен Грант Роджерс. Должно быть, эти черты одурманили, одурачили его, когда он внезапно назвал их обладателя «малышом из Бруклина» и сказал, что пойдёт именно за ним. Отправляясь на первое задание, Барнс был почти на сто процентов уверен: их отряд окажется одноразовой единицей. Должен был оказаться. Не могло случиться иначе, с учётом всех исходящих. Сержант Барнс только позавчера поверил, что рейд увенчался успехом, что Коммандос действительно чего-то стоят и смогут действовать и в дальнейшем, сумеют довести свои задачи до конца. Когда самолёт Говарда подхватил их с какой-то поляны в немецком тылу и, прячась в ночных облаках, пересёк линию фронта. Когда Баки сошёл с трапа на землю, увидел Филлипса, Картер, Старка, прочитал британские надписи у границ посадочного поля. Несколько часов бестревожного сна и мысль о том, что это только начало целых суток обещанного отдыха, практически примирили его со всем уже пережитым и тем, что предстояло после, впереди. Баки улыбается, когда, докурив вторую сигарету, возвращается в дом и идёт инспектировать кухню. Приятный сюрприз: ограничения карточной системы, введённой у британских союзников, на базе СНР не ощущаются нисколько. Шкаф на кухне полон продуктов — растительное масло, бекон, картофель, консервы разных видов, яичный порошок в жестянке. Консервы обрыдли во время рейда, а вот всё остальное... Баки, ощущая, как нетерпеливо заурчало под ложечкой, приседает перед зевом холодной кухонной печки, подтягивает ближе корзину с топливом. Когда проснувшийся Капитан Америка, позевывая, выкатывается наконец на кухню, плита протопилась, чайник нагрелся, на большой сковороде шипят вперемешку бекон и нарубленная кубиками картошка, Баки, стоя спиной ко входу, взбивает вилкой в миске бледно-жёлтую массу, эквивалентную десятку полноценных яиц. Зануда-заноза Капитан будто заговорён от воздействия дразнящих, безмерно вкусных запахов: раскладывает перед собой лохматую стопку бумажек и погружается в них целиком. Вскидывается только тогда, когда Баки проходит совсем рядом со столом, чтоб взять с полки пару тарелок. Смотрит на Барнса каким-то долгим-долгим, необъяснимо пристальным взглядом. Снова опускает голову к листам отчётов и стремительно, отрывисто черкает в них карандашом. Баки чуть не впервые за прошедший месяц глядит на него сверху вниз. Золотисто-русая макушка, косая чёлка поперёк нахмуренного при работе лба, карандаш в длинных пальцах, птицей летающий по бумаге. И для него два Роджерса наконец сливаются полностью, неразрывно, воедино. Перестаёт мерещиться, будто вот этот человек за столом для него незнакомец. Пропадает навязчивое впечатление, будто Стиви Роджерс, чёртов бруклинский малыш, по-прежнему находится дома, в Нью-Йорке, ведёт какую-то неведомую больше Баки, но относительно мирную жизнь по ту сторону океана. Это он, барнсов Стив. Стиви Роджерс здесь. Малыш Стив Роджерс — вот этот верзила, едва вмещающийся за стол. Стив Роджерс, спасший Баки из застенков Крайшберга. Стив Роджерс, выполнивший боевое задание, разящий гидровцев, ведущий Коммандос за собой, как на невидимом аркане. Баки улыбается. Ему страшно, но он сбрасывает страх, как насекомое с руки, отсекает его от себя, как отделяют кусок желе или сладкого пудинга. Или как разрезают напополам толстенный омлет. Он чиркает ножом по пышно взошедшему содержимому сковородки. Покачиваясь корпусом под неслышимый музыкальный мотив, сдвигает завтрак на две громадных фаянсовых тарелки, и довольно шумно — шумя нарочно — придвигает одну из них к Стиви-Капитану. Ну, такое уж тот никак не в силах не заметить. Он смотрит сначала в блюдо — прожаренный бекон и золотящиеся кубики картофеля, и нежная яичная желтизна между них — потом вскидывает глаза на Баки. Знакомые до последней искорки, до последней точечки на радужке сине-зелёные глаза. Знакомые глаза на изменившемся лице. Но эти изменения для Баки уже, собственно, нисколечко не важны. — Ты никак готовить научился?.. — в голосе Роджерса неприкрытое изумление. — Когда успел-то, а, Бак?! Ну да, правильно. В бруклинскую пору готовил всегда Стив, Баки разве только посуду мыл. Баки улыбается широко и слегка шкодно, по привычке наклонив голову немного вбок. — Да, знаешь ли, там немножко, тут немножко. Тренировочный лагерь, костерок в траншеях... — Солдату нельзя не уметь готовить?.. — подначивает зараза Стиви, накалывая картофелину на вилку. Разжёвывает и мычит-стонет от удовольствия. — Баки, чёрт, вкусно же как! Он утыкается в тарелку и принимается метать завтрак в рот. Баки наполняет кружки эрзац-кофе, и, прежде чем сесть на стул напротив, ещё раз смотрит на Капитана сверху вниз. Как старший брат на младшего, вытворившего несусветную, считай, непоправимую глупость, но не утратившего от этого права на близость. Баки смотрит, и прихлёбывает кофе, прежде чем начать есть, и улыбается снова: тихо, умиротворённо. В груди у него бескрайним южным морем плещется тепло.