Vae victis

Закат раскинулся крестом поверх долин вершины грёз, Ты травы завязал узлом и вплёл в них прядь моих волос. Ты слал в чужие сны то сумасшедшее видение страны, Где дни светлы от света звёзд. Я ухожу вослед не знавшим, что значит слово «страх». О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах, Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой на грани ясного утра? Мельница — «Господин горных дорог» Маленький Гу Юнь — глаза как два цветочка, холодные ручки, неаккуратно заплетенная коса — бежит к Шэнь И, врезается в него, и они оба падают на землю, Гу Юнь — смеясь, Шэнь И — пытаясь придумать наиболее внушительное ругательство. Нос у Гу Юня тоже оказывается холодным. — Слезь с меня! — Шэнь И барахтается в попытках выбраться из-под друга, впрочем, не слишком успешно. Гу Юнь хитро улыбается, фыркает, но, впрочем, скоро сползает и даже поправляет одежду Шэнь И. Привычка подбегать и обнимать, роняя их двоих, оказывается прилипчивой. Гу Юнь уже не ребенок — юноша, юный мальчика, как тонкий серп месяца, только пробивающийся сквозь новолуние, и уже больше не острые локти и длинные несуразные ноги, хотя у кого бы повернулся назвать Гу Юня несуразным. Гу Юнь — прекрасный, выглядящий как принц или небожитель, бери образ и рисуй в богатых одеждах, повторяй его мягкий отстраненный от всего взгляд. Гу Юнь подбегает к Шэнь И, но тот оказывается умнее и заранее опирается о стол, поэтому они не падают. Гу Юнь его обнимает и лукаво улыбается, на дне темных глаз пляшут огоньки. — Ты когда-нибудь целовался? — спрашивает он и заинтересованно приподнимает брови. Спроси еще раз, думает Шэнь И, но сам не отвечает ничего. Гу Юнь целует его первый — мягко касается и сразу же отстраняется. И еще раз — делая поцелуй глубже, а Шэнь И зачем-то отвечает, ведь ему тоже интересно — он никогда никого не целовал, а разговоров об этом вокруг дым и туча, все давно обсуждают «такое», как думает об этом, надеясь, что не краснеет, Шэнь И. С Гу Юнем целоваться правильно — как иначе и с кем еще, они же так давно друг друга знают, и ему говорили, что целовать нужно того, кого любишь, а Гу Юня, хотя тот склочный, заносчивый и бесючий, Шэнь И определенно любит. Гу Юнь отстраняется, и в глазах его плещется радостная тьма, и Шэнь И не придумывает ничего лучше, кроме как ответить: — Либо ты не умеешь целоваться, либо мне не нравятся юноши, — Гу Юнь фыркает лисичкой и щелкает Шэнь И по носу. — Думаю, мы можем проверить это еще через пару лет, — предлагает он. И больше ничего не говорит. Конечно, Шэнь И прекрасно знает Гу Юня и уверен, что это не их последний поцелуй. В следующий раз они целуются на границе, в том проклятом и благословленном городе Яньхуэй. Гу Юнь капризничает, отказывается помогать Шэнь И убирать дом — старый, едва живой, вот-вот готовый сложиться пополам и развалиться окончательно, ставший пристанищем нескольким поколениям пауков и жуков. — Переставай нудничать! — просит Гу Юнь, залезает с ногами на стол и начинает ими болтать, изо всех сил делая вид, что заниматься чем-то полезным он сейчас не настроен. Подойти ближе и взять за руки, чтобы с этого стола стащить — ошибка, Гу Юнь нагло тянет самого Шэнь И, касается своими губами его, трется своим по-прежнему холодным носом о нос Шэнь И. — Это очень нечестно, — сообщает Шэнь И. — Я знаю, — радостно соглашается Гу Юнь. Правда, минут через двадцать выключает-таки свою вредность и приходит помочь мыть окна. В итоге устраивает небольшой потоп, но злиться на него совершенно не выходит, и Шэнь И только вздыхает с мыслью, что это наверняка закончится не скоро. И — что