И мы — сгорающие быстро, выжимающие из жизни максимум. Героиновые дети. Иван «geraint» Герасимов
Серёжа вышел из спальни, встречаясь лицом к лицу с Максимом и Мариной, сидевшими у обеденного стола в кухне-гостиной; парень напряжённо поднялся, негромко вопрошая: — Ты уверен, что хочешь остаться с?.. — Да, — он отвечал быстро и уверенно. — Но ведь… — Блять, да, что неясного?! — его пальцы зло сжимали заваленную столешницу у газовой плиты, а ладонь влипла в нечто странное. — Хорошо, — Апостол придержал девушку за руку, помогая аккуратно встать, — всё будет к утру, как мы и договаривались. «— Нельзя, чтобы меня стремали, блять-блять-блять, — Кир ворочался по всей кровати, будучи не в силах даже нормально психовать, — по-тихому всё должно быть, ебанутый ты цирк... Вас же тогда всех примут...» — Да, к утру. Сергей отзеркалил крайнюю реплику того, глядя сквозь уходящих людей, но тут Марина на мгновение крепко его обняла, возвращаясь к входному дверному проёму и Максу. В её глазах блеснули уж какие по счёту слёзы, однако он лишь молча захлопнул преграду в подъезд, отходя к центру гостиной. Кажется, только сейчас взор травянистых очей как будто прояснился, окидывая помещение, из-за чего их хозяин иронически усмехнулся. В какой момент их с Курседовым квартира превратилась в помойку? Раньше всё было намного лучше; в самом начале, когда они просто нюхали мешаный болт, помещение выглядело не ахти, однако вполне неплохо — сейчас же оно напоминало заброшку. Под злосчастной батареей у окна валялось множество баянов — кто-то, Кир или он, укололся и, в состоянии нестояния прилёгши где-нибудь на пол, закинул очередную лайбу подальше, чтоб не мешала, вот так и накопилось. Обои совсем рассохлись, начиная отслаиваться, оголяя какие-то старющие шпалеры хрущовских времён, ламинат не мылся бесчисленное количество дней, плита не видела соды с год, а плесень в ванной и вовсе разрослась, так что теперь комната перестала быть Серёжиной любимой, место же это заняла столовая. В ней крайние полтора года и крутилась его жизнь: варка, сбыт, доза, покупка, варка, сбыт, доза, покупка, варка, сбыт, доза. Сколько кубов ему теперь требовалось для кайфа? Два? Он давно не следил за этим. А может быть, всё можно исправить? Как-то начать жизнь по-новому? Пусть только десять лет или немногим больше, однако всё ж таки жизни? Акумов попытался представить, как он выбирает жизнь. Можно попросить помощи у Макса и Марины, они не откажут, это известно, лишь наоборот с радостью примут его решение. Но нет, абсолютно бессмысленно теперь. Начинало привычно лихорадить, и он, борясь с отвращением к себе же, зашёл обратно в спальню, принимаясь шерудить по полу и перебирать все валяющиеся шприцы в поисках свежих, усердно игнорируя лежащего на постели Кира. Тому повезло — год с переменной периодичностью, свалив, торчал на крэке и ебаном лезвии бритвы, а Серёжу оставил наедине с ширкой. Пальцы выцепили два цилиндра на тумбочке, которые предварительно заюзал Кир буквально утром, черноволосый самолично принёс ему те, ведь встать для него более не представлялось возможным. Наверняка такое же ожидало бы Сергея, выбери он сейчас жизнь, а потому лучше быстро снять смывки, отгоняя надоевшую ломку, и обессиленно улечься на диван перед давно проданным телевизором. Интересено, в какой момент произошло ещё и это? То, о чём втайне сообщил ему Максим, шепча на ухо в подъезде. Может, когда они перестали разделять баяны или когда Кир в порыве страсти кончил в него? Данного никто сказать бы не смог. И всё равно ломало, выкручивая суставы, всё равно — Киру повезло, ох как повезло с этой содовой парашей и бедами с головой, а он снова загибался от истерики. Сраная ханка, это из-за неё всё, всё, всё! Из-за неё перестал резаться, боясь не рассчитать глубину проникновения металла, из-за неё было исколотым тело, из-за неё даже член не вставал. Он свалился с дивана, царапаясь о мерзко-тёмно-розовый ламинат, громко заскулив — даже близость исчезла, они ещё пару раз потрахались недавно, проставившись, но смазано и вяло. Взаимодействие свелось к помощи выцепить вену, покушать-приготовить, поваляться вмазанными на кровати, сварить вместе. Ничего лишнего, только пососаться можно для удовольствия и криво смеяться, молчать, утаивая до последнего, когда всё станет кончено. Они так и не смогли, ничего не смогли… Нет, этого мало, чертовски мало! Неуверенным шагом Серёжа подобрался вновь к сплитовому, прикасаясь к откинутому на одеяло баяну. К тому самому. Дыхание перехватило, а в голове мелькнула мысль, одна-единственная; испачканная в ханке и венозной крови игла отчего-то выглядела слишком правильно в его ладонях — что ж, пусть эта ебаная лайба станет и его золотой тоже. 10. Март. 96 Я убегаю потому что мне надоело ты непоймёшь. В Одесе лучше. Знаю точно. Будеш мучаться? О да уже вижу это плачеш? Давай-давай я ценю в тебе это больше всего твоё жалкое личеко раняющее горькие капельки из-за меня ещё паскули. Я прикупил с собой кое-чего новенького а з тобой не поделился сиди там и ной. Как думаеш что это? Что же что же м... Чёрные ботинки шли по мокрому снегу, летящему в разные стороны из-под ступней прямиком на проезжую часть, где стояло несколько «запорожцев», поцарапанных и потрёпанных жизнью; у бело-голубого здания крутился местный беспризорник, недовольно глядящий на давшего ему несколько купюр радостного человека, что с горящими глазами спешил к вокзалу, поскольку совсем-совсем скоро должна прибыть электричка до областного центра, где он пересядет на поезд в плацкартный вагон, держа путь аж в саму столицу, манящую, такую далёкую и неизведанную. Серёжа поприветствовал бездомных внутри помещения, выходя на единственную платформу, и направил свой взор влево — пути уходили в туманную даль, поглотившую и частные дома их посёлка городского типа, и амбары с зерном, и бескрайние заснеженные поля, протянувшиеся на километры вширь и вдоль. Он вырос здесь, изучил каждый уголок, всякий заборчик был ему товарищем, а покосившаяся оградка — подругой, спроси кто, чьё вон то, например, поле — и он ответил бы не затруднившись; свой родной посёлок знал от и до, никому здесь было не под силу обвести его вокруг пальца, запутать, он изучил все пролески поблизости, кривые дорожки, извилистые речки да грибные места, породнившись с ними, а взамен получая ослепительную улыбку и гибкий стан, закалённый многолетним трудом под ярким солнцем и проливными дождями. Он не брезговал и не осуждал, открыто являя себя миру, имел сострадание ко всем, не разделяя на категории — обездоленный ребёнок, утратившая лик девица или прожжённый крепкими градусами старик — все были равны, одинаково заслуживая боли его сердца за жестокость этого света и денег из кармана. Матушка долго плакала, тяжело отпуская сына, едущего в большой город к двоюродному брату в помощь с бизнесом — турецкие вещи, привезённые в клетчатых сумках перегоном на поездах из Москвы, что щедро усыпали собою деревянные прилавки; Акумов должен был работать продавцом, и сколь понравилась ему эта затея, ведь подумать только! Столько чудесной и разной одежды можно рассматривать, предлагая покупателям, изучая новые веяния в моде и стиле — не прекрасно ли? Первое, что он увидел, сойдя в Киеве на пятую колею, — размазанная рвота на серых плитках, тянущаяся длинными соплями на пару десятков сантиметров в сторону; стоило же голове подняться, то небо вверху плюнуло ему в лицо моросью, подгоняя на выход с вокзала, где за высокими дверями раскинулся город, поразивший до глубины души — высоченные дома, устремившиеся к облакам, глазели чернеющими окнами, их безгранично пепельные стены нависали над ним, придавливая, потому изо рта вырвался слабый выдох, растворившийся в десятках таких же дыханий подле спешащих суетливых людей. Снег лежал то там, то тут нестройными кучками, по треснувшему асфальту разлились грязные лужи, поджидающие сапог невнимательных прохожих, но что было куда примечательнее — звуки: грохочущие, стучащие, тарахтящие, лязгающие, аритмично ритмичные, звенящие и непозволительно громкие, они струились отовсюду, проникая в мозг и приказывая следовать за ними, туда, вглубь города. Сергей в начале намеревался посетить ближайший парк, глянуть что и как там, а уж потом спускаться в непонятное «метро», едя до нужной станции, где следовало пересесть на трамвай, привёзший бы его к дому двоюродного брата Миши Лиса; в кармане куртки покоилась записка с маршрутом, необходимым к следованию. Его очи поражённо осматривали найденный скверик, заинтересованно оглядывая и людей вокруг, таких разных и по-иному одетых, как вдруг чья-то рука опустилась на плечо, привлекая внимание — странный парень с яркими, двухцветными волосами и видневшимися татуировками широко улыбался, не проявляя ни малейших плохих намерений к его сумке, что успокоило Серёжу. — Приветули, — его хрипящий голос заставил черноволосого вздрогнуть, — а что так озираешься? Ищешь кого? — Здравствуй, — он улыбнулся в ответ, рассматривая причудливые узоры на пальцах того, — я просто никогда до этого не бывал в подобных местах, вот и смотрю. — Карие глаза мгновенно загорелись, а ладони слабо дрогнули, отчего плечо стиснули сильнее. — Ты не местный, да? — Серёжа кивнул, даже не подозревая, что именно в этот момент совершил наибольшую ошибку в своей жизни. — А партейку в карты хочешь? — Но я только в «дурака» умею, — он пожал плечами, — это, наверное, слишком детская игра… — Ничё подобного! — сплитовый замахал руками, приглашая жертву усесться на лавочку подле. — Я думал, конечно, в преферанс, но и так сойдёт, — тот опустился на деревянную поверхность, отставляя сумку, ведь почему бы не сыграть забавы ради, и вправду, — Кир. — Сергей, — вместо рукопожатия ему протянули колоду карт, появившуюся будто из воздуха, — мне сдвигать?.. — Конечно-конечно, — парень несколько странно улыбнулся, — всё ведь честно. А играть-то на что будем? — Ну, на интерес просто. — Уверен? — Курседов