Усталость

В Раккун-сити наступило лето. Яркое, опаляющее солнцем и горячим камнем улиц. Если бы Леона хоть кто-то спросил про это лето позже — он бы не знал, что сказать. Самый интересный день? Знаковое событие? Леон пожал бы плечами и затруднился бы с ответом.        Это было тихое светлое время, череда чудесных однообразных дней. Но ему не было скучно, нет, сэр.        Леон, вытянувшись на кровати в жарких сумерках уходящего дня, думал, уже без стеснения и опаски, что и в его жизни — лето. Он бросил читать «умные книжки» — Джек хмурил брови, когда Леон, по старой привычке, пытался вернуться к чтению на ночь. — Тебе это не надо, Леон. С тобой все хорошо, — да, верно. Жадное «но», что вытягивало его силы, исчезло без следа. Леон перестал бояться, что оно вернется. Он стал обычным молодым человеком. Возможно, чуть счастливее других.        Их отношения с Джеком изменились. Не стали обыденными, что случается с со временем с каждой парочкой. Скучными или заезженными, нет. Просто они становились ближе и ближе с каждым днем. Теперь Джек, вернувшийся из своей очередной поездки, не налетал на него как голодный зверь. Не выпивал залпом, как крепкий напиток — чтобы быстрее дало в голову. Теперь он… смаковал его? Как хорошее вино. Леон делал вид, что не слышит ключ, повернувшийся в замке. А Джек, конечно, знал, что это маленькая игра. И наслаждался ею. Подходил со спины, если Леон возился в кухне, обнимал загоревшими на солнце руками с белеющими дорожками тонких шрамов, и зарывался лицом в волосы. Они стояли так долго, молча — Леон чувствовал лопатками, как глубоко и мерно вздымается широкая грудь. Он сжимал чужие пальцы, гладил рельефные предплечья, и тихо спрашивал: — Устал? Джек выдыхал ему в макушку горячее: — Угу, — и сжимал крепче. — Есть будешь? И снова горячее, от чего волоски на шее все-таки вставали дыбом: — Угу-у-у. Широкие ладони гладили его грудь, якобы случайно задевая напрягавшиеся, как по команде, соски под тонкой футболкой. Леон делал вид, что не понимает намека и интересовался: — Что ты будешь есть? И получал легкий укус в шею: — Тебя. Джек разворачивал его лицом и Леон видел, близко-близко, обветренное хищное лицо, светлые, тронутые сединой на висках волосы и холодные, даже в самый жаркий день, глаза — будто осколки льда. — Миленький, — говорит Джек и медленно, осторожно, касается его губ. — Хорошенький, — поцелуй становился глубже, игривее. — Мой, — Леона подхватывали под задницу, поднимали, как ребенка, словно он не был высоким и довольно крепким молодым человеком, несли в комнату и аккуратно опускали на кровать. — Мой, — говорил Джек и принимался раздевать его. Медленно, разглядывая каждый сантиметр тела — разве он не видел его раньше столько раз? Леон знал, что сейчас он должен не мешать Джеку — лежать молча и позволять ему делать все, что он хочет. Медленно стащить с себя футболку, шорты, огладить, ощупать, провести шершавыми ладонями по груди, бедрам, животу, изрисовать тело тело кончиками твердых пальцев — обвести каждую ямку, каждый изгиб, каждый мускул — слабенько, по сравнению с горой мышц Джека, конечно, — тонкой линией очертить ребра, каждую косточку… к концу этого действа Леон уже едва терпел. Ему становилось так жарко и томно, он кусал губы, терзал пальцами неповинную в его сладких мучениях простынь, дышал тяжело, а Джек нарочно мучил его — казалось, пальцы вот-вот коснутся его члена, но Джек дарил ему однобокую улыбку и загадочные иероглифы рисовались на внутренней стороне бедра, над коленом… Чертов садист, да? И тем слаще было получить свой приз.        