он и не хочет, чтобы это заканчивалось. Большую часть времени Гу Юнь действительно бездельничает. Шэнь И не может его в этом упрекать, только вот бездельничающий Гу Юнь — Гу Юнь, очень любящий начать к кому-то приставать и заниматься глупостями. За первые пару дней он вываливает на Шэнь И, кажется, все существующие в мире анекдоты, от правда смешных, до откровенно нелепых, потом в ход идут подкаты, заставляющие Шэнь И отчаянно краснеть, и сказки, когда-то и где-то им услышанные. Гу Юнь отказывается спать на своей кровати, мотивируя тем, что холодно, и ложится к Шэнь И, благо, поверх одеяла, неблаго, потому что все равно придется пускать под одеяло. Гу Юнь притаскивает с рынка ворох детских игрушек и восторженно объясняет Шэнь И, как ими пользоваться. Гу Юнь радостно возится с машинами Шэнь И, в итоге ломая даже то, что сломать изначально было невозможно. Шэнь И остается только терпеть. Такой Гу Юнь — мягкий, суматошно-счастливый, болтливый — прежний Гу Юнь, но чуточку другой, будто на секунду позволивший себе стать тем, кем он на самом деле является — мальчишкой двадцати лет, а не великим маршалом, одно имя чье обращает врагов в бегство. Позволивший и испугавшийся этой возможности. В их жизни появляется Чан Гэн — тоненький мальчишка с огромными глазами, отчаянно пытающийся казаться старше, чем он есть, только Шэнь И смотрит на Гу Юня, внезапно начавшего вкладывать в общие с Чан Гэном много чувств, столько, сколько Шэнь И и не подозревал, что у того есть. Они ссорятся. Не слишком серьезно — Гу Юнь не любит сильные ссоры, а Шэнь И слишком давно того знает, что обижаться насовсем, но ссорятся. Гу Юнь обиженно сидит на крыльце и мерзнет, смотрит полуслепо в туманное утро, сплетаемое вязью первого в этом году снега. — Перестань дуться, — просит Шэнь И и накидывает на того плащ, садится рядом. Гу Юнь похож на расстроенного кота, и это не может не вызвать улыбку. Интересно, что бы подумали другие, узнав, что великого маршала сравнивают с котом? — Я не дуюсь, — сообщает Гу Юнь и перекладывает голову на плечо Шэнь И. — Ладно. — Как думаешь, когда ты умрешь? — тихо спрашивает Гу Юнь. Шэнь И сначала долго смотрит на его профиль, мягко очерченный утренним солнцем, а потом все же решается ответить: — Скоро, наверное. Так они сидят еще полчаса, а потом Шэнь И вспоминает, что забыл снять с очага завтрак, и бежит выяснять, не спалили ли они дом, попеременно ругаясь на Гу Юня, а тот только смеется. Совершенно несерьезно и задорно, будто Шэнь И дразня. Гу Юнь часто лезет обниматься. Наверное, ему слишком нравится, как Шэнь И бесится, потому что его отвлекают от работы. Гу Юнь подходит со спины, обнимает, утыкается носом в плечо. — Ты теплый, — говорит он однажды едва слышно, и Шэнь И даже забывает возмутиться, что теперь из-за Гу Юня снова примерно все вокруг будет в пролитом масле. Гу Юнь тащит его с собой на рынок. — А почему нельзя взять Чан Гэна? — уточняет Шэнь И. — Потому что его я уже успел достать, — мгновенно отзывается Гу Юнь и, схватив Шэнь И за руку, ведет его только быстрее. — Да? — А еще потому, что он слишком обо мне заботится, — признается Гу Юнь, деловито поджимая губы. Шэнь И ничего не отвечает. Он может возразить — Гу Юнь очень любит строить из себя умирающего и просить сделать все дела за него, вот только когда кто-то сам пытается вызваться ему помочь — мгновенно теряется и начинает раздражаться, кажется, эту скверную привычку он уже не изживет, хотя почему-то кажется, что Чан Гэн все же однажды приучит его принимать чужую помощь, как бы странно это не звучало. Может, Гу Юнь вовсю войдет в роль