недоверчиво окинул его взглядом, задерживаясь на руках и пальцах, открыто лежащих на деревяшках. — Да, разумеется, — вдруг он спохватился, неловко почёсывая затылок, — или ты против? Ты же деньги зарабатываешь… — О, нет-нет-нет, вообще нет! — Улыбка превратилась в хищный оскал, растекаясь дорожкой белых зубов. — Деньги это хорошо, но интерес — прекрасно, — тасуя карты, он еле сдерживался, чтобы не вскочить с лавочки и… — это просто пре-крас-ней-ше. …и заорать на весь парк, какой же охуительно наивный лох ему сегодня попался. А всё ровно не догадаешся. У меня теперь є крэк понимаеш? Это лучшее я жалею прямо сейчас твои дражащие руки трисущиеся от мысли о подобном дурилка. Шо завидуеш? Ну ты же завидуеш правда? Я чуствую такую свободу... Мне не нужно ничего кроме неё я не хочу не есть не пить не спать не трахаться нечего совсем просто её одну господи она настолько объёмная всепоглащающая каждый приход буд-то первый я щаслив представляеш наконец-то я щаслив! Мне так тепло хорошо я пишу это и рыдаю потому что сучий крэк показал сколь щасливым я могу быть. Не ты шлюха а крэк блять ты хуже чем он ты вообще безполезен. Почему я тратил своё время на тебя? Серёжа закрыл лицо руками, инстинктивно сжимаясь, однако тяжёлого удара не последовало, лишь напряжённый выдох разрезал тишину, окутывавшую помещение квартиры, да шелест листов противно осел на ушных раковинах; он снова протупил, не отыграв мизер и запутавшись в вистах, кусая костяшки от осознания, что ошибаться нельзя, однако — без толку, в очередной раз прокололся, а били за такое очень больно. — Ты уже заебал, — Кир помассировал переносицу, прикрывая глаза от усталости, — начинаем торг заново, если сейчас опять хуйню учудишь, то будешь сидеть у окна в одних трусах всю ночь. В ответ ему закивали, всхлипывая, пока умелые пальцы пересдавали карты, ведь «у окна» значило на ледяном февральском сквозняке, и однажды он так сидел, после чего дней пять лежал на кровати, практически не двигаясь, что Курседов, уставший спать на полуоблезлом диване в кухне-гостиной, таки позвал какого-то знакомого, с ужасом принявшегося носиться по жилплощади; позже был принесён чужой радиатор, а в спальне образовалась невероятнейшая жара, но даже с ней Акумову было холодно, его трясло без остановки, перед глазами мелькали непонятные мандалы, сверкающие бриллиантами калейдоскопов, свет бил в чёрные зрачки, испепеляя хрусталики, всё вокруг неслось и шипело, переливалось стучащими звуками, сквозь которые долетали причитающие возгласы незнакомого человека, сующего таблетки ему в рот. — Кир, что у него со слизистой? — Пальцы аккуратно ощупали крылья носа, а взволнованные очи всматривались в покрасневшую кожу внутри ноздрей. — Да ну шо, я не знаю, — равнодушный тон рядом напугал не на шутку, и Серёжа задёргался, пытаясь вырваться, чтобы не злить трезвого парня, — сидел-сидел, я ему утром ещё тогда, ну, того, снюхать дал, чтоб согрелся... Кажется, он закричал, хотя на деле всего несколько слабых хрипов вышли из горла, старающиеся превратиться в слова-предупреждения, извинения, моления о пощаде, ведь Максим поднялся, резко хватая Курседова за шкирку и выпихивая из комнаты, вследствие чего послышался звук падения на ламинат да громкие маты; черноволосый мотал головой, уворачиваясь, пока крепкие руки ощупывали горяченную грудную клетку. — Не надо, — буквы расползались по ротовой полости, теряясь в дёснах, — не надо... Его, впрочем, не слушали, усаживая, и в комнате появился кто-то ещё, стало жарче, вода заливалась в нос, выплёскиваясь наружу мутными вязкими нитями, он хватался за рукава мягкого свитера, закашливаясь, но дышать становилось легче, пусть его всё так же трясло и подкидывало, из-за чего одеяло намокло. Мужской голос позвал сплитового, и тот, нехотя приближаясь к постели, выдал брезгливое «фи» при взгляде на открывшуюся картину. — Принеси тёплую одежду, свитер и штаны, носки, давай, — Макс повысил голос, прикрикивая, — не стой, делай, что говорят! — Не, я его переодевать не буду, он же щас всё в соплях измажет, — сплитовый поморщился, попытавшись ретироваться из комнаты, — блять, фу, ну и мерзость. — Мерзость?! — Его никто не пустил, переходя на грозный тон. — Если бы ты не издевался над ним, никакой «мерзости» не было бы. Господи, — женские руки гладили по спутанным волосам, убирая мешающиеся пряди с лица, отчего чужие зубы заскрипели, но девушка и парень возле по какой-то необъяснимой причине всё ещё пребывали в полнейшем здравии, — что ты дал ему? — Ну, по хуйне, мульки чуть-чуть. Из остатков. — Идиот, просто идиот, — парень отвернулся, концентрируя своё внимание опять на Серёже, из которого рекой лились непонятные сопли, — неси вещи, или мы с Мариной сейчас уйдём. Почему-то эта фраза подействовала будто магия на Курседова, сразу же притихшего и удалившегося к шкафу за немногочисленной зимней одеждой, несмотря на то, что за окном уныло поливал асфальт мокрющим снегом январь. Зима в этом году выдалась сырая и слякотная, по телевизору говорили, это всё глобальное потепление, однако Кир в подобные американские бредни не верил — ишь, выдумали, каковы фантазёры! — Молодец, хорош, — успевший стать родным голос вернул его в реальность из пространных размышлений о прошедшем месяце, развеивая наваждение, — теперь я вижу, что ты меня слушал. — Сергей недоумённо смотрел на кучу записанных на того вистов, покручивая карандаш в одной руке, ведь другая держала истлевающую сигарету, серый пепел с коей размазался худым запястьем по столу. — Правда?.. — Правда-правда, — ему улыбнулись, тихонько что-то мурлыкая, — скоро пойдём в парк испытывать твои способности. Не ссышь? — Рюмка сдвинулась к краю стола, и Кир, поднявшись, забрал у него карты, не дожидаясь ответа. — Ты у меня способный, да? Конечно, способный, о чём это я вообще, — он словно удивился собственным словам ранее, собирая прямоугольнички в стройную колоду, — тебя ведь учу сам неподражаемый я. Черноволосый прикусил губы, чтобы не улыбнуться, ведь парню это не нравилось, но безмежная радость вырывалась из души, светлая, чистая, потому что его так редко хвалили, одаривая приятными словами, и теперь любая, даже незначительная ласковая фраза плавила мозг, вынуждая чувствовать безграничное доверие и благодарность, падая на колени, мёрзшие от ламината, и немо моля о большем, пока сухая ладонь скользила по лицу, ощущая прикосновения влажного языка. Серёжа стал крайнее время теряться в датах, утративших для него всякое значение рядом с любимым человеком, тыкающим носом в своё нижнее бельё, поскольку имеют ли хоть какой-либо элементарный смысл глупые числа и названия, когда мускусный член толкается в глотку, душа, и слюна течёт из уголков губ? Он был так счастлив, посасывая головку, давящую на тонкие губы возбуждённой плотью, закатывая глаза и погружаясь в смесь полутьмы с приглушённым светом кухни-гостиной. После, вылизав опадающий орган, Акумов ластился к ногам, мурча, словно котик, его голос шептал слова восхищения, забавляя Кира, прицокивающего языком в саркастическом смешке — тот прекрасно знал, чтó на самом деле боготворил до сладких стонов наслаждения человек, лижущий ему коленные чашечки, оголив те; он так красиво нюхал, откидываясь на диван в экстазе, что сплитовому доставляло невероятное удовольствие просто наблюдать за процессом, как излюбленное тело расслабляется, становясь мягким и податливым, таким нуждающимся, умоляющим сжать его, укусить, ударить, а затем насыпать ещё болта и снюхать, глядя друг другу в глаза. Да нахуй ты мне вообще был нужен? 17 марта. 1996 Я не знаю... Мне кажется это всё безполезно. Три дня я курил крэк почти без остановки и теперь мне очень-очень нехорошо. Мне больно. Ты шлюха ебаная Он бежал, не останавливаясь и не озираясь — быстрее, быстрее, ещё быстрее... В голове пульсацией била одна-единственная мысль: получилось, он-таки сбежал из дому, набрался достаточно смелости, чтобы раз и навсегда покончить беспрерывные побои отчима и алкогольные бредни матери. Наконец-то освободился от всего этого, скинул с себя духоту квартиры в «сталинке» и теперь направлялся к тому, кто, может быть, не откажет ему в приюте; по крайней мере, тот когда-то обещал. Курседов стучал в калитку, обкусывая губы, пока из небольшого аккуратного домика не показался парень, немного удивлённо глядящий на него. — Кир? Ты чего такой... запыхавшийся? — Апостол впустил друга во двор, закрывая дверцу. — Я сбежал, — шатен неловко усмехнулся, пожимая плечами. — Типа, совсем. Вообще. — Максим только промолвил тихое «ага», растерянно почёсывая затылок. — Можно немного у тебя перекантуюсь? — Да, конечно, ты ж знаешь, — он всё же задумчиво смотрел на того, — а где на перспективу жить собираешься? — Ну-у-у, помнишь, тут дальше у тебя по улице есть такой домик маленький заброшенный, вроде будка охранника, — вот там и собираюсь жить. — Сдурел? — черноволосый покачал головой. — Она ж два на два метра, без дверей, с побитыми окнами и вся в бурьяне; на улице октябрь, скоро зима... Ты ж до смерти замёрзнешь! — Может, отремонтируем её? — Кир вскочил в дом, вдыхая сладкие приятные ароматы, которые всегда царили в обители семьи Макса. — Тем более, что у вас тут инструмента навалом. Апостол обречённо выдохнул, предчувствуя, как они будут хозяйничать вокруг того домика, приводя его в удобоваримое состояние. Впрочем, он был рад, что Курседов решил оставить свою квартиру, поскольку и сам не единожды предлагал ему дать драпа оттуда, но непосредственная жилищная проблема как-то не волновала их головушки до этого времени. 