Им было жарко лежать в обнимку ночами. Лето выдалось на диво горячим, да и сам Джек даже в самую холодную погоду походил на печку. Они укладывались рядом, стараясь не касаться бедрами и плечами — а то прилипнешь, истечешь потом, но Леон все равно обнаруживал себя к утру щекой на массивном плече. Или, забавно — он как-то проснулся, в рассветном золотистом полумраке и обнаружил, что Джек уже не спит — смотрит на него, уперев подбородок в ладонь. А сам Леон, как оказалось, пытался во сне найти компромисс между опасностью расплавиться и непреодолимой потребностью чувствовать — нащупал, не просыпаясь, чужую руку, обхватил, самые кончики пальцев, подтянул к себе, да так и устроился, губами к мозолистым костяшкам… И не только… — Думаю, подарить тебе соску, Леон, — подтрунивал над ним Джек. Леон краснел, конечно, но — да, он тоже научился пошлить. — Она у вас всегда с собой, сэр. Джек делал вид, что подзабыл, напрашивался на не менее пошлые комплименты и поправлял его. — Это бутылочка с соской, малыш. А она не великовата для такого маленького рта? Леон заявлял, что да, бывает, но он справляется. Джек шел дальше и расспрашивал, нравится ли ему «питательная смесь». Леон сдавался — все-таки в пошлятине он не был настолько хорош. Просто милые похабные шуточки между двумя близкими людьми.        Это лето было обычным. Что с вами происходило в то лето, мистер Кеннеди? Абсолютно ничего. Я просто жил, сэр.        Не отягощенный заботами или большими приключениями. Казалось, что даже те немногие асоциальные элементы, с которыми возился Леон по работе, взяли отпуска. Он, как и его коллеги, просиживал штаны за столом, лениво заполняя очередные бумажки и потягивая холодную колу. Лейтенант Брана, на правах старшего, даже не делал вид, что работает. От своего стола Леон видел ноги в ботинках, торчащие над столом, и голову, прикрытую вчерашним выпуском «Раккун-сити Таймс». В патруле Леон тоже филонил — останавливался в тихом, укрытом тенью, местечке, стаскивал проклятые форменные ботинки — ведь полицейский не может даже в жару носить открытую обувь — и едва ли не дремал. Он не уставал, совсем нет. Ему было удивительно легко. Он пытался для себя подобрать слова… Да. Легко. Ему было легко жить. Впервые.        Купаться в выходные они ездили в соседний округ. На целый день. Местные речки закрыли для купания. Дескать от жары там расплодились какие-то микроорганизмы, ядовитые водоросли… — Пиявки-жопогрызы, — делал страшные глаза Джек и кусал его за задницу, когда они валялись на берегу тихой речки. Леон смеялся. — Амбрелла тут, конечно, не при чем, — но его возмущение было вялым, смазанным жарой, бликами солнца на воде и большим загорелым телом рядом. Ему было лень.        Происшествий у них не было. Джек лишь один раз вернулся к его проступку, утром, когда они вернулись с той чудной поездки на аттракционы. — Я бы мог забрать ключи от мотоцикла, — заморозил его тяжелым взглядом. — Возить и встречать тебя с работы. Леон подавил в себе детское желание виновато опустить глаза и начать ковырять столешницу пальчиком. А нет, не подавил. Он смотрел в стол, а его руки нервно теребили край футболки. — Но я знаю, что при желании ты все равно сделаешь по-своему. У тебя есть это желание, Леон? Леон покачал головой. — Нет, сэр, — да, у него не было желания делать по-своему. У него было желание делать так, как хочет Джек. Ведь это означало очень много. Например, то, что у них не будет происшествий. Не будет ссор. Что его тихое счастье не разобьется в мелкие осколки. Джек был доволен.        Конечно, это не означало, что был полностью несвободен в желаниях. Нет, сэр. Джек знал, что поводок должен быть… комфортным для его питомца. Позже Леон понял это.        