старого отца и разрешит все делать за себя, может, выйдет как-то иначе, может, не выйдет никак, ведь они все могут погибнуть в ближайшую пару лет. — Смотри, змеи! — Гу Юнь улыбается и тыкает в змея на веревочке. — Тебе нужен? — уточняет Шэнь И. — А можно? — Гу Юнь делает жалобные глаза, а потом, дождавшись смеха Шэнь И, уводит его дальше. Гу Юнь радостный, оживленный, шумный. Гу Юнь плохо спящий, вечно бледный, раздраженный из-за собственных слепоты и глухоты. Шэнь И видит это, хотя Гу Юнь старается не показывать, старается улыбаться и глупо шутить, чтобы потом по ночам лежать и пусто смотреть в потолок, чтобы падать с последней ступеньки лестницы, про которую он постоянно забывает, чтобы дрожащими от холода пальцами закалывать волосы. Гу Юнь — вечно уставший, почти призрак, и едва ли кто-то еще знает Гу Юня таким, да и разве можно кому-то его таким знать? Узнают. Чан Гэн взрослеет и видит слишком многое, кажется, даже больше, чем когда-либо видел сам Шэнь И, только Гу Юнь — мятежный мальчишка, не желающий принимать чужую любовь. Гу Юнь — упрямый ребенок и одинокий старец, что только и может стоять на пороге, закутанный в один тонкий плащ и светить на дорогу, такую пустую и уходящую в никуда. — А помнишь, ты в детстве просил поцеловать тебя снова, чтобы узнать, просто ли я не умею целоваться? — спрашивает как-то Гу Юнь, в его глазах — бездонная ночь, и в эту секунду Шэнь И верит во все истории о том, что Черным Железным Лагерем командует демон. Гу Юнь целует его снова, и этот поцелуй иной — тревожный, горький от лекарств, словно отчаянный, словно Гу Юнь знает что-то темное и злое, знает, что над ними висит беда, но только разве над ними — солдатами и воронами Великой Лян — она висит не постоянно? Кажется, его губу даже случайно кусают, и по подбородку сползает алая капля крови, светящаяся рубином в неровном свете костра. — Они сказали мне, что я никогда не найду себе семью, — говорит Гу Юнь, и в его голосе — странная, неизбывная тоска. — Ну хочешь, если ты никого себе не найдешь, мы поженимся? — предлагает Шэнь И, потом понимает, что несет чепуху. А Гу Юнь смеется и с готовностью кивает. Вот оно все твое приданое, маршал, только кровь и железо, трещины на доспехах и курчавые вихры облаков над головой. У Шэнь И и того меньше. — Как ты думаешь, что случится с тобой, когда ты умрешь? — спрашивает Гу Юнь и заправляет прядь волос Шэнь И ему за ухо. — Я бы хотел узнать, что умершие на поле битвы не стали неупокоенными духами. — А я бы хотел отдохнуть, — отвечает Гу Юнь, и в глазах его — что-то потустороннее, правда ведь, обычно слепые — провидцы, так что же он видит, когда перестает принимать лекарство, и почему так бежит от этой тьмы? — Даже духом над этой землей, только отдохнуть. Как же в Гу Юня не влюбиться? Гу Юнь — острый клинок, приставленный к горлу, месяц, нанизывающий на свое лезвие черные облака и буйные ветры. Гу Юнь — беспокойная душа, не отправившаяся в загробный мир, Гу Юнь — вечное проклятие, что не изгнать ни травами, ни заговорами, ни шепотом над ледяной рекой в самую темную ночь. Гу Юнь крутится перед Шэнь И в новом ханьфу. То — черное, с серебряными окаемками по рукавам. — Красиво, скажи? — Гу Юнь поднимает на Шэнь И взгляд. Серебряные окаемки — под цвет глаз Гу Юня. — У тебя же все поместье в долгах, — напоминает Шэнь И и помогает поправить растрепавшиеся волосы. — Ну значит похороните меня в нем, — пожимает плечами Гу Юнь, — буду ухаживать за богиней смерти. — Ты думаешь, у смерти богиня, а не бог? — Ну, я часто нравлюсь женщинам, — бесстыдно улыбается Гу Юнь, а потом выбегает в