18. числ сл о 96 Мне плохо я тебя теб ненавижум мне не проддали крэк почему я не зан блять я не могу всаттаь я упал зі стула новстал в не знаю мне плохо голова больно очень я хочу крэк Зубы разлетелись по слабо освещённому асфальту россыпью желтовато-белых жемчужин, окропившихся сгустками крови, и железный лом отлетел в сторону, лязгая о ближайший полуразваленный бордюр, отчего Серёжа вздрогнул, утапливая руки в карманах куртки глубже, но глаза не могли перестать смотреть на орущего подростка в нескольких метрах, которого только что нехило изуродовали три крупных парня в военной форме. Он подозревал, что будет дальше, не понимая потешающегося на водительском сиденье «девятки» Кира, обводящего языком свои пересохшие губы в предвкушении — тот и сам мало чем отличался внешне от неудачливого паренька — курсанты приводили в чувство паскудного неформала, чётко указывая, как следует выглядеть, чтобы не быть отпизженным. Металлические швейные ножницы в умелых руках быстро срезали длинные волосы, держащиеся другим человеком, а парнишка всё вопил и вопил, плюясь багряной жидкостью, однако мученикам было это без разницы, лишь когда голова того превратилась в торчащий в разные стороны ёжик волос, они отступили, видимо, оценивая проделанную работу, и поволокли несчастного куда-то дальше, туда, где уже не светил единственный тусклый-претусклый полуночный фонарь около магазина обуви. Сплитовый потянулся, зевая, и прикрыл натомленные глазки, проваливаясь в сон, пока человек рядом царапал заусеницы на ногтях, напряжённо взирая на жёлто-красную табличку и дешёвые наручные часы — половина первого ночи, у них осталось около четырёх с лишком часов, прежде чем нужно будет выскакивать из машины, подбегая к двум дверям обувного, дабы занять очередь важным людям, которые заплатят им за такое. К трём он разбудил Курседова, отрубаясь, а в пять пятнадцать уже стоял около железных створок, куря, однако словно из-под земли появилась немолодая женщина, принявшаяся отпихивать его от входа. — Ах ты паразит, пошёл отсюда, пошёл! — Сергей нахмурился, отбрасывая слабую руку, и продолжил опираться о холодные двери. — Ишь кому говорю, тварь, пшёл! — Слышь, бабуля, отвали. — Та возмутилась, попытавшись вновь оттолкнуть его, но ожидаемо потерпела неудачу, потому уселась на клетчатую сумку на ступеньки подле, премерзко ухмыляясь редкими зубами. — Ну, стой-стой, падла, твой работодатель подойдёт, я тебе устрою. Кир, за пару метров у соседнего, ещё безлюдного входа нахмурился, однако не стал вмешиваться, тоже подкуривая; время медленно ползло, приближаясь к половине восьмого, и к обеим дверям уже протянулась очередь из полусонных граждан, ожидающих открытия магазина, как тут к зданию подрулила машина, собравшая на себе все взгляды до единого — поползли шепотки: «Заграничная...», а из салона вышло двое мужчин, уверенно направившихся кто к первому, кто ко второму входу, на что парни ухмыльнулись, предчувствуя скорые деньги, но тут перед Серёжей вскочила та самая бабулька, принявшаяся размахивать руками и вопить, что она первая. Мужчина в кожаной куртке поднял бровь, вопросительно глядя на оторопевшего Акумова. — Я, я, я первая, он позже пришёл, позже! — Она скакала и толкала парня в плечи, противно кашляя. — Он спал, я всё видела, спал, а я была первая! — Это правда? — «работодатель» окинул взором товарища, уже заплатившего Киру у соседнего входа, и черноволосый понял, что нужно действовать. — Нет-нет, всё в порядке, Вы первый, мы были здесь раньше всех, — он нелепо улыбался, отпихивая визжащую женщину, — можете спросить у второго, мы вместе подошли к магазину. Тот одобрительно кивнул головой, впрочем, показывая подбежавшему парню ладонь, мол, не нужно ничего говорить, и отдал обещанные деньги в подрагивающие от утреннего мороза и нервов руки, становясь к жёлтой двери. Женщина заохала, оседая на ступеньки, и принялась голосить о внуках без ботиночек, однако им было данное, как и мужчинам в кожанках, вовсе не интересно, главное, что купонокарбованцы теперь лежали в карманах, обеспечивая хоть какую-то надежду прожить ближайшие дни, прежде чем они возьмут карты и направятся в центральные парки, добывая себе пропитание — преферанс был отличным способом прокормиться, всегда принося им пару увесистых пакетов с едой. Раньше Серёжа не думал, что смыслом жизни могут становиться продукты, ради которых он с удовольствием разводил самоуверенных людей на лавочках, потому что вновь скрести по и так изодранным обоям в квартире не хотелось, мечтая хотя бы о кусочке свежего хлеба; Кир долго не брал его с собой, аргументируя, что тот ещё недостаточно приловчился к нюансам картёжным и совершает много ошибок, а чтобы простимулировать усваивание информации демонстративно кушал принесённую еду, не позволяя умоляющему человеку приблизиться ни на шаг, при этом поднимая вверх указательный палец и качая головой, укоризненно говоря: — От каждого — по способности, каждому — по труду. И поскольку работать руками Сергей ещё не мог, приходилось тащиться в ванную, ловя тоненькие струйки воды из-под душа, а после упираться коленями в пожелтевшую эмаль, подготавливая себя за мизерное время, поскольку ждать сплитовый не любил, да и ел предельно быстро. Здесь, в комнате с раковиной, было спокойно и уютно, пусть плесень и поглощала влажные обои, но тут он мог прийти в чувство, раскрыться, подумать о том, чём хотел, не боясь, что кто-то даст подзатыльник, запрещая витать в облаках; спальня же ассоциировалась с нескончаемой болью и примитивным удовлетворением, когда битый час его трахали во всех позициях, так что мозг постепенно заглушал неприятие, приспосабливаясь и даже получая удовольствие от свободно входящего члена, бьющего головкой по простате, особенно если Кир заставлял становиться в наиболее унизительную для него коленно-локтевую позу, держась руками за хлипкие деревянные быльца кровати, пока ноги разъезжались по сырой простыне, удерживаемые лишь ладонями на бёдрах, сжимающими те до неприятного ощущения на внутренней поверхности. Черноволосый быстро выдыхался, по большей части просто безвольно полулежа, ведь на голодный желудок особо много сил не появится, остатки их же забирались сексом, витающим в комнате ещё долгое время неприятным запахом вспотевших тел и нестиранного постельного, зато Кир-таки соизволял партнёру покушать, наблюдая, как тот кусал немного зачерствевший хлеб, заедая нарезанной колбасой. Серёжа по обыкновению отводил взгляд и терялся, размышляя, что вызывало такое поведение у водящего пальцем по столу человека, вырисовывавшего странные узоры, буквы, картины; тот никогда не отвечал на задаваемые по теме вопросы, откровенно игнорируя их, так что вскоре Акумов смирился, понимая — ответа ему не дадут, однако кое-что другое — да, Кир непонятным образом всегда умудрялся достать то шоколадку, то печенье, то булочку, пусть всё было не свежим и явно просроченным, но он покорно съедал столь щедро поданное угощение, а сплитовый довольно сидел рядом. Сейчас вечер я пишу тобі теб мне очень плохо я очень хочу крэк хочу крэк я просто хоу крэк пожалуйста я хоччу крэк Если я буду писать о томчто хочу крэк я буду менше хотіт я не понимаю я не хочу не хотеть крэк я хочу крэк почем он не продав мне крэк господи как же я хочу мне плохо я просто хочу крэк 25 марта 1996 год Мне страшно я запер себя в этой комнатушке не позваляя выходить, потому что всё о чём могу думать крэк, он заполнил мої мысли я вижу перед собой фантомные кусочки этой заразы часами смотрю на пустую трубку и лижу горлышко подогреваю її. Мои губы так болят они все в трещенах, я даже не могу прикаснуться к нижней, настолько больно. Совсем не могу уснуть я сижу который день подряд в туалете и думаю как было бы замичательно сейчас раскурить крэк, но его нету и я держусь, потому что это уже перишло за дапустимую грань. Я не знаю плохо ли даное, ведь по сути чего бояться-то? Но я как буд-то не пренадлежу сам себе и вот это пугает. Я всегда мог себя контролировать 29 марта. 1996 год Я не знаю, что со мной праисходит тело невыносимо болит даже ручку удаётся держать с трудом Тик-так, тик-так, тик-так... Монотонно шли часы, глядя резьблёнными деревянными узорами на маленького мальчика, что подтянул ноги и сидел в уголочке гостиной, наблюдая, как перемещались стрелки по циферблату; в голове стоял туман, окутывающий невесомостью щуплое тельце. Сегодня он не ел третий день подряд. Вроде бы, матушка обещала, что прикупит чего-нибудь на обед, но Кир ей не доверял, потому что сколько раз она уже клялась, а потом вместо хлеба на столе лежала бутылка водки; он однажды попробовал ту прозрачную «водичку», обжёгши горло на неделю вперёд — и как только взрослые пьют эту гадость? Оно же едкое и горячее, совсем невкусное, несладкое, несолёное — никакое, лишь до абсурдного раздирающее кожу внутри горла. Тик-так, тик-так, тик-так... Вот бы пойти к Максу на другой конец города: тот всегда его подкармливал. Но сил-то нет. Курседов улёгся на пол и прикрыл глаза, стараясь отвлечься от надоедливых мыслей о еде. Просто не думать, не думать об этом, не думать... Когда-нибудь он действительно прекратит об этом думать. Тик-так, когда-нибудь, тик-так, когда-нибудь, тик-так, когда-нибудь... Выростет и устроится на хлебзавод. Или в кондитерку — ещё лучше. Аль в столовую куда-то. Тик-так, тик-так, мамочка вернулась, тик-так... Снова ничего, хотя... Ишь, таки чего-то принесла! И на его улице настал праздник, было бы ещё чего-нибудь сладенького... Ну, всё, теперь он и к Максиму дойти сможет, а у того уже и шоколадки, и бублики, и вообще много всего есть. Станет взрослым и обязательно будет покупать каждый день вкусненькое жене и детям. За любую цену. Тик-так, тик-так, тик-так... 31 марта. 