Марвин пригласил его на день рождения. — С твоим другом, конечно, — тихо добавил тактичный лейтенант Брана, взглянув на его лицо. Леон положительно не мог представить себе, что пойдет куда-то без майора Краузера. «Друг», конечно, отказался. — А ты сходи, отвлекись, — Леон сам не знал, хочет он или нет, — я все равно буду занят. И он пошел. Неплохо провел время. Подарил небольшой презент, что они выбрали вместе с Джеком. Познакомился с женой Марвина. С дочкой — смешной девчонкой с сотней косичек-афро. Посплетничал про Айронса. А вечером Джек кинул ему сообщение. «Адрес?» и, получив моментальный ответ, «Собирайся. 15 минут». Леон поблагодарил за вечер и убежал вприпрыжку к машине, тормознувшей у заборчика.        Неужели вы не можете вспомнить о том лете ничего интересного, мистер Кеннеди?        Леон хмурился бы. Думал. Будет ли вам интересно, что я был первым по стрельбе среди полицейских RPD?        Да, департамент полиции проводил соревнования между сотрудниками. Мэрия выделила им целый стадион, да. — Чтобы все были! — топнул ногой Айронс. Народ синхронно закатил глаза в потолок. В выходной им хотелось пить пивко и жарить колбаски на заднем дворе, а не бегать, прыгать и вспоминать, как стрелять на жарком стадионе перед немногочисленными зрителями. Леон легко победил старичков в беге, подтягиваниях, прыжках — разве что по разгадыванию кроссвордов на рабочем месте он уступил бы мастерам своего дела, но эта дисциплина не вошла в программу. В стрельбе он также выбил десятки. Редкие зрители, в основном родственники коллег, вяло хлопали, а потный Айронс вручил ему грамоту и повесил медальку на шею. Леон вымылся, переоделся, подхватил сумку и побрел на выход. Стадион уже опустел — участники и зрители убежали спасать остаток выходного, а ему торопиться некуда. Джек уехал рано по делам. Он медленно шел под палящим солнцем, как вдруг увидел — огромная фигура с сложенными на груди руками. Кепка, низко надвинутая на лоб — лишь четкая линия широкой челюсти и шрам. — Джек! — он подскочил к майору Джек подхватил его подмышки и крутанул. Перед глазами мелькнули пустые трибуны, солнечный круг и серые глаза в тени козырька, с лучистыми морщинками к вискам. Эти глаза, холодные, немигающие, были подсвечены теплом к нему. Это тепло опаляло его сильнее, чем солнце. — Пришел полюбоваться на моего мальчика, — Джек, наконец, поставил его на землю. — Ты видел? — он бы подпрыгнул в нетерпении. Откуда что берется? Он вдруг почувствовал гордость. Даже тщеславие. — Да, — Джек щелкнул по медальке, которую Леон забыл снять. — Ты был великолепен, — правда? — Как супермодель среди деревенских баб. Как породистый жеребец среди крестьянских говновозов. Как… — Джек! — он часто не знал, смеяться или злиться. Ведь это его коллеги, в конце концов. Но майор Краузер был неумолим и беспощаден. — Как феррари на фоне дедушкиного пикапа. Как… — Джек! — Леон сделал фирменное «лицо сучьей снежной королевы», откинул голову назад и одарил Джека полным своей значимости взглядом. — Я лучше всех, верно? Джек прищурился, с намеком. — Ты напрашиваешься, Леон Кеннеди… Конечно. Их секс все также был — великолепным.        Неужели с вами не произошло ничего плохого в то лето, мистер Кеннеди? Нет, сэр. Леон и думать бы не стал над ответом.        Осень была теплая и сухая. Леон как-то обнаружил в шкафу нечто новое — маленькую дорожную сумку. Он никогда не лазал в вещи Джека, но молния была открыта — он увидел какие-то тряпки, новые, на ярлыке — его размер. Сунул любопытный нос глубже — да. Это выглядело как набор минимально необходимого для путешествия. Футболки, белье, даже маленькая сумочка с мыльно-рыльным — так Джек называл пену для бритья, щетки, гель и прочие мелочи. Неужели все-таки в его отпуск они поедут отдохнуть? Наверняка, Джек готовит ему сюрприз. Он ничего не спросил у Джека, но его сердце замирало в предвкушении. Ведь он был простым провинциальным мальчишкой и мало что видел.        