одном ханьфу на улицу, только замершие листья с травой хрустят под его ногами, будто он ступает по костям, а юная метель ему поет. Только играет на флейте Гу Юнь для Чан Гэна. Шэнь И не завидует — глупо завидовать, да и чему — этим кошмарным звукам, будто призванным, чтобы вызывать души из деревьев и камней? Шэнь И слышал и знал — именно его Гу Юнь выбрал первым слушателем и критиком, много суетился, неловко фыркал, а Шэнь И только и думал о том, что, кажется, тот правда влюбился. А потом и сам влюбляется — в Чэнь Цинсюй, в тихий прохладный ветер, в колдовской взгляд, в редкие улыбки, кто же мог подумать, что все выйдет так. Гу Юнь приходит к нему поздно ночью и стоит на пороге неприкаянной тенью. — Как ты думаешь, если я умру, я успею с ним попрощаться? — спрашивает он. — Цзыси, — это все, что получается прошептать в ответ, изумившись надрывной хриплости голоса. И Шэнь не знает, что ему на это ответить. Он шагает первый ближе и берет Гу Юня за руки. Гу Юнь не плачет, конечно, он не плачет, только сейчас по его красным от холода щекам стекают прозрачные крупные слезы, Шэнь И берет его лицо в свои ладони и пытается эти слезы вытереть, а Гу Юнь только отмахивается и расстроенно прячет лицо у Шэнь И на плече. — Не обнимай, — предупреждает он. — У меня вся рубашка сейчас будет мокрая. — Высушишь, — глухо откликается Гу Юнь, а Шэнь И мягко фыркает. И думает, что не знает, сможет ли Гу Юнь сказать последнее «Прощай». И сможет ли он сам сказать это «Прощай» Чэнь Цинсюй. Так глупо с их стороны — Чан Гэна и Чэнь Цинсюй — влюбляться в тех, кто изначально мертв. А потом Гу Юнь снова сам бежит к нему и обнимает, правда, осторожнее, и они не падают, а Гу Юнь смеется и снова тыкается холодным носом в нос Шэнь И. — Видимо, я все-таки тогда целовался хорошо, — лукаво сообщает он. — Плохо, — качает головой Шэнь И, — надеюсь, сейчас уже научился, это же все же Его Высочество. Гу Юнь забавно удивленно хлопает глазами, а потом радостно смеется. — Если ты умрешь раньше меня, я обязательно вызову тебя при помощи своей флейты, — обещает он. — В таком случае мне придется дожить до ста, — в ужасе шепчет Шэнь И, а Гу Юнь тыкает его в нос. Интересно, какого это — любить Гу Юня и быть им любимым? Наверное, это похоже на походы босыми ногами по лезвию, ведь как же можно любить безжалостный ветер, секущий кожу, оставляя незаживающие раны, как можно любить самые высокие безжалостные волны, Гу Юнь — демон, а бессмертные никогда не позволяли себя любить. Как можно быть любимым тлеющим закатом, как можно быть любимым острыми вьюнами терновника? Шэнь И столько раз его целовал, только так и не понял да, наверное, и не поймет никогда. Шэнь И смотрит, как Чан Гэн провожает Гу Юня, они стоят на крыльце, держатся за руки и сияют-сияют-сияют. — Разве это не больно? — спрашивает Шэнь И у Чан Гэна, когда Гу Юнь уже уехал. — Разве может быть больно любить тепло? — спрашивает Чан Гэн, и Шэнь И долго думает над этими словами, долго, так, что Чан Гэн уже успевает уйти, и колесо времени успевает повернуться на пару недель, и Гу Юнь успевает вернуться, привезя с собой запах холодного ветра и сонность после длинной дороги, долго думает и понимает, что, пока сам он пытался понять, как можно любить тьму в глазах и проклинание в дыхании, Чан Гэн увидел за ними что-то другое, а может быть, увидел то же самое, и эти тьма, пустота и опасность оказались тем, что всегда было нужно. — Ты бы хотел встретиться в следующей жизни? — спрашивает Шэнь И. — Обязательно, — кивает Гу Юнь, и в его смотрящих куда-то в другой мир глазах отражается упрямое пламя свечи.