96. Воскресенье Прошу найди меня я умаляю, ниважно не знаю как, но найди меня. Помоги я не могу так больше пожалуста господи я так хочу, чтобы ты нашёл меня. Я не знаю что делать сонечко я купил крэк. Точнее зделал очень плохую вещь, чтобы мне дали на него деньги до сих пор мерзко. Раньше мне казалось что ради себя я пойду на всё то есть ради своих желаний не хотел себе в чём-то одказывать, но после сегодняшнего больше так не думаю. Я раскажу. Акумов обречённо выдохнул, сбрасывая на лавочку бесполезную кучу карт — проиграл, в пух и прах его разбил этот Кир, всё время выкидывая хорошие комбинации да с лёгкостью отбиваясь. Может, всё потому, что во время партии они разговорились о том, зачем в Киев приехал, и он отвлёкся, хотя оправданием это было глупым, отец всегда учил: если уж ошибаться, то уверенно, если проигрывать — то достойно. — Не повезло тебе, Серёжка, — Курседов мелко хихикал, потешаясь с подхватывающего сумку человека, — как ощущения, м? — Да я не расстроился, чего там, — он было принялся одевать на плечи лямку, однако цепкие пальцы схватили за рукав куртки, усаживая обратно на лавочку и не отпуская; карие глаза бешено-азартно блестели, словно их владелец предельно ликовал, хотя тот не совсем понимал, с чего такая реакция, — мы же просто на интерес играли. — Это хорошо, что ты не расстроился, правильная позиция по жизни, — запястье больно сдавили, стискивая подрагивающую от предвкушения ладонь со всей дури вокруг того, — а мой интерес такой, — губы ухмыльнулись, врезаясь в память Акумова до чёрных кругов пред очами позднее, — сейчас поднимаешься, идёшь со мной и не смеешь ослушаться. С этого дня ты моя шлюха личная, помощник, водила — как я захочу. И ни к какому двоюродному брату тебе больше не надо. Не успел открыть рот, как чужой кулак резко прилетел в печень, а рука схватила за воротник куртки, поднимая; он вскрикнул, чувствуя ещё нехилый прилёт в районе солнечного сплетения, сумка перекочевала на плечо Кира, в мгновение ока собравшего карты, и его, хватающегося за живот, потащили в непонятном направлении. Попытался вырваться — не получилось, из-за колена, ударившего чётко в и без того пострадавшую печень, его согнуло пополам, так что теперь сплитовый почти в буквальном смысле волок дёргающегося человека, старающегося хоть разик нормально вдохнуть. Серёжу впихнули на переднее сиденье тёмно-зелёной «девятки», и новоприобретенный знакомый — или кто он теперь? — быстро закинул поклажу назад и вскочил за руль, закрывая все двери и вставляя ключ зажигания; взгляд карих угольков упал на болезненно содрогающегося парня, предпринявшего вновь попытки активно освободиться, однако Кир лишь засмеялся, вписывая тому с локтя в нос — макушка откинулась на подголовник, а жертва в течении нескольких секунд пребывала в астрале, пока алая кровь не заструилась дорожкой из ноздрей, стекая на тонкие губы. Забитые пальцы провели по ним, размазывая жидкость, и машина зарычала, приведённая в действие. В соседней квартире притон и теперь я забочусь о клеентах. Встречаюсь с теми кто звонит проважу и показываю девочек щитаю необходимую сумму засикаю время слежу, чтобы нечего форс-мажорного не произашло. Сегодня вечером были иностранцы и один из них сказал что хочит меня. Он предложил евро. Часть я оддал в качестве налога мамке, но у меня тоже осталось немало. Сначала я зделал ему минет а потом он трахал меня. Сонечко пожалуста забери меня отсюда я думаю только о тебе всё время, всё всё всё, я сижу в пустой ваной и внутри всё болит до этого меня уже тошнило. Тут снова нету воды не могу даже умыться, я чуствую себя нивыносимо грязным умаляю прости меня. Я не хочу думать что ты когда то испытывал тоже самое из-за меня... Только сейчас я всё понимаю. Сонечко прости прости прости почему же тебя нету рядом, почему я не могу упасть тебе в ноги прося пращения? Сможеш ли ты когда-нибудь простить меня? Я не могу мне так больно серце давит правда давит я хочу вирнуть всё назад. Почему это невозможно? Ты был таким светлым и добрым я увидел тебя тогда в парке и не знаю что на меня нашло, хотелось подарить тебе всё до единой крохи что у меня было, но что я натворил… Я не умею… Мне так нивыносимо больно от собственой памяти, ты ведь где-то там в Києві ты тоже живёш с этим... Умаляю, пр Звон лезвия бритвы, отскочившего от эмалированного покрытия, глухим эхом разнёсся по ванной, резонируя со вскриком Серёжи, покосившегося на бортик от кровящих предплечий, а тело крупно задрожало, сердце забилось в бешеном ритме от резкого выброса адреналина — он действительно сделал это снова, он порезал себя, и теперь алая-алая кровь стекала по телу на дне пустой посудины, выталкиваемая внутренним давлением из сосудов. Наконец-то он на пути очищения; руки скрестились, ладони нащупали собственные лопатки, поглаживая, и в гробовой тишине квартиры было слышно лишь кап-кап, кап-кап, кап-кап-кап... Дверь распахнулась, впуская Кира, что принялся сразу же орать, нарушая первозданный покой, из-за чего тот всхлипнул, подхватывая железячку, и прошёлся по внешнему предплечью на левой руке ещё раз, глубже проникая острым лезвием, пока сверху ему говорили о тупости и бесполезности. — Что, что ты хочешь этим сказать, ебанутый? — Курседов психовал, действуя на нервы. — Шо хочешь, а? Тебя в «Павловку» сдать? Посмотри, ты уже весь изрезанный, на тебя отвратно глядеть, — его рука тыкнула в исполосованное бедро, — это вообще гадость, — палец переместился на покривлённую икру, расчерченную грубым, белеющим, рваным шрамом, — тут тебя как собаки покусали, — он надавил на другое бедро, ещё не до конца зажившее от слишком глубокого поперечного пореза, дошедшего практически до артерии, — а это я когда увидел, думал, обрыгаюсь, вообще пиздец, ты реально ёбнутый. Блять, я с каким-то подопытным хирургическим материалом живу, фу, — он скривился, дёргая левое предплечье, на котором кожа неприятно разошлась вдоль от запястных косточек до локтя, просвечивая почти незаметной болезненно-жёлтой прослойкой жировой ткани, испещрённой тонюсенькими-претонюсенькими капиллярами, — ой, фу, блять, это как на ляжке правой, получше, конечно, но тоже пакость. — Кир брезгливо отпустил руку, смотря на мутные травянистые очи, блуждающие взглядом где-то вдали. — И тебе вот в кайф? — Кивок. — Дурилка, блять. Слушай, хочешь ширануться? Мне не нравится эта хуйня, я тебя пока что ещё не планирую на органы продавать. — Я должен очиститься, иначе не смогу матери в лицо смотреть, — Курседов презрительно скривился, фыркая, — она не узнает меня таким, с этой дрянью в крови. — Блять, ну, дурилка, я ж говорю. Ты совсем того этого, тю-тю? Я смотрю на тебя и хочу обрыгаться — слышишь? я рыгать хочу от того, как мерзко ты выглядишь с недавнего времени, будто твоё тело по частям собирали и сшивали нахуй. Твоя мамка даже если когда и увидит тебя, то наверняка не узнает, ты лучше бы ширнулся, честное слово, оно хотя бы тело не портит, как твои, сука, «очищения», — он развернулся, покидая ванную комнату. — Короче, у тя минут десять есть, пока я всё приготовлю, давай, земля—космос, приём, заходи на посадку, Вас приглашают на ширку. 3 апреля, 1996. Я снова раскурил крэк. Я смотрю сейчас на девочку я в соседней квартире. Я знаю что это ниправильно она ведь просто студентка из области. Я понимаю возможно ты мог быть таким же студентом. Я думаю всё-таки нет бред какой то. Фигня Галдёж людей вокруг давил на мозг, прижимая Серёжу к низу, однако он старался держаться уверенно, шествуя с Киром меж базарных рядов, украшенных разноцветной одеждой из Турции, она была такой необычной и столь непохожей на то, что он носил всю свою жизнь, невольно хотелось провести по всем этим юбкам-штанам-блузкам-джинсам-кофтам-пиджакам рукой, ощупывая ткани, но они тут не за покупками, а за исполнением приговора-экзекуции — одному человечку вздумалось, что он может не платить крыше, хамя и показывая собственную важность, потому их разнорабочий дуэт уже выехал на «девятке» по адресу, ведомый естественной оплатой труда. Они прошли к нужному ряду, ища по номерку киоск — вуаля, точь-в-точь, как исходя из устного описания: молод, предприимчив и, разумеется, не сильно знаком с последствиями неуплаты дяде в чёрном куртеце. Кир бросил приветствие, перемахивая через прилавок, сходу вмазывая коленом по печени своим излюбленным приёмом, за ним последовал и черноволосый, впрочем, культурно обошедший деревянную стойку сбоку, ибо он персона воспитанная; забитые руки крепко держали плечи, ожидая партнёра, которому впору было зачитать сколько, в какие сроки и почему, но предполагаемых слов не последовало, лишь удивлённый взгляд продавца зацепился за не менее взволнованное лицо перед собой. — Серёжка? Тот ссутулился, мгновенно растеряв всю былую уверенность, на что Курседов непонимающе покрутил головой, кажется, нечто припоминая, и вдруг разразился смехом, громко квакая, отчего люди вокруг ненадолго окинули их взглядом, мысленно перекрещиваясь и благодаря Бога, что у них-то дела идут хорошо, деньги на крышу имеются, и платят они их регулярно. Акумов отвернулся, скрежеща зубами, но смех не прекращался, раззадоривая. — Вот так встреча, вот это мелодрама! — он заливался, ухахатываясь, и вдруг отпустил Лиса, наигранно кланяясь. — Приятно познакомиться, йопта, не смею отбирать у Вашего родственничка эксклюзивное право отпиздить Вас за неповиновение. Давай, шо стоишь? — Подтолкнув Сергея к Мише, он стал у жертвы за спиной, перекрывая ожидаемые попытки к бегству. — Ну, бля, давай, я ж тебе такую веселуху, получается, подогнал, алё. — Эй, что за идиотизм, я ведь... я ведь тебя искал тогда, в ноябре прошлого года, — парень, кажется, и вовсе позабыл, что его здоровье висело на волоске и о словах, прозвучавших ранее, — тётя... То есть, мать твоя с отцом все извелись, да они тебя уже похоронили! Почему ты не приехал, у тебя ведь был маршрут, в конце концов, мог пойти в участок, попросить пробить мой адрес, но, — тёмные глаза скользили по двоюродному брату, подмечая изменения, случившиеся за те полгода с минувшей осени, что они не виделись, — я даже не знаю, что мне говорить, это... Просто не понимаю, как такое возможно, — он протянул руку, пытаясь коснуться чёрных волос, — я знал, что тут опасно, однако как ты умудрился сходу вляпаться чёрт знает куда? Серёж, давай ко мне, тебе нужно срочно звонить родителям, — тот увернулся от навязчивой ладони, хмурясь, — да чего ты, всё хорошо, просто... Извини, — Лис добродушно улыбнулся, — я так рад сейчас, что ты всё же жив-здоров, а не разделан на органы. — Сзади премерзко