Той ночью он проснулся от сигнала — телефон Джека. У него два выходных впереди. Дальше — одни рабочие сутки и отпуск… Джек тихо матюгнулся. — Вот же пидор… прижгло… Поднялся. Леон сквозь дремоту подумал, что Джек собирается довольно быстро, торопится, это было странно… Приподнялся на локте, сонно моргая… Джек подошел к нему, склонился близко — и вновь эти серые холодные глаза с чернющими колодцами зрачков. — Побудь сегодня дома, миленький и хорошенький. Есть разговор, — он наверное, про отпуск. И уходит ненадолго… по своим загадочным делам… Леон получил быстрый, властный поцелуй. Потом тяжелая рука погладила его волосы, прижала к подушке. — Спи дальше. Леон заснул. Ему было хорошо. Возможно, ему снился совместный отпуск — океан, горы… и они, с Джеком, вдвоем. По крайней мере он проснулся с улыбкой на лице.        Он не смог выполнить просьбу Джека и побыть дома. Его вызвали на работу. И не только его — Леон видел рассылку. Вызывали всех. Из отпусков. С больничных. Даже пенсионеров, ушедших на покой. Всех, кто умел хотя бы стрелять, не попав в соседа. Он написал Джеку короткое сообщение — но он не ответил. Наверное, занят. Леон быстро оделся, размышляя над причиной… какие-то учения? Проверка? Он краем уха слышал далекий вой сирен… пожары?.. слышал сигнал скорой помощи… обычная жизнь городка, но это было довольно громко… он почувствовал смутную тревогу… опасность… Он уже был почти в дверях, как услышал, по городской системе оповещения напряженный, испуганный, голос оператора: «Внимание! Опасность! Биологическая опасность! Все граждане, кроме ответственных лиц, должны оставаться в домах. Не выходите на улицу. Повторяю. Не выходите на улицу…» Леон выскочил в коридор под «закройте окна и двери». Техногенная авария? И налетел на соседку в розовом. Дама пыталась казаться спокойной, но он видел в глазах страх. — Офицер Кеннеди, — она впервые за все время вспомнила, что он работает в полиции. — Что происходит? Леон не знал. — Зарядите телефон. Не выключайте радио. Если… — он вспомнил инструкции, — связи и интернета не будет, по радио сообщат… запаситесь водой… Соседка прижала руки к груди. Чем дольше он говорил, тем ей было страшнее. — Все будет хорошо, мэм. Все будет хорошо. Он побежал к лифту, а эта сжавшаяся в страхе фигура осталась позади смутным розовым пятном. Позже, ему казалось, он видел нечто грязно-розовое, с дерганными аритмичными движениями, в толпе шатающихся чудовищ. Возможно, соседка все-таки вышла на улицу. Он бежал к участку, краем глаза замечая… странное? Людей не было, почти не было — но он видел пугающие тени в переулках. Качающиеся фигуры в окнах. Слышал звон стекла, короткий крик, один, второй… где-то далеко — грохот. Он видел дым в осеннем небе… пожар? Один, второй… Небо потемнело. Первые капли дождя упали на асфальт, промочили прохладой его волосы. Это дождь будет преследовать его всю ночь. А над головой повторяли: «Биологическая опасность. Биологическая опасность»…        Ад пуст. Все демоны здесь.        Леон Кеннеди был начитанным мальчиком. И ему не раз приходила в голову именно эта фраза.        