***
Горелый провел немалую часть жизни в Грозовом племени и справедливо считал себя пусть не воином, но котом, хорошо знакомым с лесом. Однако к тому лесу, через который он сейчас трусил, не было применимо ни одно из привычных и понятных правил. Он то бесконечно повторял сам себя, заставляя думать, что Горелый ходил кругами, несмотря на тянущуюся строго вперед тропу, то менялся от одного неосторожного взгляда. А еще в нем действительно совсем не было запахов. И это тревожило все больше — Горелый раз за разом втягивал обжигающий воздух открытой пастью, но не чуял ровным счетом ничего. …Тем неожиданнее было заметить вдалеке разношерстную группу котов. Уже изрядно замерзший Горелый поначалу даже глазам своим не поверил — остановился, переступая в отвердевших от холода чужих следах, и навострил уши. Нет, ему не померещилось — он ясно слышал звуки шагов, но и только. Предки — звезды в шерсти не давали усомниться в том, что это именно они, — каменно молчали, пробираясь через покрытые настом сугробы в известном только им направлении. — Эй! — позвал Горелый, ускоряясь. От движения подушечки лап отозвались болью — их до крови разодрало снегом, но онемение не давало это заметить. — Постойте! …А потом события, доселе неспешные, понеслись со скоростью лошади. Прямо под лапы Горелому откуда-то с боковой тропки выкатился усеянный искрами звезд рыжий комочек, такой неуместно-яркий на мертвой снежной белизне. В воздухе запахло отчаянным страхом… …Здоровенный белый котяра, замыкающий процессию предков, обернулся на звук, и у Горелого душа ушла куда-то в пятки, когда он увидел его глаза — белые зрачки посреди кромешной черноты радужки, откуда на него смотрело нечто неестественное в своей чудовищной неправильности… …Комочек с недюжинной силой толкнул его в лапы, роняя в сугроб. Ледяная корка проломилась под тяжестью взрослого кота, и он беспомощно забился в снегу, силясь выбраться. На его хвосте сомкнулись острые зубки, а запах чужого страха еще усилился. Только это и удержало Горелого от того, чтобы позорно заорать и начать барахтаться еще отчаянней. Раскинув лапы и замерев с повернутой назад головой, он уставился на котенка. Тот дрожал на краю сугроба, вжимаясь в снег и по-прежнему держа в пасти хвост Горелого. Кольнул непонятный, поднявшийся из глубины души страх снова увидеть эти кипенно-белые зрачки — но мордочка котенка была совершенно нормальной, если не считать паники, плещущейся в ярко-зеленых, прямо как у Огнезвезда, глазах. — Что происходит? — как мог тихо спросил он. Котенок — нет, кошечка, — так замотала головой, что с ушей полетела снежная пыль. Испуганная едва ли меньше Горелого, она призывала к неподвижности не только этим отчаянным жестом, но и, казалось, всем своим существом… …Прошла целая вечность, прежде чем она отпустила его хвост и вспугнутой мышью порскнула куда-то вбок. Горелый, успевший за время вынужденного бездействия чуть примять снег вокруг себя, не без труда вылез следом — коченеющие мышцы едва слушались. Огненная шкурка кошечки виднелась у ответвления тропы. Тонкий хвостик в просьбе-приказе идти следом стоял торчком. Опасливо оглянувшись на исчезнувших вдали Звездных предков, Горелый двинулся за новой знакомой.***
Если он ранее и думал, что в присутствии еще одной души ему будет не так страшно, то он ошибся. Частичка чистого, инстинктивного ужаса кошечки передалась и ему и теперь не давала даже идти в полный рост — только красться, почти стелясь по снегу, как это, насколько он помнил, делали коты племени Ветра. — Постой… — позвал он и понял, что не найдет в себе сил говорить в полный голос. Кошечка дернула ухом, но не остановилась и даже не замедлила шага. Горелый зашипел еле слышно: — Да постой же! Скажи хотя бы, кто ты! — Белочка, — таким же хриплым напряженным шепотом бросила кошечка, не оборачиваясь. Несмотря