усмехнулись. — Только прилавок сверну, буквально минут десять, — засуетившись, он отпихнул человека за спиной, принимаясь складывать вещи в клетчатые сумки, но взгляд по-прежнему оставался на съёжившемся брате, — весь худой, замученный, ужас, — его лицо приблизилось, — пахнешь сыростью какой-то, ну и ну. Будешь, значит, рассказывать, как тебя так, но главное, что нашёлся уже. А это кто? Хулиганьё такое же? — Он беспрецизно глянул на Кира, не подозревая, что планка у того от подобных слов моментально упала. — Не ожидал, что в какой-то рэкет подашься, ай-ай-ай, хотя, знаешь, в тебе всегда было что-то такое бунтарское, просто ты скрывался неплохо, но, — он щёлкнул черноволосого по носу, застёгивая одну сумку, — я-то всё видел, дурашка. Вот и боялся ещё, думаю, приедешь сюда, а тут соблазнов немерено, как бы тебя уберечь? Не уберёг, — Михаил покачал головой, — ну да ладно. — Слушай, ебанашка, ничё не попутал? — Курседов схватил его за футболку, продавливая ключицы. — Ты крышу не платишь, забыл? — Лис попытался вырваться, смотря на Серёжу, но Кир снова вмазал по печени уже кулаком, выбивая из парня болезненный стон. — Какая «крыша», что тебе нужно? У меня свой бизнес... — Нет у тебя никакого «своего бизнеса», шаришь, чей это рынок? — Государственный. — Ответ неверный, — ещё удар, — вот потому за свою тупость нужно платить, сечёшь? — Ты кто вообще такой, — он согнулся пополам, цепляясь за прилавок, — Серёжа, что происходит? — Тот вновь отвернулся, разглядывая оставшиеся вещи. — Во что ты влез, отвечай! — Молчание. — Ты чем промышляешь, а? Ты с кем связался, что это за животное? — Прилёта в скулу Миша не ожидал, на секунду теряя равновесие, чтобы увидеть пронзительный взгляд с детства знакомых очей. — Серёж, ты чего?.. — Не смей называть его так. — А как по-другому-то? Ты его защищаешь, что ли? Нет, смешно, я не верю, чтобы тот Серёжка, которого я всю жизнь знаю, серьёзно водился с такими маргиналами. Он, кажется, бил того не то чтобы долго, но достаточно сильно, так что отскочивший, дабы не попасть под раздачу, Курседов, будучи предельно довольным картиной чужого лица, проезжающегося по деревяшке с вещами, всё же решил остановить Акумова, однако и сам получил в нос, высмаркивая хлынувшие сгустки, пачкающие асфальт вокруг. Пока зрение приобретало былую чёткость, карие очи упустили момент, когда избиение перешло в нечто иное, монотонно-ритмичное, приходящееся строгими ударами по скулам, так что парень, уложенный на пыльную дорогу, отчаянно хрипел, мельтеша руками, видимо, пытаясь остановить экзекуцию, но безуспешно. Тогда Кир предпринял вторую попытку, оттаскивая вмиг сникшего Серёжу, утирающего пот, выступивший на тонкой коже шеи, но он, будто что-то вспомнив, опять вырвался, засовывая ладони в чужие карманы джинс — модный, сука — и находя там заветные купюры в портмоне. Сойдут. — Уроды... А я-то думал... Сергей сплюнул, пиная его носком обуви в бок на прощание. — В следующий раз мы возьмём товарным продналогом. 7 апреля. 96. Сонечко я нечего больше не вижу мой мир пагрузился во тьму я нечего не понимаю, меня окружают безконечные стоны и всхлипы вони разъедают мой мозг словно паразитные черви окуная в эту вязкую кашу из возбуждёных тел, не хочу не хочу больше всего этого 15 апреля, 96 Не курю 16 апр., 96. Я раскуривал всю ночь теперь оно держит меня крепко. О да. Я уже почти кажется забыл какого это когда в кайф меня не ломит но не могу как раньше что-то мешает воно забирает всё не очень теперь я растраиваюсь но мне всё ровно хорошо — Нет, Кир, всё-таки эта твоя халабудка — не выход, — Максим неспешно собирал мысли в кучу, — ибо подумай: ни печки, ни туалета, ни воды, ни вообще чего-либо. Так ещё и латать её чёрт знает, сколько сил понадобится. — Ну, и шо ты тогда предлагаешь? — Шатен лежал на кровати, наблюдая за согнувшимся над уроками другом. — Вот вернутся твои родители с командировки через полмесяца, и что они скажут? Не могу я у тебя всё время жить, эге ж. — Сам понимаю, однако, — он повернулся к Курседову, снимая очки, — есть у меня идейка. Тут в сером домике, таком деревянном, возле нас, — тот кивнул, — живёт бабушка Ганя. Пожилая женщина, хозяйство небольшое, родственников нет — по крайней мере, она так говорила — помощь нужна. Может, ты к ней пойдёшь? Она добрая, я её всю жизнь знаю. — Ага, щас. Через два дня меня уже милиция заберёт и домой вернёт, или куда-то в детдом отправит, — Кир нахмурился, складывая руки на груди, — и будет всё по-старому. — Чего тебя милиция заберёт? — Да того, что твоя бабушка Ганя на меня донесёт, мол, малолетка какой-то прибился, от родителей сбежал... Шо я объясняю, бляха, или не шаришь? — Не донесёт, — Макс говорил тихо, склонившись к парню, — потому что... Она диссидентка, ещё та, из первых. Ну, раньше была, а сейчас уже не то время для неё, хотя, — он почти шептал, — в доме... Самиздат прячет, понял? Я столько литературы там прочитал... И всё от руки. Поэтому ей дело с милицией иметь не очень надо. Вообще, тут ещё вопрос, кто на кого донести может... 18.04.1996 Сегодня порезал себя вспоменая тебя сонечко скажи, ты всё ещё режеш своё тело? Ты делал это сегодня рано утром часов в пять премерно? Я сидел в ваной и долго долго смотрел на лезвие прежде чем резко проткнуть левое бедро разрезая до колена а затем снова и снова пока крови не стало слишком много так что пришлось ждать, чтобы она стекла и останавилась. После акуратно прикаснулся к порезу легонько ощупывая и почуствовал как моё же тело пульсирует как гаряча кровь как нежно мясо, мне не верилось что это и вправду внутри меня оно такое мягкое и хрупкое. Ты чуствовал тоже самое? Может быть ты резал себя вместе со мной даже не зная об этом, я так хотел бы вновь увидить тебя дать изрезать себя как твоей душе будет угодно. Хочеш я тоже порежу тебя? Теперь я не вижу в твоём теле нечего уродливого оно столь прекрасно что будь я в состоянии то наградил бы тебя всеми титулами красоты существующеми в нашей Вселенной 20 апреля.1996 Продолжаю резать себя прешлось купить бинты, но мне не хочется скрывать эти прекрасные багровые поласы правда однако иначе они могут кровить 5.05, 96. Ты самый прекрасный из всех только сейчас я понимаю насколько ты красивее прочих, выше. Плачу плачу без устали и режу режу, чтобы ты увидил во мне ту же красоту что и в себе, но я рыдаю не из-за боли нет я рыдаю оттого сколь ты прекрасен, твои укрытые большими шрамами ноги исполосованые руки плечи грудь господи ты чист как ангел неужели я когда-то и вправду мог касаться тебя? Если я порежу себя очень очень очень сильно и много ты подпустешь меня снова? 6 число, май, 96 год Отрезал кусочик икры теперь у нас будут парные шрамы Серёжа не думал, что когда-нибудь они возьмутся за вытяжку, потому что это было страшно, готовить подобное прямиком на кухне в квартире, но в то же время интересно, насколько хорошо у них будет получаться. Пришлось оборудовать столешницу у газовой плиты, быстро запачкавшуюся всем, чем только можно; кухонный стол оставался нетронутым, ведь кушать где-то надо было. Всё начал Кир, притащивший сумку с сухим маком и несколько бутыльков из тёмного стекла, с горящими глазами заявивший, что отныне всё будет по-другому, никакого болта и мульки, им нужен героин, как в фильмах, однако черноволосый долго не мог смекнуть, как им удастся получить беленький порошок из столь знакомого растения, на деле же никаких кристалликов вовсе не требовалось; он с неподдельным интересом наблюдал за приступающим к изготовительному процессу парнем, что крикнул ему взяться за мак, надрезая только отцвётшие коробочки. Акумов аккуратно прошёлся ножиком по первичному сырью, и сплитовый приказал ждать, пока наружу не проступит белый сок, затвердевая; оказалось, процессом это было не скорым. Когда же пришло время, Серёжа стал соскабливать ценные кусочки, однако Кир вовремя подскочил, вырывая из рук солому и острый предмет, прописав нерадивому сожителю подзатыльник, выгоняя из кухни, раз тот совсем ничего не смыслил в ширеве, оставляя на коробочках ещё кучу добра, крошившегося в неумелых руках; он не ушёл, обиженно забираясь с ногами на стул у обеденного стола, и принялся смотреть, как Курседов поливает срезанный продукт средствами из двух бутылочек, одно из которых разнесло по комнате едкий запах нашатырного спирта, другое же завоняло ацетоном. После тот переместил будущий «героин» в эмалированную кастрюлю, немного облезлую кверху; начался процесс варки, пар неприятно щекотал рецепторы, но самое худшее началось немногим позже, когда смесь была профильтрована, опять залившись в опустевшую кастрюлю с добавлением содержимого третьей баночки, что воняло нестерпимо ужасно, словно протухшим уксусом, так что Серёжа всерьёз задумался уйти в спальню, но любопытство всё же взяло вверх, к тому же, присутствовало детское желание самому проделать те же операции в следующий раз. Теперь жидкость поварилась ещё с минут двадцать, премерзко воняя, и Кир по итогу подпустил парня к плите, заглянувшего в посудину, где тихонечко булькало небольшое количество тёмно-коричневой ширки. — И это... героин? — он недоумённо похлопал глазами, не понимая, будет ли юный химик производить с полученным средством ещё какие-то манипуляции. — Я думал, порошок белый такой будет. — Дурилка, — его небольно щёлкнули по лбу, вздыхая, — герыч белый только в твёрдом виде, а чтобы в вену колоть его плавят, вот он и становится такого цвета. Или ты как думал порошок в баян набирают? — То есть, теперь эту жижу надо сушить, — Акумов действительно не понимал, хмурясь, — или как дальше? — Ну ты и дурилка, конечно. Во-первых, кто ж уже расплавленный героин сушит? — парень махнул рукой, видимо, окончательно разочаровываясь в познаниях того. — Во-вторых, эта херня белой не будет, да и порошком тоже. Ею так и ширяются через ватку, это конечный продукт, только остудить сначала надо. Немного вязкая жидкость приобретала удобоваримую температуру довольно долго, но когда