Они все выполняли свой долг. Удивительно. Все эти люди, его коллеги, так нахально скидывавшие на него свои обязанности, ленивые, расслабленные, тоскливо тянущие лямку до пенсии, вдруг стали героями. Они умирали, пытаясь защитить людей. Конечно, были и такие, кто сломался. Леон не мог их в этом винить. Те, кто видел в толпе мертвых — своих, еще недавно живых, друзей и родных. Они забивались в угол и смотрели безумными глазами в пустоту. Они не могли принять это. Леон понимал. Он и сам смотрел. Искал глазами — большую мощную фигуру. И его пронизывал животный ужас. Вдруг, в этой толпе алчных до крови, бездумных марионеток Леон увидит его. Что он сделает? Что он сможет сделать? Он не знал. Были и те, кто бросал свой пост. — Я только на полчаса… узнаю что с детьми… моя жена… Ни у кого не поднялась рука остановить таких. Никто из них не вернулся живым. Леон видел в толпе мертвецов рваную полицейскую форму… Были те, кто то раз за разом звонил — и не получал ответа. Он видел опустевшие глаза Марвина, выпавший из руки телефон — он тоже пытался дозвониться до родных. И Леон тоже, пытался, раз за разом… связь падала, пропадала… сообщения не доходили. Джек не отвечал… Он написал, что в участке, но сообщение зависло… А потом, отбившись от очередной волны, он услышал звонок. Джек… Он почти заплакал от радости. Его голос сел, был хриплым, испуганным, но полным надежды… Он почти ничего не услышал. Шорохи, помехи, странное эхо, даже выстрелы, рычание и вой. — Леон… — он едва узнал голос, искаженный дурной связью, — Леон… п… Леон… Снова шум, треск, чей-то крик — он не знал, Джек это или… — и связь прервалась. Связь оборвалась. Навсегда. Навсегда… Он пытался снова и снова… лишь короткие гудки похоронным колоколом. Их связь, что казалась такой нерушимой, оборвалась навсегда. Что хотел сказать ему Джек? Прощай? Помоги? или Прости, Леон. Он вспомнил мертвые глаза отца. Прости, Леон.        Их становилось все меньше. Никто из них не знал, как бороться со злом, которое они встретили. Они истратили кучу боеприпаса, пока не поняли, что эффективно — стрелять в голову. Айронс мучал их нелепыми, нелогичными приказами, которые они должны были выполнять, а Леон смотрел в заплывшие глаза шефа RPD и понимал, что тот банально — сошел с ума. Безумец в безумном мире. А потом он просто исчез. Их становилось меньше.        STARS, вылетевшие куда-то в Арклей еще ночью, так и не вернулись. Погиб сводный полицейский спецназ — опытные, хорошо вооруженные бойцы. Погибли, один за одним, его коллеги. Они были в ловушке, из которой нет выхода.        А в конце он остался один. Он убил лейтенанта Брана, устроившего ему такой теплый прием в первый день, отца смешной девчонки с разноцветными лентами в косичках. А еще его жена делала вкусные гамбургеры. Он убил его выстрелом в голову, глядя в пустые пластмассовые глаза мертвеца, полного жажды и голода. Потом в короткие передышки — он доставал телефон. Снова пытался, зная, что уже никогда не услышит любимый хриплый голос. Он перечитывал их смешные сообщения и сжимал зубы до скрипа. Нет, он не распускал сопли. Ему было больно. Часть его, счастливая, беззаботная, любящая и любимая, умирала, выла, разлагалась. Этот трупный яд отравил его навсегда. А потом телефон исчез — его схватило огромное жуткое чудовище с серым подобием человеческого лица, кинуло о стену… И телефон вылетел у него из кармана… разбился. Он не смог забрать обломки — это чудовище неотвратимо преследовало его по пятам. Леон хотел сдаться. Просто остановиться и немного подождать. Так, чтобы тяжелые размеренные шаги настигли его. И раз он так и сделал. Опустил руки, прикрыл глаза. Просто слушал, как смерть идет за ним, но в последний момент — что-то толкнуло его. Он вспомнил короткие рассказы Джека Краузера про армию, про войны. Майору не понравилось бы, что Леон сдался. Если подыхать, так весело, Леон, — и эта хищная асимметричная улыбка. — Чтобы враг кровью ссал при одном воспоминании о тебе. Под конец, уже под землей, когда он вырвался из участка, и нож, подарок Джека — сломался, остался в очередном чудовище. У него не осталось ничего. Ничего.        