на короткие лапки, по лабиринту утоптанных троп она семенила весьма бодро. — Приятно познакомиться… — больше по привычке бормотнул кот. — Я Горелый. — А… папа рассказывал, — кивнула она. — До того, как… — и умолкла. Пугающая, неживая лесная тишина снова объяла их. Горелый не удивился бы, услышь Белочка, как шуршат у него в голове мысли, складываясь в монолит понимания. — Так ты — дочь Огнезвезда? — засипел он, прочистил горло и сам вздрогнул от этого звука. — А ты не мертв, ты спишь, — утверждением на утверждение тоскливо ответила кошечка. Удивленный Горелый только и мог, что поднять уши: — Это плохо? Белочка все же оглянулась на него через плечо. Горелый еще помнил, как держатся и ведут себя обычные котята, и при виде неземной мудрости в глубине зеленых глаз ему стало еще холоднее. — Взрослые смогли бы отправить тебя назад. Я не смогу, — хмуро отозвалась она и отвернулась. — Я ничего не понимаю, — совсем тихо признался Горелый и в который раз вздрогнул от пробирающего до костей мороза. Кошечка опять одарила его глубоким, несвойственным живым взглядом, но ничего не сказала. …Она вела его тропами, которые все были похожи одна на другую, то и дело сворачивая, когда в поле зрения попадался хоть кто-нибудь. Пару раз приходилось даже, подобно встреченной ими группе, лезть через сугробы, по шею утопая в снегу. Со Звездным племенем случилось что-то невероятно странное. Неопрятные, истощенные коты и кошки деловито и в то же время бесцельно шатались по лесу, поодиночке и нет, словно искали кого-то — не их ли? Вспоминая неестественные, неправильные глаза безвестного белого воителя, Горелый даже слишком отчетливо понимал, что не хочет сводить с этими предками более близкое знакомство. …Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем окружающий пейзаж изменился. — Это что, граница с Сумрачным Лесом? — испуганно вякнул Горелый, снова ощутивший себя непутевым зашуганным учеником, бессильным перед решениями наставника. Ничем другим белесая неплотная то ли дымка, то ли туман, делившая бесконечный лес надвое, быть просто не могла. Да, за ней высились все те же тонкоствольные деревья в корке льда, а небо закрывал все тот же непроницаемый полог ветвей… но вместо снега, режущего глаза своей белизной, землю там укрывало нечто непроглядно черное, и сам воздух, казалось, был смешан с удушливой мглой. Белочка молча кивнула и нырнула в завесу — на удивление, ее яркая рыжая шерсть осталась видна. Горелый нерешительно качнулся следом, с опаской прижав уши. Туман лизнул его в голову, обволок подрагивающее тело, захолодил хвост… …Слишком сосредоточившись на своих ощущениях, он едва не полетел кувырком, запнувшись о замершую посреди завесы Белочку. Та сдавленно пискнула и воззрилась на него снизу вверх с непередаваемой обидой — той самой, характерной для котят и проходящей через считанные минуты. — Ты бы еще дольше заползал. Тогда бы мы точно не успели, — буркнула она и поспешно одернула Горелого, заметив его движение: — Стой здесь, по ту сторону нам делать нечего. — Скажи мне, — взмолился он, — что происходит?! Что мы успели?! Почему прячемся от своих же соплеменников?! — он даже не заметил, как в запале вновь причислил себя к рядам Грозового племени, которое, казалось бы, давно покинул. — Это уже не они, — отозвалась Белочка, пристально вглядываясь в просветы меж деревьями. Горелый упустил момент, когда ее хвост успел устало повиснуть, и тем неожиданнее оказался прозвучавший стон: — Тухлые мыши, ну почему она притащилась сюда именно сейчас… У них на глазах из леса к границе медленно, неуверенно выходил… еще один котенок. Был он до ужаса тощим — казалось, под бурой полосатой шкуркой, в которой тускло светились звезды, можно было разглядеть каждую косточку. Горелый поймал себя на остром чувстве жалости. А потом скользнул взглядом выше, к голове котенка.***