сплитовый позвал ушедшего читать в спальню человека, на диване уже красовались шприц и водка, забитая рука держала ложку, набирая ханку, так что Серёже пришлось дождаться своей очереди, наполняя пластмассовый цилиндр второй половиной смеси. Буквально две точки. Сплитовый зажал левую ладонь в кулак, протирая сгиб локтя и иглу, а затем, когда синеватая жилка хорошо проступила под кожей, аккуратно проткнул её, медленно, не спеша вводя; черноволосый сосредоточенно повторил за ним, однако поторопился, достаточно быстро вкалывая всё ширево, отчего дикая эйфория моментально разнеслась по крови, оглушая на несколько минут, а после он вынырнул из бежевого плена, глубоко вдыхая — было жарко и сухо, но так хорошо по какой-то совершенно необъяснимой причине, он попытался сформулировать восторженную мысль, не сложившуюся во вразумительные фразы, как тут сильные пальцы схватили за плечи, опираясь, и на Сергея опустился такой же вмазанный Курседов, сразу же толкаясь бёдрами вперёд; его непривычно раскрасневшиеся скулы выглядели очень мило, реснички трепетали, а пухлые губы приоткрылись, чтобы рваные вдохи были возможны, пока спина прогибалась, укладывая хозяина на возбудившегося человека, скользнувшего руками к ягодицам — сопротивления не последовало, лишь сладкий стон, и черноволосый сжал ладони покрепче, оглаживая. Кир продолжал тереться, уткнувшись лицом в сгиб чужой шеи, в конце концов прося перейти в спальню, где уронил довольного Серёжу на кровать, усаживаясь сверху; одежда была с горем пополам откинута, потому он мог спокойно ласкать член под собой, приподнимаясь; он, конечно, мылся, однако на большее всё же не сподобился. Ширка притупляла болевые ощущения, теряющиеся в резких полустонах и грубых матах, чужие руки крепко стискивали талию, насаживая до упора. Сплитовому было очень горячо, тело будто раскалилось в алюминиевой ложке над газом, и градус всё неуклонно рос с каждым новым толчком Серёжи внутрь, который не собирался упускать подобный шанс насладиться податливым партнёром, расслабленным пахнущей ацетоном жидкостью, что без стеснения издавал похотливые звуки, упираясь в грудь под собой; ещё никогда он не вёл себя так, не раскрывался и не просил, не позволял взять над собой верх, быть в пассивной роли принимающего, но почему-то с нескрываемым удовлетворением опускался на член, закатывая глазки. Пальцы сминали проступающий пресс, ощущая движущуюся там, меж органами, головку, затем переместились ниже, ударяя по ягодицам, отчего сплитовый кончил и сбился с темпа, мелко дрожа под напором Сергея, не останавливавшегося ни на секунду. Грубые ладони крепко держали бёдра, продавливая место у косточек, а мальчик отчаянно вопил, цепляясь пальцами за коротенькие ножки тумбочки в попытках вырваться, уйти от члена, рвущего изнутри. Кажется, он даже попросил передохнуть, но его проигнорировали, вновь шлёпая и говоря какую-то несвязную ерунду о «послушном мальчике», и постепенно возбуждение становилось болезненным, тревога окутала нервные окончания, однако правую скулу прошила острая пощёчина, руки заломили, крепко держа за спиной, а движения продолжились. Горячо и мокро, ноги были в чём-то склизком, а живот нещадно болел, однако надрывные крики никто не слышал; на спину надавили, придавливая слабой грудью к дощатому полу, и на той мгновенно появились тонкие царапины от заноз. Колени расшиблись в кровь, проезжаясь по деревяшкам, из-за чего совсем неокрепшее тело скользило взад-вперёд ещё легче. Кир почувствовал, что плачет, моля прекратить, пытался вырваться — собственное тело не слушалось, продолжая содрогаться от члена, а перед глазами возникали картинки минувших дней, оплаканные, возненавиденные, — сейчас же всё повторялось, он сам во всём виноват; незнакомое имя срывалось с уст, действуя Серёже на нервы. — Блять, заткнись, — снова пощёчины, от которых хотелось лишь жалобно скулить, — сучка, ещё и кого-то другого представляет, — тот окончательно разревелся, громко шмыгая носом, — ну ты и блядь. — Какой же ты узкий, сука, — тело покрывали укусами, — весь мокрый, блять, ух, и такой мягенький, как булочка. — Он всё сильнее плакал, сипя. — Нет, пожалуйста, пожалуйста, не надо, — он подвывал, раздражая, — не надо, мне больно… — Отстань, нет, отстань! — Ремень проехался по коже, оставляя багровые кровоподтёки от железной бляшки. — Мамочка… — Сука, молчи, я не просил играться в целку, — Серёжа не понимал, с чего парень так резко сменил настроение, однако ему это не нравилось, — хули тебе «больно»? Да тебя во весь рост ебать можно. — Малолетняя шлюха, думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня? — Тот мотал головой, рыдая. — Выходишь на улицу в своих шортиках и крутишь этой попкой, так и напрашиваешься, чтобы тебя выебали, хочешь уже скорее повзрослеть, м? — Нет, нет, уйди, — мальчик перестал сопротивляться, ведь в памяти всплывали все те моменты, когда человек, втрахивающий в пол, забирал его со школы, — пожалуйста, уйди… — Да ладно тебе, сладкий, — ремень оставил след на спине, — первый раз всегда так, дальше будет лучше, ты привыкнешь. У тебя такая вкусная попка, блять, я бы её скушал, шлюшка. Маленькая, похотливая, бессовестная шлюшка, кто же тебя научил так по-блядски себя вести? Наверное, мать твоя, блядина конченая, ну, ничего-ничего. Мальчик тихо скулил, вспоминая, как прыгал новому отцу в объятия, выбегая из школы, вешался на шею и громко смеялся, чувствуя поглаживания на лопатках, а затем его приподнимали, держа за ягодицы, и несли перед собой до самого дома, легонько щекоча по рёбрам. — Прекрати, прекрати, я не хочу, — он чертыхнулся, выходя из рыдающего Курседова, что принялся утирать глаза ладонями, словно ребёнок, — мама-мамочка, когда ты придёшь? Мама... — Тот скривился, мотая головой, но парень всё так же сидел на постели в окружении сбитого белья, поджимая ноги и пытаясь закрыться. — Я всё расскажу маме... Всё, — Акумов, не допирая, о чём лепетал заливающийся слезами Кир, на шатающихся ногах встал, шепча «тьфу ты», и направился к выходу на кухню, дабы попить воды, поскольку сушило невероятно, а ещё додрочить в ванной, — нет, нет, я не хочу в попку… Травянистые очи окинули свернувшегося в крохотный комочек человека на застиранном постельном, возвращаясь взглядом к неубранным атрибутам приготовления ширева; через часа полтора кайф частично прошёл, и сплитовый, выйдя из спальни к бездумно смотрящему телевизор Сергею в халате, не остался без внимания. «Кеша, сделай, пожалуйста, потише! Ке-е-еша, ты меня слышишь? Во-первых, не Кеша, а Иннокентий, а во-вторых, преступник вооружён!» Тот повернулся к нему, скользя взором по худому обнажённому телу. «Товарищ майор, докладывает старшина Полищук. Преследую преступников на мотоцикле.» Киру показалось, что он сейчас упадёт на колени в истерике. «Ах, так! Ах, ах, ты вот как?! Ах, вот ты как с другом, да? Вот ты как с другом? Ну, знаешь!.. Я для него жизни не жалею, а он!.. Нет! Нет, всё! Конец! Прощай навек! Только смерть избавит меня от сердечных мук! Гудбай, май лав, гудбай!..» Ему было так больно тогда, в одиннадцать, невыносимо больно, а теперь всё повторилось — только вот уже Серёжа просто взял его. Наверное, даже без чувств, верно? «Ничего, ты у меня попляшешь! Я тебя проучу! Ох, ты у меня наплачешься!» Он ведь сам виноват, сам, сам! Сам! Только он виноват. Он — блядво, самое натуральное. Отчим был прав. Тупая неграмотная шлюха без образования, без легальной работы, без документов. Лучше бы появился на этот свет женщиной — мог бы выйти замуж и родить троих детей, зато с уверенностью, что мужик не бросит из-за отцовской любви к спиногрызам. Лучше бы вообще не рождался таким, как он есть. Опущенный с детства. Пидор. «Роди-и-ительский дом... Нача-а-ало начал... Ты в се-е-ердце моём... Надё-ё-ёжный причал...» Сергей невольно облизнулся от навсегда оставшихся воспоминаний, как Курседов покорно принимал член, распахивая пухлые губы. — Ты очень сексуальный, когда тебя трахают, знаешь об эт- — Никогда, — ровный и спокойный тон, будто остро заточенный нож, чеканил холодные слова, — ни при каких обстоятельствах ебаной жизни ты не смеешь заикаться о том, что было сегодня. Если посмеешь хоть раз, — карие глаза пронзительно глядели на сжавшегося парня, — ты меня слышишь? хоть один раз — под кайфом, просто так, мне похуй — упомянуть этот день, я убью тебя. Уничтожу, сломаю, разобью, — Кир приблизился, нависая, и в тёмных зрачках черноволосый разглядел то, что никогда не хотел бы видеть, — перережу глотку и отъебу в трахею, расчленю, вырежу печень и поджарю на ужин, ты перестанешь существовать в этом мире, я сожру тебя и пальчики оближу, понял? Понял? — Он покачнулся, всхлипывая, и ощутил, как жидкие сопли начинают течь из носа. — Ты понял? понял? понял? — Колени-таки подкосились, роняя его на пол, громко ревущего не в силах остановиться. — Мама... Глубокие зрачки тонули в детской боли и ненависти, всю жизнь преследующих те, они не отпустят, вечно хранясь на их дне, порою вздымаясь ядовитой волной, чтобы захлестнуть человека памятью, раздирая сердце на мелкие части. Кир бежал, всё время бежал, но однажды остановился, цепляясь за Акумова, и как бы не хотелось удрать снова, он не стал. Парень взволнованно спохватился, оглаживая крашеные волосы, и вжал сплитового лицом в мягкий махровый халат, покрывший сухие ноги; тот лишь скулил и крупно дрожал, ластясь ближе. — Ненавижу... Ненавижу себя... Мамочка... Мамуля!.. — Серёжа рвано выдыхал, тоже начиная содрогаться от чужих рыданий, словно разъедающих его душу. — Мамочка, пожалуйста... Мама... — Эй, — он начал легонько качаться взад-вперёд, больно кусая губы, — всё хорошо, всё в порядке. Я... я понял. — Почему, почему?!.. — черноволосый не знал, чтó конкретно «почему». — Всё нормально, Кир, всё нормально... — Мамочка!.. Серёжа запрокинул голову, чтобы солёная жидкость впиталась обратно в слёзные канальца. Он должен. — Тише-тише, маленький, — человек внизу слегка затих, обнимая его коленные чашечки, — я рядом, я здесь... Всё наладится, обещаю. — Слёзы, сдаётся, совсем прекратились. — Зіронька моя, самая красивая, самая хорошая, — он монотонно напевал только что придуманную песенку, — самая милая... «Э, прилетаю я как-то на Таити… Вы не были на Таити? Ну, так вот. А майор Томин мне и говорит: «Сберкассу ограбила пані Моніка из кулинарного техникума». Пропало... «Миллион, миллион, миллион алых роз…» А я ему и говорю: «Шурик, будьте осторожны — преступник вооружён!». А он мне: «В греческом зале, в греческом зале... мышь белая!..» В стеклянной бутылке у газовой плиты настаивалась жидкость, светлея и опадая чёрными крупинками на дно — ни о каком чистом наркотике из фильмов и речи быть не могло, только героин-3, грязная ширка с морфином, мамом, бензолкой и ещё одним кодеином. 