Ему говорили позже: Чудо, что вы пережили эту ночь Леон не отвечал. Знал, что это неправда. Знал, что он — не пережил эту ночь. Он остался в ней навечно.        — Джек, пора, — над головой набирали обороты лопасти вертолета. Он стоял и смотрел на умирающий город, в зареве пожаров, что не мог погасить даже этот проливной дождь. Дерьмо. Все вышло из-под контроля так быстро. Плотину прорвало, и их затопило накопившимся дерьмом, залило кровью, завалило трупами. От его отряда остался едва ли десяток. Чёртова Амбрелла. Все должно было быть иначе. Джек с парнями прикрыл Вескера в особняке Спенсера. Он видел лицо Редфилда. Да. Предательство — это всегда больно. И он вспомнил глаза Леона — чистые голубые глаза. Без упрека и подозрения. Когда мальчишка встречал его, это было… удивительно. Джек отдыхал рядом с ним. Наслаждался каждой минутой. Изуродованная в схватке с монстром рука горела огнем даже сквозь конскую дозу обезболивающего. Этот монстр — забавно, да? Гениальный доктор Биркин превратился нечто… гениально уродливое. Он отбился, стряхнул урода с хвоста, вернулся к остатку отряда. Он выполнил договор. Они прошли длинными подземными переходами. Это должно было быть легкой прогулкой. Он должен был успеть вернуться, забрать Леона и уйти. Отбились от безопасности Амбреллы — легко. От ее экспериментов, вырвавшихся на свободу — нет. Он пытался связаться с мальчишкой, назначить место встречи — бесполезно. Недоступен. Лишь один раз получилось, насмешкой, секундами — он не успел ничего сказать. Он забрал образец вируса. Но потерял Леона. Когда он вышел на поверхность, то понял сразу — ад на земле не лучше того, что творится в глубине. Все кончено. Он смотрел на умирающий город и понимал это. — Полицейские частоты проверили? Конечно. Лихорадочные панические переговоры стихли часа три-четыре назад. Какой-то перепуганный, отчаянный голос еще с полчаса кричал: «Хоть кто-нибудь? Хоть кто-нибудь? Я в главной больнице города, второй этаж…» — а потом голос стал очень спокойным. Попрощался с тишиной в эфире. И замолк навсегда. Джек не слышал, но был уверен, что где-то прозвучал последний выстрел. В висок. Теперь — только статика. Белый шум. Джек смотрел на дождь, зарево и гниющий труп города. Леон вряд ли выжил. Невозможно. — Горючее? У часовой башни Святого Михаила есть площадка, где может сесть вертолет. Конечно, у него работает одна рука… просто попробовать, добраться до полицейского участка… что он там найдет? Он даже не знал, там Леон или нет. — В притык. Едва дотянем до границы округа. Над их головой, будто доказательством, пролетела чья-то вертушка. Возможно, Амбрелла не потеряла надежды вывести ценные образцы, и посылала своих людей на смерть, раз за разом. Джек видел, как вертушку в воздухе затрясло, крутануло — и она рухнула в город, туда, в район пафосного здания полиции, где работал Леон. Его мальчик. — Джек, — он не обернулся. Его зам, бывалый, битый жизнью солдат. Джек возненавидел сочувствие в его голосе. — Надо уходить. Нацгвардия и федералы окружают город, — я это и сам знаю, кретин. — Я понимаю… Джек оглянулся. Зам увидел его лицо и отступил на шаг. Замолчал. Он всегда знал, когда нужно заткнуться. Через два года он погибнет — смешно и глупо, под колесами зазевавшегося обывателя, когда поедет проведать матушку на юбилей. Дерьмо случается. Он посмотрел еще раз на зловонное кладбище, еще вчера бывшее мирным тихим городом. — Взлетаем. Дерьмо случается…