— …Сказала же — не смотри ей в глаза! — выкрикнула Белочка ему в самое ухо. — Вставай, я знаю, что ты живой! — и для пущей убедительности куснула его за хвост. В том же самом месте. Горелый все-таки не сдержался и взвыл. Открыл глаза. Над ним маячила недовольная морда Белочки, а в нескольких шагах позади нее, за завесой, стоял еще кто-то. Та самая загадочная «она»? Он бездумно вытянул шею, стремясь хотя бы краем глаза увидеть пришелицу, и Белочка, вздыбив шерсть, зашипела: — Даже не пытайся! Мне каждый раз тебя кусать?! Горелый затряс головой — от неосторожного движения она болезненно запульсировала: — Что здесь творится? Расскажи, и я… постараюсь помочь? — интонация в конце фразы смазалась. Виной тому была Белочка — она зафыркала, сдерживая неожиданное веселье, и смотрелось это тем более странно, если учесть, что она по-прежнему напоминала шарик огненно-рыжего меха. Постепенно смех сошел на нет, чего нельзя было сказать о напряжении — шерсть Белочки все так же топорщилась, а коготки все так же впивались в плотный наст. — Тут мертвые ничего сделать не могут, не то что живые, — проронила она. — Но ты прав, лучше знать, что случилось и случается. И времени у нас навалом, она никуда не уйдет, а бегать от нее с тобой на хвосте я не решусь… — Да кто она-то? — не вытерпел Горелый, всей шкурой ощущавший на себе больше одного взгляда. — Листвичка, — вмиг помертвевшим голосом отозвалась Белочка. — Моя сестра. Эта связь между нами… сохранилась и сейчас. Она села на снег, хотя движение получилось таким, будто ее лапки просто перестали удерживать вес тела. Горелый придвинулся ближе, нерешительно прижался боком — несмотря на блеск звезд в шерсти, Белочка была вполне осязаемой, а главное, теплой. Листвичка по-прежнему наблюдала за ними из-за завесы, недвижная, словно окаменевшая от мороза, но от этого не менее жуткая. А Белочка смотрела вглубь леса, куда-то сквозь нее — и рассказывала все тем же неживым голосом: — Оно пришло из кошмарных снов. Сначала к живым, а после, с первой смертью того, кто не проснулся и потерял себя, и на небеса…***
Просыпался Горелый медленно. Тело, затекшее после нескольких часов лежания на камнях, ломило, боль одновременно была везде и нигде. Фантомно болели и подушечки лап, там, во сне, стертые до крови. Но он не обратил внимания на свое состояние, практически погребенный под завалом эмоций, не могущий даже нормально дышать. Гигантское облегчение от осознания, что он — это все еще он, смешивалось с сидящим где-то глубоко внутри паническим ужасом от всего узнанного и подспудной горечью — ведь он не мог сделать ровным счетом ничего, только бежать прочь с территории полувымерших племен, спасая свою и Ячменя шкуры… Открыв глаза, он тут же и зажмурился, ослепленный; в отверстие в скальном потолке заглядывала луна, и под ее светом Лунный Камень сиял, освещая пещеру тысячью искр. Однако прежний трепет перед ним в душе Горелого словно выцвел, обесцветился подобно виденному им черно-белому лесу. Рядом надрывно вздохнул Ячмень. Горелый вздрогнул, повернулся к другу и прищуренными глазами оглядел его. Тот по-прежнему спал, но спал неспокойно: выпущенные когти скребли по каменному полу, уши были прижаты к голове, а морда — перекошена страданием. Он ведь не мог сейчас мысленно быть в Звездном племени. Не мог, потому что не верил… Еще один хриплый вздох оборвал мысли Горелого. По телу Ячменя прокатилась дрожь, шерсть встала дыбом, и он, не в силах вывернуться из лап кошмара, закричал, распахивая глаза… Горелый, собравшийся было позвать друга по имени, застыл. Инстинкты приказывали ему спасаться, но тело словно сковало холодом, куда более смертоносным, чем даже тот, что теперь царил на небесах. Ячмень, с морды которого в мгновение ока исчез былой ужас, невозмутимо взирал на него черными глазами с белыми пятнами зрачков.