27.07.96 Я очень устал зато нашёл замену крэку лезвие. Думаю тебе понравиться когда увидиш моё тело. Блять я ведь даже не отправляю тебе не единого письма зачем я пишу этот безполезный блокнот прошу о чём-то ты же всё равно нечего из этого не прочтёш. Мне страшно господи мне очень страшно 5.8.1996 Сонечко я решился теперь остаётся лиш оканчательно собраться с духом и зделать это. Боже мой мне даже не верится что совсем скоро смогу увидить тебя я плачу сейчас и у меня тикут сопли хаха очень сильно стараюсь, чтобы они не попали на бумагу, но не буду останавливаться. Мне так хорошо будто просвитление какое то за окном яркое сонце оно так прекрасно греет словно я скоро одправлюсь в Рай. Но нет нет это не правда ты мой Рай и я не убегу от тебя во второй раз теперь я вернусь да я решил вернуться и буду с тобой до конца жизни некогда не оставлю не покину я хочу прожить рядом с тобой все оставшиеся мне годы если ты позволиш. Прошу позволь. Я Киев — чудесный город, шатен столько слышал о столице, а теперь он глядел по сторонам, жадно поглощая очами всё новое и непривычное, широкие улицы, кучи машин, разных людей — в Полтаве такого не было. Неужели его какие-то несбыточные мечты претворялись в реальность?! Апостол тихо посмеивался рядом, хотя и сам был воодушевлён не меньше друга. Интересно, что у них получится из всего этого? Ну, родители еле-еле наскребли достаточно денег на взятку, чтобы его-таки взяли в фармацевтический, пусть и экзамены он написал на идеальный балл, а Кира ожидала шабашка на хате, которую подогнал старший знакомый, что приезжал к Максу недавно в Полтаву. Очень интересная шабашка. И он увидел, насколько действительно интересная спустя полгода, когда тот ночью тихонечко забрался на второй этаж общежития, доставая из кармана шмаль. — Ну, шо, раскурим? — Вопрос был риторическим. Максим смотрел в треснутый потолок и размышлял, правильно ли он сделал, позвав Курседова вместе с собой в Киев, ведь тот неплохо жил шесть лет у бабушки Гани, радуясь, что его никто не искал — ребёнок с квартиры, матушке да отчиму легче. И в пизду эту школу, документы — он всё равно никогда не станет полноценным членом общества. — А шо твоя? Типа, встречаетесь? — Гость хитро усмехался, выпуская тяжёлый сладковатый дым в воздух маленькой комнаты. — Или у вас так, по дружбе? — Фу, перестань. «По дружбе» — это мерзко, по крайней мере, не для меня такое, — Макс небольно ударил его в плечо, — конечно, встречаемся. Вот будет зимний отпуск — поедем к моим, познакомлю Марину. Эх... — он потянулся, мечтательно закрывая глаза. — Она у меня такая красивая и умная... — Ага, та я понял. Всё время, спрашиваю, не спрашиваю, только и слышно: Мариночка то, Мариночка сё... Хоть на свадьбу пригласите? — Черноволосый усмехнулся. — А как же! — Кир отвернулся, затихая. — Да чего ты сразу такой, и у тебя будет хорошая девушка, и любовь... — Не будет, Макс, — он горько засмеялся, мотая головой. — Что за глупости? Будет, я тебе говорю, вот увидишь — сам не сообразишь, когда в ту самую влюбишься. — Не будет у меня девушки. — Да ладно, а кто ж тогда у тебя будет? Парень? — Апостол тоже рассмеялся. — Он самый. — Что?.. — Что слышал. — Кир встал с постели, подходя к окошку. — Погоди, как это? Ты серьёзно?.. Почему? — Максим тоже поднялся, напряжённо глядя на друга. — Потому что я никогда не буду с женщиной. Не хочу. Я никто — и буду никем, живу только за счёт конопли... Может, чего-то ещё намучу скоро. Вот будет у меня каким-то образом жена, дети... И что я им дам? Ничегошеньки. А так мне больше нравится, чтобы просто вдвоём, каждый уйдёт, когда захочет. Никому не будет известно, чем мы занимаемся. Просто безо всякой «любви», без ответственности — ни беременности, ни ещё чего-нибудь. Трахаться просто. Без лишнего. Без будущего. Без чувств, только возбуждение. Вот так я хочу. 10.09, год 96 Как же сложно не думал что снова зламаюсь прости умаляю я хочу ищезнуть 17.10, 96 год. Я правда держусь но снова срываюсь раз в месяц но это снова и снова не знаю почему я не знаю за что я ведь хочу жить в первый раз но опять не могу лучше бы — Он порвал тебя тогда? — Да. — И кончил внутрь? — Да. — В таком случае, мы нашли ответ. — Ты хочешь сказать, что я жил с этим ссаные десять лет, а подыхать начал только сейчас?! — Именно так это и работает, Кир. Тот обессиленно откинулся на подушку, глядя пустым взором в потолок. — Серёжа, иди сюда, — из кухни по-прежнему доносились тихие речи Марины и черноволосого. — Серёжа! — Звукоизоляция в квартире всегда была на удивление хорошая, потому Курседов повысил голос, слыша, как виновник торжества уже летит к нему в спальню: — Серёжа, блядина ебаная, ты можешь хоть раз в жизни не делать мне нервы? — Прости, прости... — Акумов суетился вокруг него, пытаясь погладить то по руке, то по плечу в успокаивающем жесте, но от него лишь брезгливо отмахивались. — Всё, иди нахуй, ты испортил мне настроение, — он пихнул Сергея, отталкивая подальше, и зло зашипел в его сторону, — которое и без такой шалавы ни в пизду. — Ну, Кир... — парень чуть ли не плакал, вжимаясь в подоконник. — Кир... Ну, прости, пожалуйста, я не специально... Кир, пожалуйста... — Ладно, блять, — тот привычно сменил гнев на милость, подзывая к себе пальчиком, — всё, проехали, — Серёжа радостно подскочил, принимаясь сразу же нежно гладить сухую руку. — Я просто... А ничего, впрочем. — Спасибо, спасибо, спасибо, — ладонь мягко целовали. — Ой, ну, всё, хватит, — Кир немного улыбнулся, но руку не забрал, продолжая наслаждаться лаской, — я тебя простил. Ты тоже извини. С возвращением в Киев, где ханка с удовольствием приняла его вновь в свои объятия, эмоции мешались — вряд ли уже что-то, кроме написанного в тишине и в трезвости было настоящими чувствами. 27, ноябрь, 1996 год Еду. Теперь точно. Я уже выхожу из этой комнаты на вокзал да у меня есть билет. Жди пожалуста так хочу увидить тебя Кир соскочил с раскладных железных ступенечек, направляясь к выходу с платформ, и Киев привычно встретил его теми же серыми домами, громыхающими звуками, свистом проезжающих мимо машин, моросью и холодом начинающейся зимы, однако он не стал задерживаться и на секунду, чуть ли не бежа в сад Фомина с одной единой надеждой, что Серёжа, по их старой картёжной традиции в пятницу, окажется там, а если и нет, то он спустится в метро, поедет на квартиру за Северным мостом, и даже если дома его не будет, он усядется в подъезде, будет ждать и дождётся. Голые ветви деревьев привычно шумели от ветра, качаясь, он шёл по круговой аллейке, уложив мерзнущие руки в карманы старющего пальто, а глазами всё выискивал и выискивал знакомое лицо среди прохожих, глупо улыбаясь от осознания бесполезности данного действия — надо было сразу нырять под землю на «Вокзальной» вместо того, чтобы тащиться в сквер, наивно полагая, что Акумов до сих пор шабашил в преферанс, но... Почему бы и нет, верно? Какая глупая надежда, хотя именно в такое хочется верить больше всего — чем глупее и бестолковее идея, тем сильнее в неё верится. Иррациональная природа человеческих душ! Порою Вселенная приоткрывает завесу бесконечной комбинаторики да вероятности событий людям, реализовывая такие помыслы, но в этом и вся опасность, поскольку подобное — крайние меры, предназначенные для тех, кто находится на грани, в шаге от того, чтобы переступить черту или сделать движение назад, спасаясь; ответственность возложена на человеческие плечи. Отныне их судьба вверена им, разлетаясь на тысячи мелких осколков, ведь отделённые от Вселенной более ей не принадлежат — сами по себе, сами для себя. — Сыграем партейку? Парень вздрогнул, поднимая взгляд на улыбающегося Курседова, что заинтересованно осматривал новенькие гривны в обветренных ладонях, сразу же убравших деньги во внутренний карман. Травянистые глаза помутнели, и тот кивнул, наскоро сгребая разложенные карты, переворачивая лист бумаги и беря карандаш; сплитовый не мог бы сказать, отчего столь родные очи смотрели потеряно; руки того подрагивали не от холода и не от волнения, тогда он догадался, хотя не то чтобы не подозревал — зря он научил его готовить ширку. — На что играть будем? — Кир сдвинул, наслаждаясь родным голосом и прикрывая веки, потому что не хотел непроизвольно подмечать заломленные карты и ловкие, быстрые пальцы, ведь сам учил этому. — На ничто. — Серёжа замер, скрепя зубами. — Всё равно не выиграешь, дурилка, — он откинулся на спинку, вытягивая ноги, — меня ты не проведёшь. — Хорошо, я согласен. Два часа пролетело незаметно, карие глаза вновь горели азартным огнём, стало тепло, но карандаш жестоко скользил по немного намокшей бумаге, констатируя неутешное; Серёжа скинул, щёлкая пальцами, и Кир глупо усмехнулся — неподражаемый разводила проиграл. Он проиграл; ему давали два шанса отыграться, и ни один из них не увенчался успехом, так что не понял и сам, как вся его уверенность испарилась, а черноволосый равнодушно хмыкнул, собирая потрёпанные карты. Сплитовый встал, хоть и не намеревался уходить, однако его запястье крепко сжали, отчего карты полетели на мокрый асфальт и землю клумбы, пачкаясь в грязных разводах, но Серёже было всё равно — собирать их никто не планировал. — Куда это ты? — Кир пожал плечами, наблюдая, как парень поднимается следом, стискивая руку всё сильнее. — Расстроился? — Да нет, с чего бы. Мы ведь на ничто играли, правда? — А для меня то, что ты никогда снова не бросишь меня — ничто. 14.XII.1996 Мне так жаль что тебе преходится делать это... Я чуствую себя таким ничтожным просто ужасно. Ты сейчас вышел а я тихонечко пишу, чтобы не заметил. Понимаю что не змогу нечего сказать. Просто... Максим объяснил мне вчера что со мной пока ты был на кухне з Мариной, чтобы я знал. Некогда раньше не слышал о такой болезни. Оказывается многие этим болеют кто жил так как я. Больше всего боюсь, чтобы у тебя тоже не оказалось этой херни а Макс сказал что ты скорее всего болеешь, но он возьмёт тебя как раз послезавтра в понедельник в больницу здаш кровь из вены. Там всё будет нормально в лабаратории его уважают, потому они не будут нечего смотреть кроме нужной фигни. Это радует Что-то в нём изменилось, будто давно гнетущая часть сознания наконец испарилась, оставляя после себя приятную пустоту; мысли легчали. Кир глубоко вдохнул, улавливая кончиком носа частично забытые ароматы квартиры, фантомно пахнущей всё теми же крепкими алкогольными парами, как и много-много лет назад, когда его ноги убегали прочь от этого места — теперь же он сам пришёл в эту полуразваленную «сталинку», совсем не дрожа. Привычная затхлость радовала глаз, душа ликовала, словно понимая, что ничего-то здесь не изменилось, всё по-старому, значит, всё будто прежде. Может быть, он тогда сделал матери больно, сбежав из дома в шестом классе? Хотя, разумеется, сделал, это же очевидно; ему и вправду хотелось прийти сюда раньше, увидеть родительницу, потерянным взглядом смотрящую в стену, опуститься на дощатый пол у кресла, опираясь о засаленную цветочную обивку, бывшую некогда персиковой, положить голову ей на колени и тоже глядеть в серый бетон-керамзит, немо, без слов. Он действительно ценил её, потому что, наверное, такова психология детей, пронёсших сквозь годы неподъёмную тяжесть уродливых юных лет, — они заканчивают тем, что почти единственными дорогими для них людьми становятся родители, никогда их не ценившие, кроме как в первые годы после рождения. Судьба летала невидимым сквозняком, оглаживая дряхлую мебель, Курседов вот-вот должен был прикоснуться к ней, но всё же — нет, более не существовало для него доли, разбитой тёплыми ладонями горячих объятий под ханкой — Серёжа отменно выучился её варить не только на продажу. Половица в комнате слева, кажется, призрачно скрипнула, и в гостиной, посреди которой стоял парень, появился образ мужчины, взирающий на него чёрными глазами из-под густых бровей — и в этот момент внутри нечто стянулось, закручиваясь неясным узлом в голове, пустым и порожним, холодящим; ему подумалось, это страх, но нечто иное заполнило мозг, прорываясь неприятной головной болью, а левая нога перестала хорошо ощущаться, как и рука, плечо, пальцы, ступня, целая часть тела не слушалась. Он заметил это и раньше, но теперь мышцы совсем не чувствовались, потому пришлось странно прихрамывать, заглядывая в оставшиеся комнаты, где никого не было, отчаяние поднялось комом к горлу, вырываясь задушеными вздохами — никого, никого, совсем никого! Неужели?.. Кир вернулся в гостиную, усаживаясь на подраное кресло, и уткнулся лицом в колени, склоняясь на всё ещё мягкий подлокотник. С того дня прошло десять лет, на что же рассчитывал? Он сидел и сидел, ждал чего-то, но ничего не происходило, за окном начался вечер, пролетела ночь, заалела заря, бьющая угнетающе-жестоким светом в стёкла и спинку кресла в квартире на втором из двух этажей ветхой «сталинки», а он так и не встал, не раскрыл очи, не смог поверить, однако, в конце концов, поднял голову, моргая, но мир отчего-то наполовину исчез на обоих зрачках, будто кто-то вертикально закрыл картонкой левые половинки глаз. Кир поморгал с усилием — никаких изменений. Попытался встать — левая часть тела не держала его. Истерический хрип разнёсся по комнате — пусть дом был заброшен, пусть вернулся сюда спустя долгие годы, пусть в спальне по-прежнему остались глубокие царапины на ножке прикроватной тумбочки, пусть ни один человек не искал его, но разве заслужил он болезненно дрожать от понимания, что все умерли? Все, абсолютно все — и матерь, захлебнувшаяся алкоголем, и отчим, кончивший в адских муках от внезапного туберкулёза, и родной отец, придавленный ещё давным-давно бетонным обломком на стройке, все мертвы; не знал, как окончили мать с новым мужем, только об отце знал, однако сознание наполнилось чёткими картинками, столь правильными и логичными. Пассажиры и даже цыгане в плацкарте Харьков—Ужгород странно глядели на него, ведь путь обратно с Полтавы до Киева превратился в невыносимое испытание, окончившееся лишь с прибытием в квартиру на Троещине, дверь которой распахнул Серёжа, спокойно выдыхающий густые табачные смолы, впрочем, его взор так же непонятно держался на нём, еле добравшемся до стула. — Ну, шо, как съездил? — Акумов щёлкнул замком, возвращаясь к плите, на которой жарились аппетитные блинчики. — У вас типо семейное воссоединение было? — Дом не жилой, он дохуя лет заброшен, — тот лишь кивнул головой, — я просто сидел в квартире... Просто так. — Ясно. Хочешь есть? — Наверное... — Кир грустно посмотрел на поставившего тарелку с хорошенькими конвертиками, наполненными мясной начинкой, Сергея, прикусывая губу. — Позвони Максиму и Марине, пожалуйста. — Ты ударился, что ли? Прихрамываешь?.. — Нет, полтела не чувствуется, а ещё я наполовину вижу. — Черноволосый поднял брови, снимая трубку домашнего телефона. — Не знаю, что это, но явно хуйня какая-то. — Охуеть... Щас, звоню. Именно сейчас, когда наконец смог признать, что не хочет убегать от Серёжи, которого несколько дней назад нежно и трепетно целовал прямо в саду Фомина, вжимая ботинками в асфальт глупые старые карты, то понял — конец близок. Он даже не заплакал. Первое января, 1997. Я прожил девяносто шистой получается. Забавно. Макс сказал что мне повезло просто тихо и спокойно закрою глаза ведь некакого гриппа или чего похуже впридачу не подхватил и доза подействует сравнитильно быстро премерно часов за пять. Я не боюсь мне не капельки не страшно, правда. Он сказал что у тебя всё в порядке и только благадаря этому мне спокойно. Серце одпустило Тёплые пальцы сжимали прохладную ладонь, поглаживая, и Кир слабо улыбался, глядя на крупные хлопья снега за окном, летящие довольно густым снегопадом; зима была морозной, небо к вечеру немного прояснялось, тучки позволяли разглядеть ало-оранжево-фиолетовое закатное солнце, что распалённым диском скрывалось за белым горизонтом заснеженной земли. Лёгкие бежевые занавески были задёрнуты, чтобы скрыть сереющие дома во дворе, но оставить возможность наблюдать за снежинками. — Ты купил эти шторки, да? — Несмотря на всё, слова давались с трудом, еле приобретая нужную громкость. — Мне так нравятся они... Лёгкие и невесомые. — Серёжа прикусил губу, чувствуя, как пальцы слабо сжали его ладонь в ответ. — Красиво. — Да, красиво, — он выдохнул, всматриваясь в тёмные-тёмные карие глаза, — потому что ты так говоришь, Кир, — тоже улыбнулся, ловя ответный взгляд, — всё, что тебе кажется красивым, красиво и для меня. — Тот покачал головой, словно корил его за что-то. — Дурилка. У тебя своя жизнь, ты не должен подстраиваться, соглашаться, но, — сплитовый легко кашлянул, мгновенно отворачиваясь к подушке, на которую он опирался, полулёжа, укрытый мягким одеялом, — знаешь, мне очень... очень, — Кир вытянул шею, часто моргая, — приятно. Спасибо. — Пожалуйста, — Сергей хихикнул, быстро утирая глаза. — Не умничай. — Пошёл нахуй. Они рассмеялись, привлекая внимание парня и девушки на кухне, заглянувших в спальню посмотреть, что же так развеселило находящихся в комнате; время будто остановилось, а вечер всё никак не хотел наступать. Закатное солнце отбрасывало яркие лучи над городом, и Кир завороженно наблюдал за сверкающими окнами, что отражали небо в чистоте воздуха; снегопад прекратился. Он перевёл взор на Серёжу, глубоко вдыхая, но что-то внутри словно оборвалось, стремительно холодя тело, натянутая струна разорвалась, а язык не слушался, как бы он не старался открыть рот. Акумов ничего этого не понял, ведь тот по-прежнему лежал, держа ладонь в его руке, потому он стиснул непривычно податливые пальцы, и пухлые губы разжались, чуть-чуть двигаясь, будто его энергия неясным способом скользнула в тело на кровати, придавая сил. Карие очи смотрели ясно; черноволосый невольно задумался, понимая — не верит, что те скоро погаснут, он совсем-совсем в это не верит, ему не хочется. — Никогда не мог сказать, — Кир почти неслышно шептал, усилием воли не закрывая глаза, — никогда... Прости, я тебя... — И я тебя, а ещё... Ты — настоящее сонечко, не я. Тоже прости, не сказал... Уголок пухлых губ чуть-чуть приподнялся, и половинчатая картинка перед глазами застыла, постепенно пропадая в чёрно-серых, искрящихся мушках. Сумерки упали на столицу, скрывая ушедшее солнце, а фаланги покинуло даже остаточное напряжение, отчего Акумов медленно убрал ладонь, укладывая расслабленную руку на светлое одеяло; прикрыл рот, чувствуя, как парочка мелких слезинок покатилась вниз, всё так же сплетаясь взглядом с карими угольками — те были такими, как и прежде. Он протянул пальцы, закрывая веки, обрамлённые длинными чёрными ресницами, подрагивающими от завсегдашнего квартирного сквозняка, и казалось, что Кир просто уснул. Серёжа вытащил найденный недавно маленький блокнотик из верхнего ящичка прикроватной тумбочки, синюю ручку и развернул тот на крайней записи, снимая щёлкнувший колпачок. Ни один человек более не напишет искренние слова на этих страницах. 09.1.97 Я умру сегодня Я тоже.Не было родней, не было красивей Не было больней, не было счастливей Не было начала, не было конца Отряд не заметил потери бойца